Со всей дури! - Екатерина Вильмонт

– Скажи… я тут не должен ревновать?

– Ревновать? К Пашке? Ты с ума сошел! Это просто бред! – взвилась я.

– Ну все, все. Сморозил глупость. Скажи, а ты с сестрой помирилась?

– Нет. Но мама попробует с ней поговорить.

Евгения Петровна позвонила старшей дочери.

– Ксюня, ты сейчас не занята?

– А в чем дело? – не слишком радостно спросила Ксения Владимировна.

– Надо бы нам повидаться, я тут привезла тебе чудесные гранатовые сережки.

– Спасибо, конечно, но ты же будешь требовать, чтобы я простила Ладку, а я не могу!

– Ну, во-первых, я ничего требовать не собираюсь, но вы же всегда были такими дружными сестрами, это просто абсурд. Твоя любимая младшая сестра вышла замуж, она счастлива, а ты и знать об этом не хочешь!

– Да! Я не желаю об этом знать! Это, наконец, даже неприлично – выскакивать замуж меньше чем через полгода…

– Ксюня, побойся Бога! Ты же знаешь все обстоятельства. Могла бы порадоваться за сестру…

– Не хочу я за нее радоваться! У меня у самой в жизни радости не осталось. А я не мать Тереза!

– Позволь, почему это у тебя радости в жизни не осталось? А сын? У тебя чудесный сын! И муж хороший! И мать еще жива и более или менее здорова. Есть хорошая работа, копейки считать тебе не нужно. Что за повод для уныния? Уныние – тяжкий грех, между прочим! – рассердилась Евгения Петровна.

– Ах, мама, ты ничего не понимаешь!

– Боюсь, я понимаю слишком многое. Я никогда не поверю, что ты так озлобилась на весь мир из-за того, что твой сын не женился на зачем-то нужной тебе девчонке. За этим кроется что-то другое…

– Ничего не кроется, это всё выдумки нашего домашнего душеведа. А что касается мужа, то он… он явно смотрит на сторону, сын вообще от рук отбился… Мне впору в петлю лезть, а ты хочешь, чтобы я радовалась за эту…

– Знаешь, я бы еще могла понять, если бы Ладошка у тебя мужика отбила, но так… Больше всего это похоже на истерику климактерички! Сходи к врачу, пусть выпишет тебе успокоительное!

– Мама, как ты можешь!

– Могу! Я дам тебе один совет. Заведи себе молодого любовника, очень помогает в таких случаях.

– Мама! О чем ты говоришь! Я замужняя женщина!

– Значит, почаще спи с мужем!

– Он давно не спит со мной… – еле слышно проговорила Ксения Владимировна. – И слава Богу! Я люблю совсем другого человека.

– А он тебя любит?

– Мне кажется, да, но…

– Ну вот что, детка, приезжай сейчас ко мне, мы поговорим, ты все мне расскажешь, кому и рассказать, если не маме, правда?

– Да? Но ты обещаешь не рассказывать об этом Ладке?

– Обещаю, тем более что ей сейчас ни до кого.

– Нет, мама, я не поеду.

– Ну, хочешь, я к тебе приеду или посидим в каком-нибудь кафе?

– Нет. Я не хочу. Людям всегда интересно раскорябывать чужие болячки. А потом идут разговоры и…

– Чужие? – ахнула Евгения Петровна. – Твои болячки для меня чужие? Ты больна, моя девочка, в твоем возрасте такое бывает, но с этим нужно бороться!

– При чем тут мой возраст? – не своим голосом заорала Ксения Владимировна. – И у меня нет никакого климакса! Мне всего сорок шесть! И вообще, у тебя есть вторая дочь, она молодая, вышла замуж за душку-военного, вот и радуйся, а меня оставь в покое!

И она швырнула трубку.

Евгения Петровна попыталась перезвонить дочери, но та не брала трубку. И по мобильному тоже не отвечала.

Состояние старшей дочери не на шутку встревожило Евгению Петровну. Она растерялась. И позвонила зятю.

– Сережа, я сейчас говорила с Ксюшей…

– И вам показалось, что ей пора в дурку? – раздраженно бросил в ответ зять. – Так я с вами полностью согласен. Жить в доме стало немыслимо! Хотел сказать – попробуйте на нее повлиять, но понимаю, что именно это вы и пытались сделать.

– Да, но…

– Евгения Петровна, я к вам прекрасно отношусь, с вами у нас никаких недоразумений никогда не было… Можно я через полчасика к вам заеду? Не по телефону же это обсуждать. Простите меня за хамское начало разговора.

– Конечно, приезжай!

Господи, как мне сейчас не хватает Ладошки… Но хоть она там счастлива!

Погода для этого времени года в Питере была просто сказочной. Мы бродили по городу, шли куда глаза глядят. Говорили, молчали, опять говорили…

– Вань, я замерзла! Пошли кофе выпьем, согреемся?

– С радостью!

Мы зашли в первое попавшееся кафе.

– Я хочу айриш!

– А что это такое?

– Ты никогда не пил айриш?

– Может, и пил, но названия не знал… так что это?

– Это кофе с виски и взбитыми сливками.

– Нет, не пробовал. Интересно!

– Я хочу штрудель, а ты?

– Я насчет сладкого не очень. А вот тут есть пирожки с мясом. Я тебя не шокирую, если их возьму?

– Нет. А знаешь, я лучше тоже возьму пирожки! Айриш с пирожками – это должно быть неплохо.

– А официантка не удивится?

– Да пусть удивляется! Знаешь, я была несколько лет назад в Амстердаме, жутко замерзла и зашла в кафе. Было часов одиннадцать утра. Я заказала айриш, так там такое было удивление!

– А с кем ты была в Амстердаме?

– С мужем.

– А!

Я видела, ему это было неприятно. Чудак!

Айриш ему очень понравился.

– Надо же… Здорово! А давай еще по стаканчику?

– Давай!

Мне так нравилось сидеть с ним тут, никуда не спешить, смотреть на него… Женщина за соседним столиком не сводила с него восхищенных глаз. А я заметила у него на груди крошки от пирожка. Протянула руку, чтобы смахнуть. Он поймал ее и прижал к сердцу.

– Ванечка…

Сними ладонь с моей груди,Мы провода под током.Друг к другу вновь, того гляди,Нас бросит ненароком.[2]

Он как-то даже испуганно выпустил мою руку.

– Что это? Стихи? Чьи?

– Пастернака.

– Правда? Как хорошо… Это про любовь, про нас?

– Конечно. Это про нас.

– А можно еще? Про нас?

– Извольте, мой генерал.

Мы охвачены тою же самоюОробелою верностью тайне,Как раскинувшийся панорамоюПетербург за Невою бескрайней.[3]

Он смотрел на меня, подперев рукой щеку, слегка затуманенным взглядом. Потом вдруг словно очнулся.

– Слышишь? Капель!

Эти ночи, эти дни и ночи!Дробь капелей в середине дня.Кровельных сосулек худосочье,Ручейков бессонных болтовня![4]

– Это тоже Пастернак?

– Он самый!

– Ты столько стихов знаешь наизусть? Он твой любимый поэт?

– Пожалуй, да.

Когда мы вновь вышли на улицу, он взял меня под руку и еле слышно произнес: