Избранные произведения - Пауль Хейзе

но и все высокомерные богатые семейства города, когда-то травившие несчастную служанку. Я хорошо знала, что моя красота может стать опасной для молодых людей. Несмотря на нашу замкнутую жизнь, я не раз имела случай убедиться, что, если пожелаю, могу вскружить голову почти любому. Вы вправе упрекнуть меня в тщеславии, дядя, но Бог свидетель, я никогда не злоупотребляла своей властью. Я, вообще, всегда сторонилась мужчин, даже когда еще не знала, что мать пострадала из-за них. Но теперь я действительно рада, что все заносчивые избалованные сынки здешних гордых семейств лежали у моих ног!

Луна освещала разгоряченное лицо девушки, казалось, Жоринда говорила, словно в лихорадке. А старик продолжал неподвижно смотреть в темноту.

— Признайтесь, дядя, я немного пугаю вас. Когда я вспоминаю обо всем, то кажусь себе одержимой злым духом. Я спрашиваю себя, неужели вправду я вела эти жестокие игры с молодыми безвольными дураками, точно с утятами, которых кормила на валу. Я ничего не хочу приукрашивать, дядя. Их вздохи и страдания оставляли меня совершенно равнодушной, я даже думала втайне: «Так вам и надо, пусть бы стало еще хуже!» И потом действительно стало хуже… и это был Хаслах… Меня охватил ужас, но все же я не чувствовала вины, потому что верила, что это — справедливое наказание свыше.

Но потом… появился другой Хаслах, и с первого взгляда я почувствовала: «Вот и мое возмездие!» О, если бы вы могли мне поверить!..

Внезапно она замолчала, увидев, что полковник пошевелился, как бы стряхивая с себя оцепенение. Он дотронулся до шляпы, оправил по бокам мундир и направился мимо девушки к выходу. Она преградила ему дорогу.

— Куда же вы, господин полковник, неужели не скажете ни слова?

— Сказано было предостаточно, — оборвал ее старик. — Что могут слова? Оживить мертвеца? И даже тогда… неужели вы серьезно полагаете, мадемуазель…

— Дядя! — закричала девушка, пытаясь схватить его руку. — Не называйте меня так! Сжальтесь! Я больше не Жоринда ля Эн… О, это выдуманное имя… как я сейчас в нем раскаиваюсь! Неужели оно должно сделать несчастными нас всех: меня, вашего сына… вас?… Конечно, вы меня не знаете… но я не легкомысленна… и не моя вина, ведь я слишком любила мою мать, и эти тяжкие воспоминания…

— Хватит, — сказал полковник холодно, — я никогда не дам благословения на этот безумный брак. Если вы думаете, что я стал более податливым после того как помог брату освободиться от недостойной связи, вы серьезно ошибаетесь. Мне безразлично, что вбил себе в голову сын. Когда у него будут такие же седые волосы, как у его отца, он будет благодарить меня за то, что я вытащил его из пропасти, хотя бы и силой. Доброй ночи, мадемуазель!

Хаслах приложил руку к шляпе и пошел прочь, даже не взглянув на Жоринду.

Никто не знает, что произошло в ту ночь между отцом и сыном. На другой день оба с каменными лицами улаживали последние дела в городе перед отъездом и прощались с теми немногими знакомыми, с которыми общались на этой траурной неделе. Друг с другом они не разговаривали, даже старались не встречаться в доме. Соседи с удивлением заметили, что молодой капитан стал более мрачным и замкнутым, чем в первые дни. Полковник всегда считался чудаком, который не очень-то любит людей. Но в тот день странное выражение его лица смутило даже старых приятелей.

Так прошел день. Когда спустились сумерки, к полковнику постучал слуга сына и передал, что того пригласил выпить на прощание его приятель. Возможно, они засидятся в кабачке за полночь, так что господин полковник не должен волноваться, если капитан вернется поздно. К отъезду, назначенному на раннее утро, он в любом случае будет готов вовремя.

Ни словом ни жестом полковник не отреагировал на сообщение. Он сидел в клубах дыма перед письменным столом. На стуле рядом лежала одежда его покойного сына, которую старик решил взять с собой, но хотел упаковать сам.

Слуга спросил, не желает ли чего господин, но на этот вопрос ответа тоже не последовало.

Тем временем Вальтер, и правда, сидел в отдельном кабинете винного погребка со старым и преданным другом. Они говорили много и, видимо, обсуждали очень серьезные и важные вещи, так что даже забыли про вино. У друга была с собой внушительная сумма в золоте, в обмен на которую молодой офицер выдал расписку. Они говорили тихо, и даже подходивший несколько раз кельнер не разобрал ни слова.

В заведении почти никого не осталось. Лишь немногие из ночных завсегдатаев еще сидели по темным углам за последней кружкой пива. Гулко стучали старые стенные часы. Пробило полночь. Вальтер поднялся и, взяв шляпу, сказал другу:

— Мне пора. Не хочу заставлять ее ждать. Посиди здесь еще немного, Мартин. Потом ты честно скажешь, что около полуночи мы расстались и ты не видел, куда я направился. Еще раз благодарю за искреннюю дружескую помощь. Надеюсь, мне удастся отблагодарить тебя когда-нибудь. Знаешь, когда все будут поносить меня, обещай, что не встанешь на мою защиту, чтобы не навлечь на себя подозрений. У каждого человека только один судья — его совесть. Я чувствую, что сейчас она велит мне поступать именно так, хотя это и навлечет на меня проклятия всего города. Не знаю, решился бы я ради одной только любви, но на карту поставлено больше. Мое имя обязывает меня дать девушке то, что другой Хаслах отнял у ее матери. Я иду ва-банк, а что еще остается? Ты смотришь слишком мрачно на будущее, Мартин. Но ты не солдат и не привык рисковать. Да ты и не знаешь ее. Ничего, когда мы найдем себе где-нибудь пристанище, надеюсь, приедешь нас навестить, и мы вместе посмеемся над твоими опасениями в последнюю ночь. Ну, будь здоров, мой дорогой! Да вознаградит тебя Бог за твою преданность!

Он с чувством пожал другу руку, допил вино и вышел из кабачка.

Лошадей Вальтер оставил в конюшне гостиницы, что находилась недалеко от старых крепостных ворот. Туда он и направился по спящему городу, озаренному призрачным светом луны. Ему пришлось постучать и подождать, пока из каморки наконец не вышел заспанный конюх, ругая про себя ночного визитера. Узнав молодого офицера, сунувшего ему в руку монету, слуга сразу стал проворнее. Без размышлений, зачем это господину капитану посреди ночи лошади, он вывел обоих ухоженных животных из стойла и начал седлать лошадь слуги, пока капитан занимался со своей. Сев в седло, Вальтер взял под уздцы другую лошадь, конюх с лампой в руках