Новый Мир ( № 8 2010) - Новый Мир Новый Мир

И вот Виктор Ардов преподнес Маркишу сборник своих рассказов с такой вызывающей надписью:

И чтобы какой-то грязный парх

Мине переводил Плутарх?!!

У моего дяди Анатолия Антоновича Ольшевского и у его жены Марины Павловны была приятельница, звали ее Лора. (А вот фамилию я не помню, и спросить уже не у кого.) Эта дама много лет прожила в Баку, работала инженером на шинном заводе. Я запомнил две истории, относящиеся к азербайджанскому периоду жизни этой Лоры.

В помещении, где трудилась она и ее коллеги, чистоту поддерживала уборщица — азербайджанка лет тридцати. Ей необходимо было работать, поскольку муж ее официально нигде не числился. (А по тогдашнему закону один из супругов непременно должен был состоять в какой-нибудь должности.) Притом муж этой женщины был вполне состоятельным — он занимался нелегальной коммерцией.

В семье существовала проблема: у них рождались дочки, а отец очень хотел иметь сына. В конце концов появился на свет мальчик, и обрадованный супруг сделал жене дорогой, но своеобразный подарок. Некий дантист обточил молодой женщине тридцать два абсолютно здоровых зуба, и на каждый из них была надета коронка из чистого золота…

В 1956 году советские войска подавили восстание венгров в Будапеште, а кроме того, разразился конфликт между Египтом и Израилем. Как помним, еврейское государство поддержали президент Соединенных Штатов Эйзенхауэр и премьер-министр Англии Иден. Вскоре после того в Советском Союзе состоялись очередные выборы.

Один из инженеров Бакинского шинного завода (по национальности — русский) на голосовании отличился. Он зачеркнул имя предлагаемого кандидата и написал:

“Я голосую за Дуайта Эйзенхауэра!

Я голосую за Антони Идена!

Прочь руки от Венгрии!”

При подсчете голосов бюллетень с этой надписью был обнаружен, и его доставили в бакинский КГБ. Через два дня имя автора определили по почерку. Но в те времена Хрущев несколько ограничил “компетенцию” органов, а потому инженера не арестовали. Было решено, что его делом займется партком шинного завода.

Получив из КГБ злополучный бюллетень, партийный секретарь (толстый азербайджанец) пришел в необычайное волнение. Он вызвал провинившегося работника к себе, показал ему “документ” и спросил:

— Слушай, это ты писал?

— Я… — отвечал насмерть перепуганный инженер. — Но это я пошутил… Это была такая шутка…

— Какая, слушай, шутка? — сказал секретарь. — Что тебе этот Эйзенхауэр? Что тебе этот Иден? Где Венгрия? Где ты? Я понимаю, ты бы все зачеркнул и написал бы: “Я голосую за Никиту Сергеевича Хрущева!” Вот это была бы шутка!

С наступлением “хрущевской оттепели” в печати появилось неслыханное в сталинские времена словосочетание — “конфликт отцов и детей”. Мне вспоминается трагикомическая история, которая в какой-то степени отражала этот самый “конфликт” — противостояние поколений.

В одной московской коммуналке жила вместе со своей матерью юная особа. Она работала машинисткой и нравственностью не отличалась: по вечерам кутила с кавалерами и возвращалась домой то во втором, то в третьем часу ночи.

Мать пыталась ее перевоспитывать, но своеобразным способом. Когда дочь открывала своим ключом дверь коммунальной квартиры, внутри, у самого входа, ее ждала родительница со скалкой в руке. И пока юная полуночница неслышными шагами двигалась по общему коридору к их комнате, мамаша била ее скалкой по рукам и по плечам… А та терпела побои молча, боясь разбудить соседей: не дай Бог, кто-нибудь посторонний станет свидетелем ее унижения…

И вот это молчание вызывало в родительнице особенную ярость… Нанося очередной болезненный удар, она приговаривала:

— Ты у меня закричишь, Зойка Космодемьянская!..

В конце пятидесятых у нас с братом Борисом было пятеро близких приятелей — мои товарищи по университету Геннадий Галкин и Леонид Лейбзон, а также три будущих писателя — Александр Нилин, Андрей Кучаев и Георгий Вайнер. Мы частенько посещали “Пивной зал” на Серпуховской площади — он был вблизи от Ордынки. А по соседству, на Полянке, стоял дом, в котором вырос Кучаев, и наши сверстники — его бывшие соседи — тоже захаживали в пивную на Серпуховке.

Один из них работал в гранитной мастерской на каком-то из московских кладбищ. Мне запомнилась история, которую он нам рассказывал. На их погосте был похоронен старый человек. У него осталась вдова, и она просила гранитчиков изготовить каменную плиту с такой надписью: “Ах, зачем я тебя пережила?” Денег у нее не было, но они согласились сделать работу за полцены. Мастерская была завалена выгодными заказами, а потому никак не находилось времени выполнить просьбу овдовевшей старушки. А она чуть не каждый день приезжала на кладбище и слезно молила мастеров поторопиться…

Как-то утром вдова очередной раз туда явилась… Прерывая ее сетования, один из гранитчиков произнес:

— Слушай, ну зачем ты его пережила?

Шестидесятые

Летом шестьдесят первого года отец спросил меня:

— Как бы мне найти мастера, чтобы привести в порядок мои пишущие машинки?

— Это очень просто, — отвечал я ему. — В соседнем квартале, на Пятницкой, стоит здание Радиокомитета, там есть целая мастерская по ремонту машинок. Надо туда позвонить и договориться, чтобы кто-нибудь из них к тебе пришел.

(В те времена я работал в этом самом здании, занимал должность младшего редактора в отделе сатиры и юмора.)

Отец так и поступил, и по его звонку к нам на Ордынку явился заведующий мастерской, звали его Иван Иванович Маслов. С того дня началась наша многолетняя дружба с этим достойнейшим человеком.

Он был профессионалом, при этом отличался добротой и чувством юмора. Я помню, он объяснял отцу и мне, что наилучшие машинки выпускались в Германии в тридцатых и сороковых годах.

— Если вы покупаете “Эрику”, — говорил Иван Иванович, — посмотрите, есть ли на ней слово “Науман” — это фамилия владельца фабрики…

Он рассказывал нам историю этой самой фабрики. Она находилась в той части Германии, что была оккупирована Красной армией, — словом, на территории ГДР. Самого Наумана не арестовали, не убили, и никуда он не уехал — его сделали директором конфискованного у него предприятия. Но социализм есть социализм: когда хозяин стал директором, продукция существенно ухудшилась…

В те годы в Москве состоялась выставка пишущих машинок из Восточной Германии. Иван Иванович туда ходил, рассматривал их последние модели, а потом задал немцам такой вопрос:

— Почему раньше, при Гитлере, у вас выпускались прекрасные машинки, а теперь вы делаете такую дрянь?

И вот что он услышал в ответ:

— В те времена мы получали сталь с заводов Круппа. А теперь получаем ее из Советского Союза.

Я состоял в должности редактора на Всесоюзном радио в течение полутора лет — поступил туда в 1961-м, а уволился в 1962-м. Помнятся мне некоторые литераторы, которые приносили нам свои опусы. Пожалуй, одним из самых талантливых был В. А. Лифшиц — отец поэта Льва Лосева. Владимир Александрович был автором юмористических стихов и рассказов. Я до сих пор не забыл четверостишье из его пародии на Андрея Вознесенского:

В Париж! В Тулузу!

На ринг! На трек!

Шаром в ту лузу —

Тулуз-Лотрек!

И еще одного пародиста я запомнил. Звали его Виктор Орлов — он подписывался “Б. Сухаревский”, поскольку жил в Большом Сухаревском переулке. Помню, он высмеивал пошлый немецкий фильм, в его пародии был такой куплет:

Майне птичка

Ин клетка

Поет так редко,

А ест так часто — увы!

Майне птичка

Ин клетка

Ист дармоедка!

А как полагаете вы?

В той же пародии героиня выходила на палубу яхты — “в костюме Евы с меховой оторочкой”.

А еще Орлов пародировал газетный отчет о Каннском кинофестивале. Там была такая фраза: “Наш советский фильм „Знакомьтесь, Кукуев!” получил специальную премию жюри за лучший фильм о Кукуеве”.