Ослик Иисуса Христа - Константин Шеметов

– Насчёт Вики, правда, так никто и не понял, настоящая она была или нет, – добавила Энди и наконец угомонилась.

В какой-то момент Ослик тоже приезжал в Манадо, но быстро уехал. Уже на следующий день после открытия «Авангардных решений» он улетел в Портсмут на предприятие Matra Marconi Space (M.M.S.). Энди не застала его, а жаль. Исходя из того, что она узнала о нём, это был неплохой человек – для Ингрид лучше не придумать. К тому же – деньги. По слухам, состояние Генри Ослика достигало полумиллиарда евро.

– Короче, выставка что надо. Сулавеси вообще нечто – зря ты не поехала.

– Может, и зря. – Ингрид задумалась. – И что?

– Большие деньги, – заключила Хайрс. – К тому же Ослик любит тебя, это ясно, как день.

По мнению Энди, тут и думать нечего: Ингрид следует лететь на Марс, и если с астероидом всё обойдётся (он пролетит мимо), Ренар вернётся на Землю, станет известной и вдобавок неплохо заработает.

Ингрид же сомневалась. Деньги деньгами, но хотелось бы и гармонии. Здоровье, любовь и деньги – признанные авторитеты в системе человеческих ценностей. «Но, что интересно, – размышляла Ингрид, – даже имея всё это в избытке, человек не обязательно счастлив. Видно, всё дело в пропорции. Не зря гармония – большая редкость».

Взять то же искусство. Зря, что ли, люди тянутся в галереи? Не найдя гармонии в себе, они ищут её в живописи, музыке, литературе. Да мало ли где ищут – лишь бы приобщиться к гармонии. «Карта, как известно, лучше территории» – припомнила Ингрид Мишеля Уэльбека, и вот что в этой связи пришло ей на ум: личность автора не так уж и важна. Пусть даже автор – негодяй (автор, давший показания на Лобачёву), или автор как Бог (религия на службе у государства), или автор – сама Природа (вкупе с учёными, изучающими её). Что касается авторства, короче, Ингрид было всё равно – будь это воображала Руссо, к примеру, хитрец Ньютон или сумасшедший Джон Нэш (нобелевский лауреат).

(Странная позиция. Это как с бананом в туалете – вряд ли вы захотите его там есть. Попав в туалет, банан и сам становится частью туалета – продукт испорчен. Или, скажем, вам довелось полюбить человека, а спустя время он обнаружил нацистские взгляды. Вряд ли вы станете продолжать с ним связь. Как и в случае с бананом из туалета – ваш друг тоже скомпрометировал себя. Ну да ладно.)

Главным же Ингрид считала то, насколько сильна авторская работа сама по себе. Иными словами – в какой степени она компенсирует недостаток гармонии у воображаемого зрителя. Правда, с наукой чуть сложнее: не всякий готов понять её «картины» (но если уж понял, эффект будет пронзительным).

Познакомившись с Осликом, кстати, Ингрид из любопытства заглянула в математический справочник. И что ж? Там было с тысячу картин – настоящая галерея! Даже не вникая в подробности, Ингрид смутилась: большинство работ производило впечатление истинной гармонии. Тут так: если вы знали математику – для вас это был ренессанс, библейские сюжеты или пусть бы даже социалистический реализм. Если нет – вам открывалось абстрактное искусство или уж точно – живопись импрессионистов. Во всяком случае, Ингрид пережила чудесный опыт. Справочник Гарри Бейтмена впечатлил её, а Ослик, так или иначе имеющий отношение к математике, существенно приподнялся в её глазах.

Глаза у Ингрид были «цвета фиалок, васильков и молока», как сказал бы Мартин Сутер («Обратная сторона Луны»). Ослик сосредоточенно вёл машину – сначала по Southwark Bridge Road, затем вдоль Victoria Street и дальше на запад, в направлении аэропорта. «Все ослики летят на запад», – подумала Ингрид, приметив на трассе указатель «London Heathrow Airport, 10 miles». И там же: «Welcome to the Heathrow. Hello and goodbye» («Добро пожаловать в Хитроу. Здравствуйте и до свидания»). Похоже, они и в самом деле ехали в аэропорт.

– Ты не против? – спросил Ослик.

Нет, она не против. Ингрид и сама любила аэропорты. Ей нравились запах, объём, структура, объявления о рейсах и чуть отстранённая суета – будто никто не улетал и не прилетал, а все лишь делали вид (что создавало впечатление наполовину абсурда, наполовину романтики).

Особенно ей нравилось, когда кто-то улетал, а она оставалась. Те, кто улетал – вели себя беспокойно. Они переживали расставание и волновались из-за предстоящей дороги, а Ингрид было всё равно. Она поглядывала на взлётную полосу, слушала шум самолётов и словно начинала новую жизнь. «Надо же», – удивлялась Ренар, и хоть возвращаться домой не хотелось, всё ж таки возвращалась и, знай себе, жила дальше. «Ингрид-как-ни-в-чём-не-было» звала её Энди Хайрс, и в общем была права.

В дороге Ренар рассказала Ослику о своём решении лететь на Марс, о математическом справочнике и о том, какие прекрасные у Гарри Бейтмена картины.

– Даже если и не понимаешь математики, – добавила она.

Ослик всю дорогу слушал, а в кафе аэропорта поведал ей о так называемых «фракталах» (рекурсивных самоподобных множествах), открытых Пьером Фату и описанных Бенуа Мандельбротом. Впрочем, кто только не описывал и не изобретал фракталов! Георг Кантор, к примеру (множество Кантора), Вацлав Серпинский (треугольник Серпинского), и всё в том же духе: губка Менгера, кривая Коха, кривая Пеано, фрактал Хартера-Хейтуэя.

Для убедительности Ослик нарисовал кривую Пеано, построенную Давидом Гильбертом, и дал её математическую интерпретацию (постановку, как выразился Генри). И рисунок, и «постановка» привели Ингрид в восторг.

– Всё не так уж и сложно, – призналась она. Наконец-то до неё стал доходить истинный смысл рекурсии. – С мыслями то же самое?

– То же, да не совсем, – ответил Ослик.

Как он понимал, мысли бывают «животные» (повторяющиеся мысли, схожие с рефлексами у животных), а бывают «человеческие» (мысли, воспроизводящие сами себя и всякий раз образующие новую форму).

– Не совсем, – повторил он и внезапно оживился. – Если цель минимальна (скажем, поесть, попить), человеку не нужна рекурсия. В этом случае его мысли просты и трепетно невинны. Они лишь повторяются. Графически процесс напоминает пунктирную линию. Пунктирная линия – основа рефлекса, – закивал Ослик и рассмеялся.

«Он явно в ударе», – подумала Ингрид.

– Рефлекс как одно из проявлений итерации, так? – догадалась она (похоже, с Осликом не соскучишься).

– Так и есть. Пример минимальной цели – «Вавилон», если помнишь. Торговый центр у Северянина (Часть вторая, Глава I).

Ингрид помнила. Ослик сослался также на Манделу с Березовским, их качели и детскую площадку с его первой картины. На площадке по-прежнему резвились безумцы, правда, не всех наций и вероисповеданий, как раньше, а лишь избранные – в основном славянской наружности и исключительно православные.

При мысли о религии Ослик смутился, но быстро взял себя в руки и уставился на банкомат (слева и чуть поодаль). Банкомат то и дело повторял бегущую строку, наглядно демонстрируя в том числе и теорию Генри о пунктирной линии: «Correct reflex – the key to survival» («Правильный рефлекс – залог выживания»).

– А если цель больше, чем «Вавилон»? – Ингрид вынула сигарету и принялась постукивать ею о блюдце.

– Тогда рекурсия.

Ослик вновь повернулся к Ингрид, но был ли он серьёзен – как знать? Глаза у него поблёскивали, выдавая ни то ум, ни то лукавство. Ингрид терялась. Может и то, и другое – поди пойми.

– Мысли в этом случае воспроизводят сами себя, – Генри медлил, – принимая всякий раз новую форму.

Новая форма и есть способ жизни, не сомневался он. Ты можешь довольно долго повторять одно и то же, но в какой-то момент возникает мысль о подобии, и тогда повторение утрачивает свою прежнюю привлекательность, стимулируя тем самым поиск нового.

Кафе опустело. Банкомат по-прежнему транслировал бегущую строку и, казалось, был вполне доволен. Доволен собой, доволен окружением и вообще – с чего бы ему роптать? Дневная выручка у банкомата росла, бегущая строка делала своё дело, люди приобретали «правильный» рефлекс.

– Как-то так, – Ослик попросил счёт. – При известных ограничениях, – подытожил он, – задачу можно сформулировать следующим образом: если уж и заниматься рефлексом, то не «рефлексом банкомата», а «рефлексом Мандельброта».

Довольно абстрактный ход мысли. Теперь понятно, отчего Ослик слыл авантюристом в «научных кругах», как выразилась Энди Хайрс. Ренар пересказала Ослику их последний разговор с Энди и спросила, правда ли, что его считают авантюристом? – Да, это правда. Большей частью его идеи абсурдны, но здесь и преимущество: чем больше идей, тем вероятней, что какая-нибудь да сработает.

Так вышло и на этот раз.

То и дело у Ослика возникали идеи, и какая-нибудь да срабатывала. На выходе из аэропорта им попались с десяток голубей. Они урчали, клевали воображаемую еду, а один из них («С ним что-то не так», – обеспокоилась Ингрид) стоял в отдалении и едва держался. Несчастный покачивался на тонких лапках, закрыв глаза и отвернувшись от света. С ним и вправду было что-то не так.