Т. 3. Несобранные рассказы. О художниках и писателях: статьи; литературные портреты и зарисовки - Гийом Аполлинер

Вот все библиотеки, какие я знаю.

— Ну, я знаю куда меньше вас, — заметил я. И, взяв под руку Библиотечного Скитальца, постарался перевести разговор на другую тему.

Однажды я встретил на набережных г-на Эд. Кюэну, который был управляющим домами на Монпарнасе, а досуг свой отдавал библиофильству. Он подарил мне забавную брошюрку, автором которой был он сам.

Это книжица, иллюстрированная Карлелем[151]. Она никому не известна и посему несомненно станет предметом вожделений библиофилов, разыскивающих фантастические каталоги.

Вот ее название:

КАТАЛОГ КНИГ ИЗ БИБЛИОТЕКИ г-на Эд. К., которые будут выставлены на продажу следующего 1 апреля в зале Невинных Младенцев.

А вот несколько позиций, извлеченных из этого забавного каталога[152]:

АБЕЛЯР. Неполный, урезанный.

АВАР. «Амстердам и Венеция». Стиль водянистый.

АЛЕКСИС (П.). «Те, на ком не женятся». Со множеством пятен.

АЛЛЕ (А.). «Зонтик на роту». Красный перкаль.

АНЖ БЕНИНЬ. «Перди, портной этих дамочек». С подсчетами на полях.

АРИСТОФАН. «Лягушки». Видимо, печаталась на сырой бумаге.

БАЛЬЗАК (О. де). «Шагреневая кожа». Переплет из того же материала.

БОМОН (А.). «Красавец полковник». Отличная сохранность.

БОРЕЛЬ (ПЕТРЮС). «Госпожа Потифар». Продается совершеннолетним.

БУАГОБЕ (Ф. де). «Обезглавленная». В двух частях.

ВИЛЬМОРЕН. «Луковицы». Тонкая желтоватая бумага.

ВИНЬИ. «Сен-Мар». Без оглавления.

ВОЛЬТЕР. «Век Людовика XIV». Великолепные иллюстр. любого рода.

ГАЗЬЕ. «Пор Рояль де Шан». Янсенистская обл.

ГАУПТМАНН. «Ткачи». В суровом полотне.

ГИБАЙ. «Морфинисты». Страницы исколоты.

ГРАВ (Т. де). «Темная личность». Без титульного листа.

ГРАНМУЖЕН. «Сейф». Роман с ключом.

ГЭНЬЕ. «Боссюе». Крупный формат.

ДАФФЕРЕН (лорд). «Письма, писанные в полярных регионах». Белоснежная бумага.

ДЮБЮ де ЛАФОРЕ. «Рамолик». Оч. ветхий.

ДЮМА (А.). «Наполеон». Толстый томик.

ДЮМА-сын (А.). «Друг женщин». Разошелся.

ДЮМА-сын (А.). «Господин Альфонс». Серия «С котом».

КАРЛЕЛЬ и КЮЭНУ. «Автомобиль 217 UU». Превосходный ватман.

КАРР (А.). «Осы». Желто-черная обложка.

КЛАРЕТИ. «Сигаретка». Папиросная бумага.

КОК (П. де). «История знаменитых рогоносцев». С превосх. гравюрой рога изобилия.

КУЛОН. «Смерть моей жены». С пятнами, очев. влаги, на страницах.

КУРТЕЛЕН. «Серьезный клиент». Редкий экземпляр.

ЛАФОНТЕН. «Кольцо Ганса Карвеля». С золочением.

ЛАФОНТЕН. «Два голубя». На сизой бумаге.

MATTE. «Билет в тысячу франков». Большая редкость.

МЕТЕРЛИНК. «Жизнь пчел». На вощеной бумаге.

МОНБАР (Г.). «Шляпа». Потрепанный экземпляр.

МОРИ (Л.). «Абд-эль-Азиз». Тисненый марокканский сафьян.

МЭНДРОН. «Оружие». Гравюры на стали.

ОРИАК. «Горшок». Бумага гигиенич.

РЕМЮЗА (П. де). «Господин Тьер». Маленький формат.

ТЬЕРРИ (Г. А.). «Бесцеремонный капитан». Неряшливая печать.

ФЛЕРИО (З.). «Иссохший плод». Премия Франц. Академии.

ЭРВИЙИ (Э. д’). «Похмелье». Переплет с зеленцой.

Такая вот любопытная библиографическая шутка.

Я неоднократно встречал г-на Эд. Кюэну на набережных. Недавно он умер, и теперь всякий раз, проходя мимо лотков букинистов около Института, я вспоминаю своеобразный силуэт этого управляющего, который в части забавной библиографии соперничал с Рабле и Реми де Гурмоном и никогда не упускал возможности перед наступлением сумерек пройтись по набережным.

Разве же это не самая восхитительная прогулка из всех, какие можно совершить в Париже? Право же, когда есть досуг, не такая уж большая потеря времени пройтись вечерком от вокзала Орсе до моста Сен-Мишель. Вряд ли в целом свете сыщется прогулка приятней и прекрасней.

МОНАСТЫРЬ НА УЛИЦЕ ДУЭ

Всякий раз, когда я прохожу мимо утла улицы Дуэ и площади Клиши, где сейчас находится школа, а некогда, до отделения церкви от государства, был монастырь, в котором была отпечатана моя первая книга «Гниющий чародей», я вспоминаю г-на Поля Биро.

Он получил широкую известность. Г-ну Полю Биро удалось создать комитет, состоящий из депутатов, но главным образом из сенаторов, по возведению памятника вымышленному народному вождю Эжезиппу Симону[153]. Автор этой мистификации раскрыл смачные ее подробности в «Эклэр», и она стала куда знаменитей, чем изобретатели самого этого слова, сочтенного Вольтером весьма неуклюжим, которые так изощренно издевались над глупцом Пуансине, чья жизнь завершилась тем, что он утонул в Гвадалквивире[154]. В отличие от розыгрыша так называемого Боронали[155], который никого не обманул, на мистификацию Поля Биро «клюнули» все парламентарии, выбранные в качестве жертв, и ни один из них не расхохотался, читая эпиграф, извлеченный из якобы творений Эжезиппа Симона, «провозвестника демократии», что украшал циркуляр, предписывающий ускорить возведение монумента в родном городе великого человека, у которого таких родных городов поболе, чем у Гомера[156].

«Когда всходит солнце, рассеивается сумрак». Такую вот фразу Поль Биро приписал Эжезиппу Симону. Она словно дает представление, насколько большое значение имеет красноречие, до которого так жадны люди и перед которым благодаря фонографу открывается блистательнейшее будущее.

Г-на Поля Биро, этого новоявленного Кайо-Дюваля[157], поскольку мистификацию свою он готовил посредством писем, газеты именовали «наш знаменитый собрат»; теперь ему оставалось добиться только титула «выдающийся», и тогда, если бы в один прекрасный день он решил вступить в академию, ему вполне достаточно было бы потолкаться в салонах, где как человеку остроумному блистать ему было бы совсем нетрудно.

Я познакомился с г-ном Полем Биро в 1910 г., когда он оказал мне честь отпечатать мою первую книжку «Гниющий чародей». Г-н Биро в ту пору держал типографию в монастыре, что тогда находился в конце улицы Дуэ на углу с площадью Клиши. Он уже напечатал мое первое предисловие к каталогу первой выставки художника Жоржа Брака, знаменитого кубиста, великолепного аккордеониста, реформатора костюма задолго до семейства Делоне и бывшего исполнителя джиги; бывшего, так как заботы, связанные с живописью, заставили его отказаться от исполнения этого танца как раз в 1915 г., когда его больше всего танцевали. Благодаря связям с художником Кеесом Ван Донгеном Поль Биро стал, да и сейчас еще остается типографом издателя, у которого вышел этот каталог и моя книга.

Было договорено, что мы с иллюстратором книги, моим другом Андре Дереном, сделавшим самые прекрасные новейшие гравюры на дереве, которые мне только довелось видеть, будем следить за печатанием.

И вот солнечным утром мы, то есть издатель, Андре Дерен и я, пришли в монастырь на улице Дуэ. Г-н Поль Биро ждал нас. То был невысокий, немножко медлительный человек с тонким болезненным лицом. Мне показалось, что положение мелкого типографа не слишком его устраивает. Он опубликовал песни, которые исполнялись в концертах, и показал их мне. Был он любителем каламбуров, а так как мне довелось и впоследствии навещать его, он посвятил меня в подробности некоторых задуманных мистификаций; кажется, одну из них он даже осуществил, не помню точно какую, но вроде бы она имела отношение к метро. Поль Биро занимался делами типографии, но после того как нашел место, связанное с работой по ночам, в одной крупной газете, большую часть забот переняла его жена, женщина умная и работящая.

Мне посчастливилось свести довольно близкое знакомство с г-ном Полем Биро и обедать у него. Должен сказать, угощал он меня просто прекрасно. Я вообще заметил, что люди, любящие и умеющие поесть, редко оказываются неумными. Стараниями г-на Поля Биро «Гниющий чародей» был отпечатан, и отпечатан превосходно, тиражом в сто четыре экземпляра.

К настоящему времени книжка эта стала почти что знаменитой; большинство иллюстрирующих ее гравюр уже воспроизведены художественными журналами почти всего мира. Я убежден, книга, вышедшая из типографии г-на Поля Биро, является единственным продуктом французского книгопечатания, который, не будучи ничем обязанным иностранным образцам, оказал воздействие на типографское искусство за границей. Эти сто четыре книжечки ин-кварто, украшенные маркой в виде раковины морского гребешка, которую нарисовал Андре Дерен, спасли типографическую репутацию Франции именно в тот момент, когда все взоры в ней были с восхищением обращены к книгопечатням немецким, английским, бельгийским и голландским. Никто об этом еще ни разу не упомянул, да и мне для такого признания понадобилось, чтобы мой типограф прославился как мистификатор.