Набат - Иван Шевцов

- Ты бы помог мне, Николаевич, - просто и непринужденно попросил Морозов. Но серое лицо его было вдумчивым и озабоченным.

- В чем? - не понял Слугарев.

- А найти того Револьда-Валяра.

- Зачем он тебе? - не к месту пошутил Слугарев.

- Чтоб люди правду о нем узнали. К примеру, что он дезертир, боевую позицию оставил, товарища предал и к врагу направился.

- Какой он тебе товарищ…

- Оно так-то, но я не к тому. Я чтоб маску сорвать. Имя и фамилию поменял. А зачем? Неспроста. Душа-то осталась. Душу-то и совесть не поменяешь.

- А ты помнишь его настоящую фамилию?

- Мальков. Или что-то вроде.

- "Вроде" не годится. Надо бы поточней.

- Мальков - оно, пожалуй, точно будет, - решил Тихон.

- Скажи, дружище, - отвлекаясь уже на другое, заговорил Слугарев, - ты хорошо знаешь Леокадию Кунцевич?

- В каком понятии? - поднял Морозов по-детски открытый взгляд, подавая Слугареву обе фотографии.

- Как человека и гражданина. Могла она работать на немцев?.._

- Нет, - не задумываясь, ответил Тихон и повторил: - Это никак не возможно. Если б работала на них, то первым делом меня бы им выдала. А за мою голову Шлегель много обещал. Дорого ценил.

- Ну, допустим и такой вариант: к тебе она могла быть привязана как женщина, могла быть влюблена…

- Это ничего не значит и ничего не доказывает, - решительно замотал лобастой головой Тихон.

- Ну, а такой вариант: могли немцы заставить ее силой сотрудничать с ними? - не отставал Слугарев.

- Как это сотрудничать? - не совсем понял Тихон. - В какой должности, какую работу выполнять? Она шила и немецким фрау. Иногда бесплатно. А что поделаешь? Таково было время.

- А в должности стукача? Могла предавать наших?

- Я ж сказал - ни в коем разе. Подписку могла подписать, это они многих заставляли. Но одно дело подписать, а другое дело предавать. Подписку подписал, а там говори: ничего не слышал, никого не видел.

- Спасибо, - довольный сказал Слугарев. - Это важно для Леокадии. Значит, она - человек.

- Да, точно человек. За это можно поручиться, - подтвердил Тихон и, наливая в стакан остаток водки, предложил: - Давай вот за человека и выпьем. Как в том спектакле "На дне". - Чокнулись, выпили, закусили зеленым луком с солью. Захмелевший и растроганный Морозов продолжал изливать душу: - Это счастье - родиться человеком. За это надо благодарить судьбу и природу, что ты человек, а не лошадь, не ель, что тебя не запрягают, не ездят на тебе, не хлещут кнутом. Или елку, которую любой может рубануть топором, так, играючи, от нечего делать или спилить на дрова.

- И сделать из елки звучную скрипку, на которой будет играть человек, - внутренне улыбаясь несколько наивной речи разговорившегося Тихона, добавил Слугарев. - Потому что самое главное в человеке - разум, чего лишено все остальное в природе.

- Не-ет, не говори, - возразил Тихон тягуче. - Лошадь - умное животное… И только ли лошадь. Я однажды наблюдал, как паук, маленький паучок, натянул свои тенета, как в них попалась большая муха и как потом этот крошечный паучок с толком, с предосторожностями, хитро связал ее ноги, крылья и убил. Убил, чтобы самому жить.

- Инстинкт, - заключил Слугарев.

- А я думаю, не только инстинкт, - не согласился Тихон. - И разум. Когда мы с Дениской переехали вот в эту комнату, то нашли здесь подлинный клоповник. В первую ночь они набросились на нас с Дениской, что стая голодных волков. Всю ночь глаз не дали сомкнуть. Ну, я тогда изобретать начал. Взял пустые консервные банки, таз и другую посуду, заполнил водой и в эту воду ножки коечные поставил. Мебель наша в то время состояла из двух железных коек да убогого обеденного стола. Ну, думаем, теперь клопам до нас не добраться, плавать они не умеют. И что же. Только мы легли, Дениска-бедняга уснул, а я слышу, как что-то с потолка на меня упало. Пощупал - клоп. Откуда, думаю, каким манером. Включил свет. Ба, да их на потолке целая стая. И с потолка падают на нас, точно на наши койки. Ведь додумались же, а? А ты говоришь - инстинкт.

Не стал оспаривать Слугарев, добродушно усмехаясь, промолчал, и Тихон перевел разговор, спросил:

- Значит, сынок у тебя? Как же звать-то?

- Мечислав.

- Красивое имя. Наверно, хозяйка настояла.

- Нет, я предложил. Мы заранее договорились: если будет дочь - назовем Машенькой, по-польски - Мария, Марыся, а если сын - то Мечислав - Мечик, Славик.

- Ну и хорошо, пускай растет славянский богатырь Мечислав Иванович Слугарев.

Поздно вечером уходил Слугарев от Морозова, чтобы поспеть на метро. Договорились, что Тихон зайдет к Слугаревым в гости, еще раз встретится с той храброй партизанкой, которая после комендантского часа нежданной гостьей появилась в квартире Леокадии Кунцевич. "Узнают ли они друг друга?" - думал Слугарев, приводя в порядок хаос мыслей и впечатлений. Он думал о трудной судьбе этого легендарного человека, скромного, щедрого сердцем и сильного духом. И одновременно в памяти всплывала трагедия отряда Алексея Гурьяна, смерть Кудрявцева в подвале костела и Куницкий. Слугарев думал о Револьде, который не дает покоя Морозову. Он пообещал Тихону помочь отыскать этого Валяра, понимал, что это будет несложным делом - не иголка в стоге сена. Думал о том, что надо сообщить польским друзьям о Тихоне Морозове и о Леокадии Кунцевич.

Маленький Мечислав, или, как его звали родители, Славик-Мечик, - уже спал, когда Слугарев возвратился домой. Несмотря на поздний час, Ядвига поджидала мужа: лежа в постели, читала роман Всеволода Кочетова "Журбины". На вопрос мужа: "Ты что не спишь?" - ответила вопросом:

- Ужинать будешь?

- Сыт, - он отрицательно покачал головой и приветливо улыбнулся. Лицо его сияло.

- Тебе письмо. Международное. Из Америки, - сказала Ядвига и подала мужу толстый увесистый конверт.

Они посмотрели друг на друга с недоумением и немым вопросом: от кого бы это? Но что томить себя догадками, - Слугарев, присев на стул рядом с кроватью, решительно вскрыл конверт.

Глава десятая

После полудня Валярчук вызвал Куницкого, и едва тот перешагнул порог директорского кабинета, как Михаил Петрович, потрясая перед мрачным лицом начальника лаборатории толстым литературно-художественным журналом, с деланной строгостью выговаривал:

- Это как вас понимать, товарищ герой? Скромничаете?! А скромность хороша в меру. Живая легенда работает с нами рука об руку, а мы и не подозреваем.

На новом темно-коричневом костюме Валярчука с вызывающим блеском сверкала золотая медаль лауреата Сталинской премии. Она как будто отражалась на возбужденном лице и в горящих глазах Михаила Петровича. Куницкий изобразил легкое недоумение, хотя он отлично понимал, о чем говорил директор: в журнале напечатан большой очерк о новом лауреате Сталинской премии А. И. Куницком, где, между прочим, говорилось, что в прошлом этот бесстрашный подпольщик действовал на оккупированной Гитлером польской земле и там, в городе своей юности, он совершил подвиг, вырвав прямо из фашистских когтей партизанскую связную Ядвигу Борецкую-Слугареву, ныне известного ученого и тоже лауреата Сталинской премии.

- Не понимаю, - сухо и угрюмо сказал Куницкий и, не дожидаясь приглашения, устало опустился в кресло подле круглого орехового столика, приставленного к письменному столу.

- Ты это читал? - Валярчук подал Куницкому журнал, с азартным ожиданием наблюдая за ним. Куницкий, довольно равнодушно листая страницы, осмотрел очерк, - не пробежал глазами, а лишь осмотрел, - возвратил Валярчуку журнал, вяло говоря, словно его это вовсе не касалось:

- Ничего интересного.

"Играет, - подумал Валярчук, теперь уже будучи убежденным, что Куницкий читал этот литературный панегирик. - Но к чему это наигранное безразличие?" А вслух сказал:

- Звонила Елизавета Ильинична. Она считает, что ты заслуживаешь правительственной награды.

- Это не главное, - отозвался Куницкий, растягивая слова и барабаня ногтями по столу. - И вообще ничего делать не нужно. За что награда? Я остался жив. Это и есть самая высокая награда. В то время как мои товарищи погибли.

- Ты спас жизнь Ядвиге Стефановне.

- Мы вместе спасались. И никакого тут подвига ни с моей стороны, ни со стороны Ядзи я не вижу. Так, лирика. - Он бросил иронический взгляд в сторону журнала.

Вошла Ядзя, вызванная Валярчуком. Как всегда подтянутая, стройная, скромно, но со вкусом одетая. Сказала свое обычное "день добрый". Валярчук широким начальническим жестом указал ей на кресло напротив Куницкого. Она села, сосредоточенная, вся в ожидании.

Михаил Петрович подал и ей журнал, открытый на странице с очерком "Живая легенда", спросил:

- Читали?

Она взяла журнал, пробежала первые строки, ответила:

- Нет. Это о чем? О какой легенде? - В глазах ее светился живой интерес.

- Об Адаме Иосифовиче и о вас.