Спиной к Западу. Новая геополитика Путина - Уолтер Лакер

идентичности в России продолжается, не на высоком уровне абстракции, как это было двести лет назад, но все еще с большой страстью. В основе этого поиска лежит убежденность в том, что Россия – не Европа, и что существует гигантский заговор, направленный на уничтожение России. Сопровождается это другим набором верований, что все, что в России пошло не так, как надо, это вина иностранцев; идея, что русские тоже могут быть ответственными, является чуждой и неподобающей. Благодаря такому менталитету у России вовсе нет потребности даже задуматься о хотя бы небольшой самокритике.

Интеллектуальные корни этих взглядов происходят из воздействия немецкого романтизма, который совпал с войной против Наполеона и резким усилением национализма в Европе. Немецкая романтическая школа имела огромное влияние в России, и ни один философ не был здесь популярнее Фридриха Шеллинга, которого почти считали российским философом, так же как Фридрих Шиллер, как думали, был российским поэтом. Среди корреспондентов Шеллинга был Федор Тютчев и Сергей Уваров, будущий министр просвещения и автор известной «триады» («православие, самодержавие, народность»).

Шеллинг был философом с широким кругом интересов, в значительной степени ответственный за идеи «национальной души» и мировой души («anima mundi»). Эти понятия, в свою очередь, уходят еще намного дальше и имели отношение к тому, что Шеллинг назвал «духом природы»; но они также могли быть применены и к политике. В случае России они привели к мессианству и вере в явное предначертание. Это дало славянофилам новый импульс. Константин Аксаков писал, что Запад (западная душа) была истощена и в состоянии упадка. Совесть была заменена законом, внутренние побуждения – регламентом. И исторической задачей России было продолжить свой поиск национальной идеи с того места, где Запад пошел в неправильном направлении.

Такое разочарование не было, однако, ограничено правыми и славянофилами. Александр Герцен приехал на Запад полный восхищения и хотел следовать по западному пути, но уже через несколько лет им овладело разочарование. То же самое произошло с Михаилом Бакунином, который приехал в Берлин убежденным западником. Но первым, что он увидел на стене какого-то здания, был гигантский прусский орел, а под ним надпись, объявляющая, что это была мастерская портного. Надпись гласила:

«Unter deinen Flügeln

Kann ich ruhig bügeln».

Это означало: «Под твоими крыльями я могу спокойно гладить».

Но Бакунин и его друзья приехали на Запад не для того, чтобы спокойно гладить. Они ненавидели прагматизм.

От этого вида разочарования оставалось только один или два шага до дистанцирования от Запада и до поиска национальной идеи. Большую часть времени русская интеллигенция не могла решить, двигалась ли их страна к блестящему будущему или же неслась к катастрофе.

Они не были готовы полностью оставить надежду. Славянофилы, такие как Иван Киреевский, заявляли, что они все еще любят Европу. Но многие полагали, что только Россия все еще была в рассвете своих сил в возрасте зрелости, хотя даже очень рано, еще во времена Михаила Лермонтова, были страшные предчувствия:

«Настанет год, России черный год,

Когда царей корона упадет».

Подобные предчувствия появлялись и в европейских странах, но насколько серьезно их нужно было воспринимать? Это была эпоха великого смятения и неразберихи, не только среди русских, но также и среди тех, кто пытался понять Россию издалека. Русская интеллигенция задавала вопрос: должны ли мы держаться Европы или оставить ее навсегда?

Корни такого негативного отношения к Европе лежали не столько в разочаровании, сколько в чувстве неполноценности. И так как Россия никогда не верила в достоинства умеренности, это привело к опасным крайностям враждебности и подозрения. Это не было бы столь важно, если бы такая враждебность ограничивалась лишь малочисленным меньшинством, таким, которое можно найти в любой стране. Но есть причина полагать, что она стала мнением большинства со времен славянофилов.

Немецкие романтики всегда искали свой знаменитый синий цветок, так же, как русские националисты искали русскую идею. Ни тот, ни другой поиск не увенчался успехом, поскольку не было никакого синего цветка и никакой русской идеи за исключением лишь на уровне мифологии. Но так как мифы были необходимы, были предприняты попытки создать их искусственно. Искусственные цветы, если они хорошо сделаны, могут быть похожими на настоящие, но они все равно не настоящие цветы – и то же самое касается и русской идеи.

Когда Бердяев искал русскую идею, он имел в виду взгляд Бога на Россию. Поиски в наши дни направлены на формулирование (или, возможно, преобразование) религиозных и метафизических исканий в прагматический поиск государственной идеологии, которая, как думали власти, была необходима, чтобы создать единство и чувство общей цели, подальше от космополитизма. Те, кто был не в состоянии принять новый единый взгляд, являлись предателями и должны были быть устранены.

* * *

Существует общераспространенное мнение, что отношение россиян к Западу и демократии ухудшилось за одно или два последних десятилетия. В 2008 году на вопрос о том, является ли западное общество хорошей моделью для России, около 80 процентов сказали «нет», приблизительно самый высокий уровень негативных ответов в Европе и один из самых высоких в мире. Российский Левада-Центр – независимая социологическая исследовательская организация, расположенная в Москве – провел исследование, которое достигло более положительных результатов: приблизительно 60 процентов выступали за демократию, а не за сильную руку. Но из этих 60 процентов около половины хотели демократию в гармонии с потребностями России, что можно было бы интерпретировать как путинизм, а не как демократию.

Эти отрицательные отношения, без сомнения, тесно связаны с отрицательными сопутствующими обстоятельствами реформ 1990-х, с появлением класса олигархов. На них также повлияла сильная пропагандистская обработка официальными средствами массовой информации. Некоторые предполагали, что отношение к демократии изменится к лучшему с ростом процветания, но этого не произошло. Уровень жизни улучшился, но это не породило больше демократии.

Даже если принять во внимание все допущения, нет сомнения, что поддержка сильной руки в России столь же сильна как всегда, а вера в демократию довольно слаба. Если уж на то пошло, то ситуация в этом отношении ухудшилась, и возникает вопрос о том, может ли и при каких условиях произойти уменьшение враждебности к Западу и поддержка свободы и демократии.

Однако в то же самое время давление за региональную автономию росло на всем протяжении этой огромной страны, вероятно, неизбежный процесс как раз из-за этого самого ее гигантского размера. Это давление вовсе не идентично с сепаратизмом, но оно все еще сталкивается с глубокой враждебностью со стороны Кремля и его настоянием на превосходстве государственной власти