Иисус. Надежда постмодернистского мира - Том Райт

Это подтверждает и вторая часть моих рассуждений. Как мы уже неоднократно имели возможность убедиться, иудеи ожидали от Мессии победы над язычниками, возрождения Храма и установления божественной справедливости во всем мире. Смерть от рук язычников самозваного «Мессии», который к тому же не восстановил Храм, не освободил Израиль и не принес в мир справедливость, была верным признаком его несостоятельности. Распятие для иудеев первого века не означало, что казненный и есть истинный Мессия и что на земле наконец наступило Царство Божье. Оно говорило как раз об обратном.

Напротив, если Мессия, за которым вы следовали, погибает от рук язычников, перед вами встает выбор. Вы можете отказаться от революционных действий и похоронить мечту о свободе. Некоторые избрали именно этот путь, как, например, все раввинское движение после 135 года н. э, Другой вариант — найти себе другого Мессию, по возможности из той же семьи, что и погибший. Вспомните, например, непрерывное движение сопротивления, начало которому положил в 6–м году н. э. Иуда Галилеянин, передавший «эстафету» своим сыновьям и внукам. В 50–х годах его продолжил другой потомок Иуды — Менахем, а во время войны 66 — 70 годов Елеазар, предводитель несчастных сикариев в Масаде в 73 году. Все они старались использовать свою принадлежность к этой династии, хотя результат неизменно оказывался плачевным. Давайте внесем дополнительную ясность. Предположение о том, что Симон барГиора был Мессией, после его казни во время триумфа Тита в Риме едва ли нашло бы отклик у какого–нибудь иудея, жившего в первом веке нашей эры. Если бы вы пояснили, что по–прежнему ощущаете его присутствие и поддержку, даже наиболее расположенный к вам собеседник смог бы лишь признать факт вашего общения с ангелом или духом Симона, но никак не его воскресение из мертвых.

Итак, если Иисус из Назарета действительно был предан бичеванию, подобно Симону бар–Гиоре, и распят как предводитель мятежников, твердая вера ранних христиан в его мессианство кажется тем более удивительной, что она побудила их к полному пересмотру своего мировоззрения, своей практики, системы символов и всего у Гения. Перед ними были открыты оба вышеописанных пути. Они могли оставить идею мессианства, как это сделали раввины после 135 года, и обратиться к внутренней религиозности в любой ее форме, например, к еще более строгому соблюдением Торы. Но они так не поступили. Хождения по языческому миру с проповедью о том, что Иисус — «kvrios kosmou», Господь Вселенной, едва ли можно назвать проявлением «сугубо внутренней религиозности». Кроме того, они с легкостью могли бы избрать другого Мессию из родственников Иисуса. Различные источники свидетельствуют о том, «что братья Иисуса были хорошо известны в ранней Церкви и продолжали занимать в ней видное положение. Один из них, Иаков, хоть и не был апостолом при жизни Иисуса, стал ключевой фигурой в Иерусалиме, в то время как Петр и Павел странствовали по свету. Однако — и это свидетельство не менее важно, чем молчание собаки в одном из рассказов о Шерлоке Холмсе, — никому в ранней Церкви не npuxoдuлo в голову назвать Месией Иакова. Казалось бы, ведь это так естественно, особенно по аналогии с семьей Иуды Галилеянина. Тем не менее Иаков был известен всем, в том числе и Флавию (см. 20–ю книгу «Иудейских древностей»), как «брат так называемого Мессии».

Нам вновь приходится искать причину, побудившую группу иудеев сохранить верность мессианским чаяниям и сосредоточить их на Иисусе из Назарета. Они не только продолжали считать его Мессией даже после его смерти, но и настойчиво возвещали об этом как иудеям, так и язычникам. Эти люди отказались предать идею мессианства, с радостно изменяя свое представление о Мессии по образу и подобию Иисуса.

Заключение

Подводя итог анализу раннего христианства в исторических условиях иудейского окружения, между ними можно видеть как преемственность, так и расхождения. Говорить о воскресении, факт которого очевидно не вызывал сомнений ни v кого из ранних христиан, имеет смысл лишь в контексте иудаизма первого века нашей эры. Однако иудеи не ожидали воскресения одного человека, да еще и в ходе современной истории вместо конца веков. Все имеющиеся источники, описывающие явление воскресшего Иисуса народу, ясно свидетельствуют о различии между ним и ощутимым присутствием Иисуса в Церкви в последующие дни и годы. С учетом всего этого, нам необходимо найти историческое объяснение следующему: «Почему ранняя Церковь проповедовала то, что имело смысл только в иудейском мире, но в то же время не вполне соответствовало ожиданиям иудеев? Почему, считая Иисуса основанием своей жизни и деятельности, Церковь изображала его не таким, каким сама его знала и видела изо дня в день? В этом заключается главный исторический вопрос воскресения Иисуса. В поисках ответа нам следует обратиться к самому раннему из доступных нам письменных источников, в данном случае — к Павлу.

Свидетельство апостола Павла: 1 Кор. 15

Многие, вероятно, скажут вслед за популярными богословами: «Неужели Павел, первым упомянувший о воскресении, вел речь не о духовном теле? Разве в его представлении воскресение не носило нематериальный характер? И разве явление Христа на дороге в Дамаск не было классическим свиданием» — очередным религиозным переживанием? Не следует ли нам предположить, что все прочие явления» были похожи на это? Быть может, более поздняя традиция Евангелий погрешила против истины, изобразив Иисуса готовящим рыбу на костре и даже принимающим участие в трапезная

Отвечая на эти вопросы, должно отметить, что Павел является ярким примером раннего христианина, для которого воскресение стало неотъемлемой частью его мышления и повседневной жизни, которые, без воскресения, теряли для него всякий смысл. Кроме того, следует помнить, что Павел, происходивший из фарисейской среды самых строгих убеждений, страстно верил в возрождение Израиля и наступление новой эры, когда Бог придет судить мир и спасти свой народ. Именно таким был человек, написавший 1 Кор, 15, отрывок, на который мы сейчас и обратим наше внимание.

Начнем со стиха 8. «После всех явился и мне, как некоему извергу». Это резкое выражение вызывает образ кесарева сечения, когда ребенка буквально вырывают из материнской утробы, и, не готовый к такому пробуждению, он щурится, ослепленный миром и едва способный дышать непривычным для него воздухом. Размышляя над своими ощущениями по дороге в Дамаск, Павел не просто делится воспоминаниями. Совершенно очевидно прослеживается уверенность Павла в том, что произошедшее с ним самым коренным образом отличалось от происходящего с другими людьми. Более того, он стал свидетелем воскресения как раз перед тем, как подобные явления Иисуса прекратились. Говоря «после всех», он имел в виду, что познание воскресшего Иисуса обычным верующим через молитву, веру и таинства не имеет ничего общего с его собственным переживанием. Иными словами, Павел проводит четкую границу между тем, что случилось по пути в Дамаск и всеми прочими явлениями воскресшего Иисуса, будь то его предыдущие встречи с учениками или последующий опыт Церкви.

Возвращаясь к началу главы, мы находим в стихах 1–7 описание ранней традиции, по словам Павла, широко распространенной среди христиан. Он сам принял ее от своих предшественников и передал другим. Б данном отрывке явно говорится о передаче традиции, предания, и мы не можем не заключить, что именно таких убеждений придерживалась ранняя Церковь со времени своего зарождения в начале 30–х годов. Частью предания является погребение Иисуса (о котором предпочитает не вспоминать Кроссан, намекавший, будто тело Иисуса, висевшее на креста, съели собаки, так что хоронить было нечего). Во времена Павла рассказ о чьем–либо погребении и последующем воскресении предполагал наличие пустой могилы. Этот факт, столь часто упоминаемый, так и не стал достаточно убедительным свидетельством для некоторых богословов. Хотя пустая гробница неизменно фигурирует в современных дебатах, очевидно, что Павел не придавал, ей решающего значения. Для него слово «воскресение» вбирало в себя все. Нет никаких оснований полагать, что образованный иудей середины первого века, услышав о чьем–либо воскресении, мог представить себе этого человека наслаждающимся жизнью в нематериальных сферах, в то время как eгo тело по–прежнему находится в могиле.

Среди очевидцев явлений Иисуса Павел не называет женщин. Этот факт нельзя считать проявлением шовинизма со стороны его самого или других «отцов–основателей». Дело в том, что данная традиция была предназначена для публичной проповеди, и все перечисленные люди назывались в качестве бесспорных свидетелей воскресения. Как известно, в том обществе женщины не считались надежными свидетелями. Упоминание о пятистах «братиях», видевших Иисуса, нельзя отождествлять с событиями для Пятидесятницы, описанными в Деян. 2, как это иногда пытаются делать. Ведь явление пятистам предшествовало встрече воскресшего Иисуса с Иаковом, который ко времени Пятидесятницы уже играл заметную роль в ранней Церкви.