Искатель. 1982. Выпуск №3 - Андрей Серба

— Но почему же так? — недоуменно спросил Вершинин. — Инвалид труда, орденоносец, судьба тяжелая, и…

— Он такой же инвалид труда и орденоносец, как и я исполнитель главных партий в Большом театре. Его пальчики по картотеке были зарегистрированы первый и единственный раз в 1932 году. Тогда он назывался Седых. Фрол Романович Седых. Раскулачили его там, кажется. После раскулачивания поджег дом председателя сельсовета. Был арестован. Бежал. С того времени его следы потерялись. И вот только сейчас, спустя свыше тридцати лет… — Вареников замолчал.

— Теперь первоочередная задача установить, каким образом к нему попали документы Усачева, — заметил Вершинин. — Думаю, не просто нашел.

— Ну и, наконец, последнее, — устало поднялся Вареников, — я привез несколько заявлений о без вести пропавших. Их отыскал Сафронов. Посмотрите, Вячеслав Владимирович, там есть кое-что любопытное. В частности, заявление выпускников Сажневского детского дома. У них существовала договоренность, что через десять лет после выпуска в установленный день они при любых обстоятельствах должны~собраться в детском доме. Три года назад все собрались, а одна из них — Измайлова Лидия Филипповна — не появилась. Потом они справки несколько месяцев наводили — безуспешно.

Матово-белое, оттененное выступающими вперед каменными наличниками окон, с шестью колоннами у центрального входа трехэтажное здание возникло внезапно, едва только окончилась извилистая лесная дорога, идущая на подъем. Вершинин оказался на огромной поляне, венчающей плоский холм. Противоположная сторона поляны уходила круто вниз, превращаясь в зыбкий берег заросшего ряской озера. Оттуда раздавались надрывные крики сойки. От обилия воздуха колотилось сердце.

Сухой утоптанной тропинкой он спустился по склону холма, миновал дамбу, разделявшую озеро в самой узкой части, и обочиной грунтовой дороги вышел к селу. Он прошел под портиком между колоннами ко входу в старинное здание и на огромной с отшлифованными до блеска бронзовыми ручками двери прочитал табличку: «Детский дом им. Александра Матросова». Гулкие коридоры пустовали. Постучал в первую же попавшуюся дверь. Никто не отозвался. Вторая и третья также оказались запертыми. Наконец за одной из них, стеклянной, задрапированной изнутри сиреневым шелком, послышались невнятные голоса. Комната оказалась красным уголком. За низким столиком двое пионеров резались в шашки. Их вспетушившийся вид свидетельствовал о том, что партия проходит далеко не мирно.

— Поставь на место! — требовал один из них, плотный паренек с обгоревшим на солнце носом.

Второй — худенький, с оттопыренными ушами на стриженой голове — недоумевающе смотрел на него, делая вид, будто не понимает своего партнера.

— О чем спор, джентльмены? — поинтересовался Вячеслав.

— Да, вот он… — начал было крепыш, но тут же замолчал, опасливо посмотрев на партнера

Вершинин допытываться не стал, и какое-то время стороны молча изучали друг друга.

— Вы что, ребята, одни на все хозяйство? — спросил он после минутной паузы.

Стриженый открыл было рот, но его приятель скользнул по нему хмурым взглядом, заставив замолчать.

— Понимаю, — сообразил Вячеслав. — Сведения о численности — военная тайна. — Чтобы развеять всякие сомнения, добавил: — Я директора вашего разыскиваю. Не знаете, где он?

— В школе, — охотно сообщил стриженый. — Там сейчас занятия идут. А вы, наверно, из районо?

— Из районо, конечно, из районо, — согласился Вершинин и попросил проводить его к директору.

— Я провожу, — обрадовался тот возможности уйти от неприятного разговора с партнером и буквально потащил Вершинина за собой.

Директора, Алексея Юрьевича Смоленского, они застали в его кабинете. Он о чем-то спорил с молодым мужчиной, одетым в синий тренировочный костюм. Вершинин уселся в стороне, ожидая окончания разговора… Вячеслав особенно не прислушивался к их спору, но изредка, стараясь не показаться назойливым, присматривался к директору. Алексей Юрьевич выглядел не совсем обычно. Внешним видом, манерой разговора он походил на дореволюционных сельских интеллигентов. Редкая, без единого седого волоска шевелюра, аккуратно подстриженная бородка клинышком, добрый прищур глаз и, наконец, неизменное «батенька мой», с которым он обращался к своему собеседнику, только усиливали первоначальное впечатление. Разговор их угас сам по себе — мешало присутствие постороннего. Мужчина вышел. Алексей Юрьевич вопросительно посмотрел на гостя. Вячеслав представился.

— Любопытно, любопытно, молодой человек. Последний раз следователь приезжал к нам в тридцать третьем году, когда кулаки подожгли амбары с запасами детского дома на зиму.

По его лицу пробежала тень тяжелых воспоминаний.

— Дело, по которому мне придется побеспокоить вас, — ответил Вершинин, — тоже не совсем обычное. В районе, где я работаю следователем, лет десять назад была убита женщина. Труп ее случайно обнаружили в озере. За это время так и не удалось установить, кто она. И вот сейчас, совсем недавно, у нас возникли предположения, что убитая была одной из ваших воспитанниц.

Директор встал. Лицо его исказилось.

— Кто? — едва слышно спросил он. — Кто она?

— Измайлова Лида. — Вячеслав положил свою руку на подрагивающую ладонь Алексея Юрьевича. — Да вы не волнуйтесь, может, и не она вовсе, — добавил он, желая успокоить собеседника.

Ему даже в голову не могло прийти, что директор детского дома, перед глазами которого за многие годы прошли сотни, а то и тысячи воспитанников, может хорошо запомнить одну из них.

— Идемте… Идемте со мной, Вячеслав Владимирович, — встал директор, тяжело опираясь на инкрустированную серебром палку.

В соседней комнате, куда они пришли, он открыл один из широких шкафов, стоящих вдоль стены. Внутри, на каждой полке, разделенные по годам, плотно стояли многочисленные папки.

— Здесь все мои воспитанники за тридцать с лишним лет. Подробно по годам выпуска. А вот Лида, Лидочка Измайлова, любимица общая. — И он безошибочно вытащил с одной из полок завязанную шелковыми тесемками папку. — Отец ее погиб в сорок третьем, старшая сестра умерла спустя год от тифа. Остались они вдвоем с матерью, которая вскоре после войны тоже заболела и умерла. Девочка у нас воспитывалась с двенадцати лет. Как сейчас помню, сначала дичилась, никак к нашей жизни привыкнуть не могла, а потом… потом вошла в курс и такой стала! В самодеятельности первая: плясать, а главное — петь уж очень хорошо могла. Членом комитета комсомола избиралась.