Ослик Иисуса Христа - Константин Шеметов

Как выяснилось, «СИЛА РАДИ СВОБОДЫ» – был весьма популярным слоганом в тогдашней России, а заодно и рекламой боевых искусств при поддержке правительства Москвы. «Продвинутые» прекрасно знали, что ум их противников неподсуден, поэтому, не дожидаясь приставов, расправлялись с неугодными сами (и как хотели).

Впрочем, угрозы шли недолго. В полемику вмешалась Вика Россохина (в то время модератор «Виртуального клона»). «Зашло и вправду далеко, – написала она чуть позже, – вы правы, Генри. Спутники работают днём и ночью, зимой и летом. Похоже, они готовятся к войне. Но ведь и любовь, если разобраться, – великое противостояние (война, если хотите)», – заключила модератор и призвала стороны к терпимости.

«Хотя бы так», – убеждал себя Ослик. Тем более что среди отзывов оказались и вполне разумные. Люди делились своими наблюдениями, а некоторые и вовсе были солидарны с ним: все эти «колядки» уже достали! Хотя и тут Генри не строил иллюзий. Даже те, кто соглашался с ним, не скрывали своего раздражения. «Вам легко – вы далеко» – вот главная мысль, и пошло-поехало: «Уж не работаете ли вы на разведку?» – «Да лучше на разведку работать, чем унижаться!» – ответил Ослик. К слову сказать, и Сомерсет Моэм, и Грэм Грин тоже были агентами МИ-6, что отнюдь не мешало им оставаться приличными людьми.

В общем, пошла перебранка не только с бандитами, но и с теми, кто оставил положительные отзывы. Перебранка на ровном месте и без видимых причин, как считал Ослик. Именно здесь его и подстерегала извечная трудность – в окружении соотечественников он чувствовал себя чужим. Чужим – вне зависимости от стороны: отъявленные русофилы бесили его (эти завсегдатаи тренажёрных залов), а с нормальными, казалось бы, людьми он и вовсе не знал как быть.

«Нормальные» вроде бы и соглашались с ним, но лишь в общем. О деталях же Ослик боялся даже заговорить. К примеру, они осуждали геноцид евреев, но в быту презирали их, а приезжих и вовсе держали за отбросы. Они с радостью пользовались айфонами, но американцев считали тупыми. Им не нравились репрессии, но запреты казались им неизбежными и так далее. Иными словами, приличные на вид люди ограничивались «словесностью». В текст они не вникали и, естественно, никто не хотел уступать. Не спасали ни общий язык, ни классовая близость, ни общий «переговорный пункт». Складывалось впечатление, что «абоненты» (как на том конце связи, так и на этом) были неизлечимо больны. Они словно схватили вирус и никак не могли от него избавиться.

Единственное, что их объединяло – трибуна проигрывающей команды. Болельщики вопили, стадион содрогался, в небе летали спутники связи, слышалась брань, а все только и делали, что переговаривались. Переговаривались впустую, безо всякого смысла и цели, не умея ни договориться, ни реально помочь проигрывающим. Ситуация выглядела запущенной, и как выбраться из неё, никто не знал.

Между тем, Ослик прекрасно понимал, что вместе с ним страдают и остальные. По крайней мере его трибуна страдала уж точно. В глубине души все эти «болельщики» (как и он сам) ощущали себя изгоями, а «футбол» лишь усугублял их боль.

Что же касается «вирусной инфекции», то и тут более-менее всё было ясно: вирус имел советскую природу и бойко размножался. Он проникал в мозг и вызывал ничем не обоснованную гордость за всё вокруг. Болезнь передавалась половым путём и хоть считалась неопасной, лечению не поддавалась.

«Генри, тебе нужен адвокат», – то и дело бубнил себе Ослик. В целом же, над Россией сгущались тучи. Того и гляди разразится ураган. И он разразился.

В июле 24-го по всей стране прокатилась мощная волна репрессий. По замыслу властей мероприятие должно было носить культурно-просветительский характер. Мероприятие так и позиционировалось: «Культурно-просветительская биеннале с привлечением РПЦ, народных дружин, артистов шоу-бизнеса и спортсменов».

В ходе биеннале были арестованы, по разным источниками, до десяти миллионов «иных» (как называли их в судах и при этапировании). В основном попались атеисты, люди неславянской внешности, бездомные, гомосексуалисты и случайно подвернувшиеся. Кто не раскаялся в изоляторе, тех отправили по колониям. Но и это не всё. К новому году «иных» амнистировали, а на майские («К 80-летию славной Победы») устроили новую биеннале. На этот раз арестованных было существенно меньше, что подтверждало действенность механизма. Механизм работал. «Просветительство» шло на пользу. Тут главное – не давать спуску.

Биеннале проводились и в дальнейшем. Проводились весьма эффективно, дважды в год (отсюда, видимо, и название: лат. bis – дважды, annus – год), но без афиш и объявления конкретных сроков. Ноу-хау прижилось.

Что же касается «волны репрессий» – Ослик и здесь не удержался от метафоры. «Насилие, – записал он как-то, – имеет волновую природу (как свет, к примеру, или радиоволны, открытые Генрихом Герцем). Суть же явления сводится к пространственному чередованию убийства и насмешки. Посадка и амнистия, если хотите. Экстремумы волновой функции, где функция представляет собой явное (или нет) пренебрежение честью».

Волна репрессий сметала всё на своём пути, а вокруг носилось электромагнитное излучение. «Государственное электромагнитное излучение», – хихикала Софи, но зря хихикала – дело серьёзное. Телевизионные сигналы, сигналы радиостанций, сигналы сотовой связи, точного времени и боевой тревоги проникали в мозг мирных граждан и «просвещали» его. Спонсором биеннале выступал, в том числе, оператор сотовой связи «Билайн». «С нами удобно» – известнейший его слоган как нельзя лучше подходил и к «Билайн», и к самой биеннале.

Но деваться некуда. По мнению Ослика, человек тоже имел волновую природу, как собственно и Вселенная, и Иисус Христос, и «Творец всевышний». Русскому же человеку и вовсе не повезло. Ему требовался или защитный экран (истинный Бунин, а не «Бунин словесности»), или возможность уехать (покинуть переговорный пункт). Покинуть же переговорный пункт далеко не просто, да и не всякий захочет.

Таково в общих чертах было положение дел к осени 2024 года, в период, предшествовавший небывалому расцвету творческой активности Генри Ослика.

Он словно повесил трубку, вышел из переговорного пункта и смог наконец-то сосредоточиться. Именно в этот период Ослик начал по-настоящему осмысленно сочинять прозу и писать картины. Сюжеты вполне давались. Пусть и в наивной манере, но всё ж таки он продвигался.

«Продвижению», заметим, в значительной степени способствовала и Ингрид. Ингрид Ренар – директор выставки современного искусства. Как ни странно, Осликова привязанность к ней со временем даже усилилась. Как бы это сказать – постепенно и самопроизвольно Ингрид всё больше становилась его самой прекрасной связью. (Любимый образ – едва осязаемый и, по сути, вымысел, придающий сил и вдохновения.)

Ослик регулярно приезжал в Tate Modern, ходил кругами и безумно радовался каждой встрече с Ренар. Это были случайные встречи, но даже случайной встрече Генри находил материалистическое объяснение. Случайность в применении к Ингрид он объяснял, к примеру, так называемым «индукционным переходом» (термин из математической индукции, когда однородные процессы следуют один за другим – стоит только начать). Время от времени Ослик заговаривал с Ингрид (едва не задыхаясь от робости), а возвращаясь домой, являлся Софи загадочно смущённым, сияющим и слегка заикающимся «дауном».

– Something is not right, but it’s fine, Sobaka! («Что-то не так, но прекрасно, Собака!»), – кидался он к Собаке Софи, а та лишь улыбалась, втайне завидуя ему.

– Fall in love – to be born again («Влюбиться – заново родиться»), – отвечала она.

А что ещё тут ответишь?

Любой мечтает влюбиться, но и здесь всё непросто. Во-первых, крайне низкая вероятность. За жизнь выпадает раз-другой, и то если повезёт. А во-вторых – продолжительность, и тут у Ослика была собственная статистика. Он собрал её в Интернете, проведя весьма внушительное анкетирование около ста тысяч пользователей (всех наций и вероисповеданий).

Вот что он выяснил. Добрая половина опрошенных вообще не испытывали влюблённости. Те же, кто испытывал, разделились на две группы: на тех, кому отвечали взаимностью, и тех, кого посылали куда подальше. В первой группе продолжительность влюблённости длилась от года до двух (плавно переходя в любовь и брак), а во второй неизбежно затягивалась (у всех по-разному, в среднем от пяти до десяти лет).

У «отверженных», правда, многое зависело от деталей. Генри даже составил их список. Весьма внушительный, заметим, список – от возможности видеть друг друга (где, когда, при каких обстоятельствах) и заканчивая степенью презрения. Помимо прочего список «деталей» включал умственные качества, представление партнёров о свободе, их образованность, классовую принадлежность, возраст, профессию, сексуальность, ориентацию, запах изо рта наконец.