Миллион поцелуев в твоей жизни - Моника Мерфи

Мэгги, но она так и не разговаривает со мной после того эпизода с Фигом, так какой смысл? Наверное, ненавидит меня, а она была моей последней настоящей подругой.

– Куда подумывала съездить? В какое-то теплое место?

– Если честно, я рассматривала варианты в горах, где много снега. Мне кажется, очень уютно остановиться в бревенчатом домике и пить горячий шоколад у камина. – Говоря об этом вслух, уверена, что выгляжу маленькой глупой девочкой.

– Не хочешь слетать в тропики? Большинство людей зимой хотят отправиться на пляж. Может, на Арубу?

Каникулы в тропиках подразумевают, что придется надеть бикини и оголяться. Что парни будут глазеть на меня и мою грудь. Ненавижу выставлять ее напоказ. Она такая… большая.

– Я не хочу на Арубу, пап, – говорю я еле слышно.

– Ладно. Ничего. Давай я поручу Веронике поискать для тебя какие-нибудь места? Она посмотрит, подберет несколько вариантов, – предлагает он.

– Кто такая Вероника?

– Моя помощница. Она устроилась несколько месяцев назад. Я точно тебе о ней рассказывал.

– А. Хорошо. Конечно. Было бы неплохо.

– Я лишь пытаюсь тебе помочь, Тыковка. Знаю, что ты занята учебой, выпускными экзаменами и финальными проектами. Вероника прекрасно умеет организовывать поездки. Она постоянно занимается моими.

– Спасибо. Было бы здорово. – Я предпочла бы самостоятельно спланировать эту поездку, но, похоже, никто не позволит мне сделать что-то самой. И я этому потворствую. – Думаю, я все же схожу завтра на выставку.

– С мамой?

– Нет. Она, наверное, не захочет со мной идти. – Несколько недель назад я пыталась поговорить с ней об этой художнице, как только услышала о предстоящей выставке, но маму она не заинтересовала.

В последнее время ее вообще редко интересует, что я делаю.

Папин голос становится строгим.

– Я не хочу, чтобы ты ходила одна.

– Почему? Я уже бывала там на показах. Хорошо знаю район. – Выставка пройдет в Трайбеке, а не в каком-то захолустье, но, когда речь заходит обо мне, в папином понимании благополучных районов вообще не существует.

– Но ни разу одна. Я закажу для тебя машину. Просто позвони завтра в офис, когда будешь готова выезжать, и за тобой приедут.

– Пап, я могу вызвать Uber… – начинаю я, но он перебивает.

– Ни в коем случае. Поедешь с моим водителем. – Судя по его тону, ясно, что иных вариантов он не допустит.

– Хорошо. – Мой голос звучит тихо, и я на миг закрываю глаза, желая, чтобы мне хватило смелости открыто сказать ему, что я буду делать все, что пожелаю.

Но я этого не делаю. Никогда.

– Мама дома? – спрашивает он.

– Нет. Обедает с друзьями.

Отец хмыкает.

– С друзьями. Как же. Увидимся завтра днем. Прилечу около двух часов.

– Погоди-ка, ты не в городе?

– Я во Флориде. Завтра вернусь. – На заднем плане звучит мелодичный женский голос, и я слышу, как папа прикрывает динамик телефона, чтобы ответить. – Мне пора, Рен. Увидимся завтра. Люблю тебя.

Он заканчивает звонок, не дав мне ответить.

Я бросаю телефон на диван и, запрокинув голову, смотрю в потолок. На вычурный и очень дорогой светильник, который горит у меня над головой. В этом доме все дорогое. Некоторые предметы и вовсе бесценны.

Такое ощущение, что к ним нельзя прикасаться. Страшно сломать что-то невосполнимое. Искусство. Предметы. Для мамы с папой вещи важнее.

А я? Их дочь? Порой я задаюсь вопросом, значу ли вообще для них что-нибудь. Не стала ли всего лишь очередным объектом, который им нравится выставлять перед всеми.

Предметом искусства, над которым еще работать и работать.

Я встаю с дивана и брожу по дому. Иду по коридору мимо огромных картин на стенах, над которыми горят лампы, освещая их так, чтобы любому прохожему на улице было видно. Ценители изобразительного искусства отдали бы жизнь за возможность войти в этот дом. Хотя бы мельком увидеть картины, скульптуры и другие произведения, расставленные по всей нашей квартире.

Я даже перестала их замечать. Они не важны.

Как и я.

Я запираюсь в своей комнате и пытаюсь рассмотреть ее критическим взглядом. В ней нет цвета. Мама специально так сделала, чтобы не нарушать гармонию с предметами искусства, которые ей захотелось бы здесь представить. Да, даже моя спальня – потенциальная витрина для ее искусства. На стене висит картина, которую отец купил мне на день рождения в прошлом году. На холсте изображены отпечатки губной помады, хотя их не так много, как на желанном мной полотне, а еще яркая жеваная жвачка, нарисованная то тут, то там. Как-то даже мерзко.

Когда он подарил ее, я сделала вид, что мне очень понравилось.

Отвернувшись от картины, я смотрю на белое покрывало на кровати. На подушки черного и стального цветов, сложенные у серебристого металлического изголовья. На белую мебель. На стенах – черно-белые фотографии из прошлого. Когда я была младше и у меня еще были настоящие друзья. До того, как мы все изменились, выросли и отдалились друг от друга.

Теперь мы общаемся через комментарии в соцсетях и редкие личные сообщения. Все живут дальше, а я словно застыла на месте.

Я ловлю собственный взгляд в отражении висящего на стене зеркала в полный рост и, подойдя к нему, внимательно себя рассматриваю. Перед отъездом из кампуса я переоделась в джинсы и черную толстовку, и если бы мама увидела меня сейчас, то сказала бы, что выгляжу я неряшливо.

Может, так и есть. Зато мне удобно.

Я снимаю толстовку, смотрю на свою грудь и невольно хмурюсь. Мне не нравится, как она натягивает ткань простой белой футболки. Мама постоянно подталкивает меня сесть на диету, но сомневаюсь, что это поможет. В итоге грудь все равно никуда не денется, а она совсем не такая, как у мамы. У нее почти мальчишеская фигура, и она усердно старается поддерживать ее в таком виде.

А я тем временем пытаюсь избавиться от своих форм и ограничить грудь самыми тесными бюстгальтерами, какие могу найти, лишь бы ей угодить.

Очень утомительно притворяться кем-то другим.

Я снимаю футболку и, бросив на пол, пинаю в сторону. Сбрасываю обувь, стягиваю носки. А затем снимаю джинсы и швыряю так, что они с громким хлопком ударяются о стену.

И вот я стою посреди спальни в одном нижнем белье.

Мои сверстницы носят стринги или сексуальные кружевные трусики. Прозрачные лифчики, браллеты, а порой и вовсе ходят без них. Они надевают все это ради себя, чтобы обрести уверенность. Почувствовать себя сексуальной. Возбуждать тех, с кем встречаются. Кому позволят снять все слой за слоем и увидеть, что скрывается под одеждой.

А