Новый Мир ( № 8 2010) - Новый Мир Новый Мир

— Николай Николаевич, вот Горький пишет, что у Толстого талант был больше, чем ум...

Гусев взглянул на него и произнес:

— А кто он такой, сам-то ваш Горький, позвольте спросить?

Я вспоминаю, как за голицынским столом появился господин, который отличался от всех прочих мужчин, я бы сказал, лоском. Фамилия его была Фельдман. Отец мне объяснил, что смолоду этот человек был революционером и что в Одессе один из бульваров назывался его именем.

А кроме того, он долгие годы жил в Париже.

Фельдман рассказывал о некоем французе, который много лет был администратором в Гранд-опера. Этот человек знал завсегдатаев знаменитого театра, знал их вкусы и пристрастия… Но, судя по всему, должность ему наскучила, и он с ней расстался, и притом скандальным образом.

В Гранд-опера должна была состояться очередная премьера, и меломаны принялись раскупать билеты. К некоторым из этих людей администратор обращался с такими словами:

— Я знаю, мсье, вы привыкли сидеть в шестом ряду на кресле номер пятнадцать… Вы меня простите, но по недоразумению это место уже занято… Я приношу свои извинения… Я постараюсь, чтобы это никогда не повторилось… Я вам предлагаю место в пятом ряду — номер четырнадцать… Поверьте, оно не хуже… Еще и еще раз простите, мсье…

То же самое услышали многие из тех, кто обычно занимал кресла в партере.

Настал вечер премьеры, закончилось первое действие — в зале вспыхнул свет… И тут сверху, с галерки, послышался хохот и восторженные возгласы…

Те, кто сидел в партере не на своих обычных местах, были лысыми — их голые черепа сияли отраженным светом… А шутник-администратор рассадил безволосых меломанов таким образом, что лысины составили буквы, а все вместе складывалось в короткую фразу:

TOUS LES CHAUVES ICI (здесь все лысые).

С течением лет я “парижанина” Фельдмана забыл. Но вот в девяностых годах довелось мне впервые прочесть “Окаянные дни” Ивана Бунина, и там я обнаружил такую запись (апрель 1919, Одесса):

“Рассказывают, что Фельдман говорил речь каким-то крестьянским „депутатам”:

— Товарищи, скоро во всем свете будет власть Советов!

И вдруг голос из толпы этих депутатов:

— Сего не буде!

Фельдман яростно:

— Это почему?

— Жидив не хвате!”

Как знаем, на какое-то время хватило и “жидив”, и “чухонцев”, и “кацапов”, и “хохлов”, и “чучмеков”…

Но некоторую надежду на будущее вселяет то обстоятельство, что в Одессе уже давно нет бульвара имени Фельдмана.

Но вернусь к разговорам за голицынским столом. После того как состоялся ХХ съезд партии и Хрущев развенчал своего страшного предшественника, появились устные новеллы и даже анекдоты про Сталина. Помнится, кто-то рассказывал такую историю.

В самом начале пятидесятых, когда у стареющего вождя начались проблемы с памятью, он вдруг обратился к своему секретарю Александру Поскребышеву:

— Где Микоян?

Вопрос прозвучал под утро — Сталин, как известно, работал по ночам.

Микояна немедленно подняли с постели, посадили в машину и привезли на “ближнюю” дачу. Там его поместили в комнату, которая предназначалась для таких оказий, и он стал ждать, когда его позовут к “самому”.

А Сталин тем временем совершенно забыл про то, что ему зачем-то понадобился Микоян.

На другой день часов в двенадцать Сталин пошел прогуляться по своему парку. И тут он увидел, что по другой, соседней аллее прохаживается Микоян. Но тиран и тут не вспомнил о своем желании видеть этого деятеля.

Хозяин издали поклонился гостю, тот ему ответствовал, и они разошлись…

Прошли еще сутки...

В полдень Сталин опять совершал прогулку и издали увидел Микояна.

И снова они обменялись вежливыми поклонами…

Так было и на третий день.

И тут Сталин сказал Поскребышеву:

— А что Микоян здесь делает? У него своей дачи нет, что ли?

Гостя немедленно усадили в машину, и он отбыл восвояси.

В хрущевские времена был партийный функционер по фамилии Месяц. “Наш Никита Сергеевич” несколько раз назначал его на должность министра сельского хозяйства и, соответственно, несколько раз снимал.

И вот министр Месяц был отправлен в Соединенные Штаты — набираться опыта, общаться с животноводами и агрономами. Перед возвращением в Москву была для него устроена пресс-конференция.

А надобно сказать, в те дни американская пресса писала о скандале, который был связан с очередным разводом Мэрилин Монро. И вот какой-то журналист задал московскому гостю вопрос:

— А что вы думаете о Мэрилин Монро?

Месяц (а он такого имени никогда не слышал) по простоте душевной произнес:

— Я на этой ферме не был.

Такой “отзыв” о знаменитой актрисе привел американцев в неописуемый восторг. Они тут же провозгласили Месяца самым остроумным из всех русских…

Помню, литераторы в Голицыне оглашали за столом эпиграммы и юмористические стихотворения. Например, можно было услышать такое:

Однажды, на тарелке лежа,

Котлета вдруг произнесла:

“Онегин, я тогда моложе

И лучше качеством была”.

Или:

Некий пламенный поэт,

Не лишенный чувства,

Приезжает в Комитет

По делам искусства.

Приезжает в комитет,

Просит сорок тысяч —

Улыбается в ответ

Михаил Борисыч.

(В те годы “комитет” возглавлял М. Б. Храпченко.)

И еще:

НА ПЛЯЖЕ

О берег плещется волна,

От зноя все тела раскисли…

Как много плавает г…

В прямом и в переносном смысле.

Живала в Голицыне и Л. К. Чуковская. Помню, она рассказывала, что на нее почему-то ополчился поэт Евгений Долматовский, автор невероятно длинной поэмы (романа в стихах) под названием “Добровольцы”. Лидия Корнеевна говорила:

— Возражать ему или оправдываться я не буду. Я стану цитировать строчки из его же поэмы:

Клевета имеет свойство,

Исходя от подлеца,

Сеять в душу беспокойство,

Делать чёрствыми сердца.

Тут, — прибавляла Чуковская, — так и просится:

Лам-ца,

Дри-ца,

Оп-ца-ца!

Я вспоминаю, как за голицынским столом говорили об известном литературоведе и переводчике Абраме Эфросе. Это был рафинированный интеллигент, и один из собеседников привел старую шутку:

— Все евреи обрезаны, а Эфрос — с “золотым обрезом”.

И еще кто-то вспомнил такой вариант финала поэмы “Двенадцать”:

В белом венчике из роз

Впереди Абрам Эфрос.

В середине тридцатых годов в Москву приехал французский писатель Андре Жид. В качестве переводчика при нем был Абрам Эфрос, и он помог гостю по достоинству оценить сталинский режим.

Вскоре после поездки Жид опубликовал книгу “Возвращение из СССР”, где отзывался о “Совдепии” нелицеприятно. Тогда власти решили покарать Эфроса, но существовала опасность, что, узнав об этом, Жид еще что-нибудь “антисоветское” опубликует. В конце концов Эфроса сослали, но недалеко — в город Ростов Великий.

Ахматова говорила, что, узнав о таком мягком наказании, Осип Мандельштам произнес:

— Это не Ростов Великий. Это — Абрам Великий.

Не без некоторых колебаний я хочу записать нижеследующую историю. Мой отец купил себе путевку в Голицыно, и в те дни там жил Симон Перецович Маркиш. Он был занят вот какой работой: по договору с издательством “Детгиз” излагал для юных читателей сочинения Плутарха.

И вот Виктор Ардов преподнес Маркишу сборник своих рассказов с такой вызывающей надписью: