Щит дьявола - Лео Кесслер

Матц покрутил головой.

— Эй, Хайди, подойди сюда, — позвал он проститутку, с которой обычно спал, когда приходил в подпольный бордель. — Да быстрее шевели своей толстой задницей! — Когда Хайди приблизилась к нему, Матц с ее помощью поднялся с пола, встав на здоровую ногу и, угрожающе схватив свой протез, покрутил им перед носом Шульце:

— Эй, ты, здоровая скотина! Мне плевать, кто ты — гауптшарфюрер или кто-то еще. В любом случае я отшибу твою глупую башку!

И, по-прежнему опираясь на Хайди, Матц двинулся вперед, размахивая своей деревянной ногой.

По широкому лицу Шульце расплылась улыбка. Он явно забавлялся всей этой ситуацией. Чуть приподняв ногу, он громко пукнул.

— Ну что ж, Матц, давай сначала как следует пропердимся… — Шульце повернулся к блондинке: — Нас сегодня кормили гороховым супом, Гертруда, так что сама понимаешь… — Гамбуржец вновь посмотрел на Матца и ухмыльнулся: — Эх, Матци, ты же надорвешься, поднимая эту деревянную ногу. На твоем месте я бы сберег свои силы для того, чтобы хоть как-то поднять вверх ту безбожно маленькую вещицу, которая болтается у тебя между ногами. Это тебе может понадобиться…

Матц в бешенстве бросился на Шульце, размахивая деревянной ногой, словно дубинкой. Шульце легко уклонился и ударил в живот Хайди, на которую опирался Матц. Хайди осела на пол, словно внезапно сдувшийся воздушный шарик. Матц, потеряв равновесие, свалился прямо в объятия визжащей рыжеволосой проститутки. Шульце бросился на него, но тот успел откатиться в сторону. Наконец здоровяку удалось достать своего одноногого приятеля, и оба пьяных эсэсовца покатились по полу, осыпая друг друга ударами. При этом они оба хохотали, точно школьники. Им вторили ржущие и довольные таким неожиданным развлечением проститутки. Так, хохоча и визжа, они не услышали заунывного воя сирены воздушной тревоги, который раздался над Аахеном.

В километре от этого места, в другом подвале, стены которого в этот момент страшно сотрясались от грозных разрывов американских авиабомб, в полном молчании смотрели друг на друга штандартенфюрер Куно фон Доденбург и его рыжеволосая возлюбленная Эльке Симоне. Колеблющееся пламя свечи отбрасывало гротескный отсвет на их молодые лица.

Фон Доденбург видел, что Эльке дошла практически до предела. Ее зеленые глаза лихорадочно горели на бледном истощенном лице. Куно принес Эльке две банки тушенки, но она сказала ему, что «слишком голодна, чтобы съесть это». Он не знал, черт побери, что это означало, но от пищи Эльке в любом случае отказалась. Ее руки нервно вздрагивали при каждом близком разрыве бомб.

Перегнувшись через грубый деревянный стол, штандартенфюрер сжал ее руки. Они были ледяными, точно у мертвеца.

— Не бойся, — прошептал он, стараясь успокоить ее. — На фронте мы любим повторять, что ту бомбу или осколок, который убьет тебя, ты никогда не услышишь…

— Люди умирают сейчас в каждом подвале в этом городе, — проговорила Эльке. Ее голос был едва слышен. — Старики, женщины, дети — но не солдаты. Люди умирают везде. Обычные люди. — Ее голос прервался, зеленые глаза наполнились слезами. Казалось, на ее плечи сейчас легло все горе мира.

— Мы заставим их вдесятеро заплатить за наши потери, — сказал фон Доденбург. В его голосе прозвучал металл.

Рядом с ними разорвалась очередная полутонная бомба. Подвал заходил ходуном. Взрывная волна едва не задула свечу.

— Заплатить? — бросила девушка. — Чем можно заплатить за жизнь человека, Куно? — Голос Эльке стал громче. — Эти люди мертвы. Вот и всё. — Она вырвала свои пальцы из его рук. — Они мертвы, их жизнь закончилась, оборвалась навсегда, и ничто не сможет воскресить их! И единственное, что мы можем и должны сделать — это спасти жизни тех немногих пока еще живых людей, которые остались в этом городе. — Она с вызовом уставилась на него, в ее глазах плескалась истерика. Фон Доденбург неожиданно понял, что Эльке увидела слишком много горя, слишком много трагедий, и ее разум практически помутился. Она постепенно сходила от всего этого с ума.

Он притянул ее к себе. Женщина была вся потная, хотя печка в углу уже давно остыла.

— Не говори ничего, — прошептал офицер. — Разговоры сейчас — это удел дураков. Нынче имеют значение лишь конкретные действия — и любовь.

Почти грубо он подался к ней. Ее ноги невольно раздвинулись, открывая заветный темный треугольник между ними. Когда Куно вошел в нее, она вздрогнула — то ли от удовольствия, то ли от отвращения; он уже не мог точно сказать, из-за чего именно, но это его теперь и не волновало. В исступлении они начали заниматься любовью, в то время как весь мир вокруг них содрогался, вздрагивал и медленно умирал каждую секунду.

Шульце, Матц, Хайди и другие проститутки голыми выскочили из разбомбленного подвала, поскальзываясь на крови из тела убитой Герти и перепрыгивая через пламя, разгоравшееся у них под ногами. Сейчас, когда американские бомбардировщики, сбросив свой смертоносный груз на Аахен, уже улетели, на улицу со стенаниями выползали изможденные женщины, призывая своих пропавших детей. А те, как тени, бродили между развалинами домов, стараясь разглядеть своих, наверное, уже убитых матерей.

Шульце, который успел прихватить из подвала бутылку шнапса, поднес ее к губам и сделал здоровый глоток, не обращая внимания на то, что часть спиртного потекла у него прямо по небритому подбородку.

— Где Герти? — в тоске прокричал он.

Матц хотел было ответить ему, но вдруг оступился — и рухнул бы лицом вниз на груду камней, если бы рыдающая Хайди не поддержала его.

— Герти здесь, господин гауптшарфюрер! — крикнул Матц и безуспешно постарался встать по стойке «смирно». — Разрешите покорнейше доложить вам о потерях среди личного состава. Проститутка Гертруда Икс застрелена при выполнении служебных обязанностей. Пала героической смертью за народ, фюрера и отечество.

Шульце, шатаясь, приблизился к нему и уставился на тело Герти, неподвижно распростертое на куче мусора и подсвеченное красным пламенем пожаров. Затем он сделал еще один глоток шнапса и передал бутылку Матцу, который по-прежнему безуспешно старался стоять по стойке «смирно».

— Она была хорошей шлюхой, Матц, — проговорил Шульце.

Остальные проститутки безутешно рыдали, обступив их кольцом и пытаясь прикрыть обнаженные груди ладонями.

— Пусть она и была профессионалкой и зарабатывала себе этим на жизнь, но она вкладывала в свою работу всю свою душу, поверь мне. Я так здорово проводил с ней время здесь, в Аахене! Она прекрасно умела делать свою работу. — Не сводя глаз с павшей проститутки, гамбуржец протянул руку к Матцу и скомандовал: — Шнапс!

Получив от Матца бутылку, эсэсовец опорожнил ее одним могучим глотком, закашлявшись, вытер рот грязной рукой, затем медленно наклонился и соединил ноги проститутки вместе.

— Так будет лучше, — пробормотал он.

Матц схватил его за руку.

— А теперь пошли, Шульце, — простонал он. — Давай выбираться в расположение «Вотана»!

И двое обнаженных унтер-фюреров медленно заковыляли по направлению к своему штабу, проходя по улицам, усыпанным обломками зданий и строительным мусором. Полицейские уже раскладывали аккуратными рядами трупы погибших. Между ними нагло шныряли большие черные крысы и бродячие собаки, выгрызая куски мяса из мертвых людей. Они тоже оголодали во время осады Аахена, и им требовалась пища.

Шульце и Матц уже почти дошли до отеля «Квелленхоф» — места расположения штаб-квартиры генерала Доннера, когда увидели на одной из закопченных стен полуразрушенного здания выцветший плакат; тот был хорошо виден в отблесках городских пожаров. Пьяно икая, Шульце громко прочитал то, что было написано на плакате: «Дайте мне пять лет, и тогда вы не узнаете Германию! Адольф Гитлер».

Дочитав до конца, он со всей силы запустил пустую бутылку из-под шнапса в плакат. Ударившись о почерневшие кирпичи, бутылка разлетелась вдребезги.

— Ты можешь повторить это высказывание, Адольф! — прохрипел Шульце. — Оно чертовски верное!

После этого двое пьяных вояк заковыляли дальше.

Глава третья

13 октября 1944 года, когда рота панцергренадеров боевой группы СС «Вотан» при поддержке оставшихся в распоряжении фон Доденбурга пятнадцати «тигров» успешно отбивала атаки частей 1-й пехотной дивизии США, не давая ей взять Голгофу, увенчанную остатками теперь уже полуразрушенного деревянного креста, в наступление внезапно перешли части 30-й пехотной дивизии под командованием генерала Лиланда Хоббса.

Это произошло после того, как в расположение дивизии прибыл сам командующий Первой армией США в Европе генерал Кортни Ходжес. Проинспектировав обстановку в дивизии и на порученном ей участке фронта, он вызвал к себе командира дивизии Хоббса. Прервав сбивчивые извинения выглядевшего крайне смущенным и растерянным генерала, Ходжес сказал: