Новая Земля - Ариф Алиев

— Посуда одноразовая, — сказал Толя Слесарь и заплакал.

Как будто утопить с алюминиевыми шлёмками сложнее, чем с одноразовыми пластмассовыми. В архангельской пересылке он чуть ли не требовал одноразовую посуду, рассуждал вместе со всеми, расщедрятся или не расщедрятся, а сейчас ноет.

Толя Слесарь плакал и держался за сердце.

Я встретил одного такого психа в ГНЦП Сербского. Там многие за сердце держались, я тоже, мне галоперидол кололи и мажептил 12 мг дневная доза, 4 под левую лопатку, 4 под правую и по 2 под каждую коленку. Под левую лопатку кололи зря, мучили, и у меня сердце болело, отдавало в плечо. Но тот псих, про которого я рассказываю, за сердце держался всегда, если хоть одна рука была у него свободная, говорил, галоперидол ерунда, от галоперидола не так болит, а у него в сердце пиявка гигантская, он чувствует, как она шевелится в его сердце, сосет кровь и толстеет, и, когда она совсем растолстеет, сердце лопнет, и он умрет. Вскоре он умер. Завыл, захрипел и умер. Унесли его, а потом уборщик, который мыл полы в прозекторской и цитологии, сказал, что точно, пиявка. Сердце разрезали, а в нем пиявка — коричневая, жирная и еще живая. Уборщику не поверил никто. Если бы врач сказал про пиявку, может быть, поверили. Но врач не скажет, ему до нас дела нет. Да и врач наврет, скучно ему каждый день идиотов лечить, он и наврет про пиявку, нас напугает, дома расскажет жене, ей тоже наврет и ее напугает, ему и с женой скучно. У Сипы черви в голосовых связках, у того психа пиявка в сердце. А у меня в мозгу плесень, как на сыре «рокфор», вместо извилин мохнатые зеленые трубки, и воняет мой мозг, как сыр плеснючий, из носа и ушей вонь вытекает наружу, и я ее слышу.

За переборкой загудел второй двигатель, более мощный, железо задрожало. Но загудел коротко, завизжал и затих. Начали ругаться мотористы. Не заводилось у них. Но хотели завести, факт. Конечно, это не повод для радости. Когда корабль стоит у причала, всегда двигатель работает, чтобы свет был и насосы воду откачивали. Ну второй запустить решили, дополнительный, а он сдох.

Весь следующий день топали над головой, стучали молотками, грузили что-то, корпус содрогался.

А ночью теплоход вышел в море.

Я это понял, когда началась качка, настоящая качка от настоящих волн.

Моряк не орал про топовые огни, обалдел от счастья.

Я представляю, как должен радоваться моряк, когда выходит в море. Или, наоборот, не радоваться, а думать о предстоящих трудностях, настраиваться. Моряки знают, что в море труднее, чем на земле.

Качнуло бортовой качкой, и Толя Слесарь блеванул на парашу, подбежать успел, а залезть нет, не в свою очередь не пустили, сказали, чтоб терпел, а он не мог терпеть.

Потом многие блевали. И Моряк тоже.

Еще через день похолодало очень. Или теплоход охладился от волн, или дождь пошел холодный, принесенный циклоном с Северного полюса.

Я вспоминал карту, прикидывал, куда плывем. Мы могли плыть куда угодно. К Мурманску, например, апатиты выкапывать, или на Ямал, или на шельф, на Штокмановское газовое месторождение, на буровую платформу. Хотя вряд ли на Ямал или на платформу. Где нефть и газ, там большие деньги, желающих работать на платформах хватает, нет смысла полосатых пригонять. И вряд ли в Мурманск. Незачем с теплоходом связываться, могли поездом довезти. Скорее всего везут на острова. На Соловки? Не смешите, там курорт, благость, монахи виноград выращивают.

На какие острова нас везут?

Еще через день начался сильный шторм, невозможно на шконке лежать. Хотел спуститься и сесть на пол, но передумал. Теплоход тряхнуло, и из-под нар вывалился труп. Если бы я решил спрыгнуть, мне пришлось бы прыгать на него, а это, согласитесь, неприятно.

Труп переванивал блевотину, глаза у него ввалились, почернели, но не высохли. Обезьян, гад такой, убить убил, а глаза не закрыл. Под свою шконку его засунул, а он к нам перекатился, у нас будет вонять.

Сипа спрыгнул на труп, присел на корточки, ногтем постучал по глазу, подергал веко.

— Никогда не видел, чтоб так долго глаза не высыхали. Это от сырости, Иван Георгиевич? Или от холода?

Пришлось слезть кое-как.

— А мясо мягкое. Не окоченело.

Я оттащил Сипу к иллюминаторам, попробовал отвлечь разговором, он и отвлекся, вспомнил, какую слышал в Белом Лебеде по радио глупость, рассказал мне.

Некий Ян Линдхардт, лютеранский епископ, заявил, что христианский ад не преисподняя, где души грешников горят вечным огнем, а состояние сознания; те, кто призывает сохранить прежние представления об аде, сами не верят в огненную серу и раскаленные сковородки; мы современные люди, но и в Библии нигде не говорится о том, что ад — это место, где человек подвергается вечным мукам без надежды на спасение. Еще епископ сказал, что ад — это то, с чем мы сталкиваемся в жизни, в аду человек испытывает отчаяние и понимает абсурдность происходящего вокруг, то есть побывать в аду возможно при жизни, Господь милосерден, поэтому после смерти никто не обречен на адские муки.

Вполне, на мой взгляд, разумные и свежие мысли, хотя и путаные, или Сипа их путано изложил.

Но Сипа епископа высмеял:

— Лютеранин, еретик. Он может мне объяснить, как быть с Евангелием от Иоанна, где в 16-м стихе III главы сказано: «Ибо так возлюбил Бог мир, что отдал Сына Своего единородного, дабы всякий, верующий в Него, не погиб, но имел жизнь вечную». После смерти у человека раньше было 2 пути: погибель в аду и спасение в раю и жизнь вечная. А сейчас появился еще и 3-й путь — неяркая, но сносная вечная жизнь на 3-м Загробном Участке.

Хорошо, что я Сипу от трупа увел, а то бы он глаза выковырял или еще чего похуже. Пусть себе вещает.

— Христианство без ада — это христианство без Иисуса. Всё, что делал Иисус, делалось Им с целью освободить человека от адских мук. Рай всего лишь несколько раз упоминается в Новом Завете, зато ад 27 раз. За последние 2000 лет рай истрепали, затоптали. Рай стал общедоступным местом, чем-то вроде элитного курорта, на котором понастроили дешевых отелей и торгово-развлекательных центров, и курорт потерял элитный статус. Ад неприятен, страшен. Да, Иван Георгиевич, это так. Никто, кроме меня, не хочет попасть в ад, поэтому еретик-лютеранин и прочие ссыкуны, на него похожие, из страха отрицают, что ад существует.

Сипа сторонник традиционного понимания ада. Но он сам себе противоречит. Говорит, что бесы эволюционируют, загробная жизнь меняется, хвостатые и крылатые начали великую стройку, и при этом не хочет отказаться от серы, сковородок, раскаленных берегов и клизмы с серной кислотой.

Я думаю, ад — это мир, который мы создаем вокруг себя и своих близких и вокруг людей, которые нас знают, и вокруг людей, которые нас не знают, но на которых влияет наше существование. Поэтому мы страдаем, пока живем, и заставляем страдать других.

«Двинск» зарывался носом в штормовое море. Волны били в ржавый борт, и казалось, корпус вот-вот лопнет.

— Иван Георгиевич, мне страшно. Сегодня спать не смогу, буду думать, что мы перевернемся.

— И последние станут первыми.

— Что?

— Трюм станет палубой, а палуба, рубка, столовая, все постройки уйдут под воду. И все, кто сверху, утонут.

— Я видел утопленников, когда в больнице работал. Раздутые такие. Это если в реке утонули или в озере. А если в болоте труп нашли, у него жировоск образуется.

— Не надо про жировоск, Николай, мутит.

— Не буду, не буду. Скажи, Иван Георгиевич, те, что сверху, точно сдохнут?

— Если перевернемся, сдохнут.

— И спецназ? У них специальные жилеты, всплывут.

— Что толку в жилетах, когда вода холодная. Десять минут — и насмерть переохлаждение.

— Ну, ты меня успокоил, Иван Георгиевич.

Я знал, чем Сипу успокоить.

Сипа подошел к иллюминатору и выломал прут. Потом пошел к параше выплевывать червей.

В дальних клетках заорали, как никогда еще не орали. Сначала не понять было, чего они там орут. Но понемногу прояснилось дело. Чичи заставили какого-то слабого человека есть их говно, а когда тот отказался, начали бить и забили до смерти.

Я тоже выломал из иллюминатора прут. Поднялся на шконку, лег, прут положил под руку. Шторм ослаб, можно было лежать и думать. Я вытянул спрятанный в воротнике обломок грифеля, достал из кармана календарик.

На календарике за 2013-й год плохая по композиции фотография: темно-синее небо с фиолетовыми облаками, солнца нет, пасмурно или сумерки, в рваном просвете чертятся силуэты ферм, промышленных башен, укосин, тросов, распорок, цепей. На небе надпись «Подъемное оборудование». Это самый неинтересный из моих календариков. На обороте перечень: «Поставка и ремонт тормозов для подъемных машин. Поставка грузоподъемного оборудования. Выбор и поставка тягловых и грузовых пластинчатых и круглозвенных цепей. Консультативные услуги». Зацепили б меня тросом и утащили на небо темно-синее. Или на цепь подвесили круглозвенную над облаками.