Новая Земля - Ариф Алиев

— Да, много воевал, 7 лет воевал! Позывной — «Учитель»!

— А у меня «Гамид»!

— Я слышал о тебе, Гамид! Западный фронт?

— И я о тебе слышал, Учитель! Южный фронт?

Вот тебе и паренек. Ему сейчас лет 20, не больше. С детства он воевал, что ли? На пожизненное минимум 1,5–2 года раскручивают, экспертизы время занимают, первичные и повторные, следствие долгое, знакомство с делом — минимум полгода, суд месяцами длится, потом кассации по инстанциям вплоть до Верховного суда, ожидание этапа, этап. Статей у ПЖ всегда несколько, каждая статья, если на круг считать, лишний том, и каждый труп — это том, а то и два. У битцевского маньяка Пичужкина в деле 85 томов. А у меня — 7. Я всех сразу убил, поэтому мало у меня томов. А Пичужкин 15 лет убивал, и трупов у него 48 доказанных и 11 недоказанных против моих 6. Адамчик успел к 20 годам и повоевать, и раскрутиться на пожизненное. Многого добился к 20 годам паренек. Назвали родители сына именем ветхозаветного праотца и выделили его из миллионов двуногих тварей, он вырос и поверил в необычность своей судьбы и вступил на путь борьбы с неверными.

— Кто еще с русскими воевал?

Из клеток кричали по-русски и на других кавказских языках, что воевали, смерть кричали России и русским, как всегда, Аллаха славили и свои нации. В нашей клетке тоже были кавказцы, тот же Асланбек, и еще похожих хватало. Но Асланбек молчал, и похожие молчали. Наверное, не воевали они или на федеральной стороне воевали, в общем, молчали все, кроме Адамчика, который после знакомства с Али начал перекрикиваться с ним и с другими чичами.

Чичи ищут своих, друг к другу липнут. Целуются при встрече, обнимаются. Когда разговаривают, стоят близко, не проплюнуть на просвет. Жрут некрасиво, руки некрасиво за столом держат. Ненавижу.

Впрочем, я всех ненавижу, кто со мной рядом.

В тюрьме чичи, когда встречают своих, радуются, называют имена, общих знакомых, про тейпы свои говорят, предлагают еду, угощают сигаретами, чистую футболку дадут, если нет у кого-то, а у кого-то есть лишняя, поговорят о хорошем, поговорят о плохом и после режут друг друга втихую.

Или подговаривают зарезать.

Меня в Крестах чичи подговаривали зарезать мальчишку лет восемнадцати, худого, очкастого, звали его по-дурацки, Амурчик, полное имя — Амур, другого давно бы отпедерастили с таким именем, но у нас в камере не было отморозков, кроме самих чичей, все осторожные, умные, из-за имени педерастить не будут. Мне чичи не угрожали до поры, уговаривали, обещали разное, я не знал, что делать. Сказал, подумаю, настроюсь. Они сказали, хорошо, ночь и день думай, потом сделаешь, что просят. Ночь не спал, а утром Амура увели. В следующую ночь меня бы придушили, я знаю. Тот, что уговаривал убить, очень переживал, что я не убил Амура. Но — к обеду всех чичей увели. Как назвать такое везение? Я знаю, как назвать. Это чудо. Дурак не поверит, умный поверит. По воде пройти, воду превратить в вино, вознестись на небо — великие чудеса. Но то, что Амура выдернули из камеры, а следом и всех чичей, чудо не меньшее, поверьте, кто умные.

Я — отмеченный чудом человек, и я сознаю свое величие.

И поэтому, если теплоход поплывет, я не удивлюсь.

Только я не удивлюсь в ржавой консервной банке, что она поплыла куда-то.

Где чудеса, там ангелы знаки нам подают. Ну и бесы без дела не сидят, мысли читают, ждут удобного момента. Вздохну сейчас поглубже, а на следующем вздохе «Двинск» перевернется, я илом захлебнусь, почему бы и нет?

В нашу клетку зашли тихие убийцы. И унылые очень. Самые опасные убийцы — унылые, и это не пустые слова.

Скоро глаза привыкнут к теням, и я смогу увидеть лица. Лица всегда важно видеть, тем более в тюрьме. Еще лучше увидеть глаза, но сейчас глаза трудно увидеть, темно очень. И невежливо, и опасно смотреть в глаза, зэки прячут глаза, в глазах биография подробнее, чем на табличке на двери в Белом Лебеде, слабости, ошибки, успехи написаны в глазах таким же полужирным Verdana № 20 или даже № 72. Если бы вы увидели лица моих сокамерников, вы бы поняли: это опасные убийцы. Гуляйте по Москве или по другому большому городу хоть целый день, толкайтесь из толпы в толпу, такие лица вряд ли увидите.

Редко кто готов убить, это вас и спасает. Все хотят, но готовы избранные. Готовы те, у кого на лице уже проступил адский загар.

Если человек готов убить, у него особенное лицо и другие глаза.

В клетку зашла очередная пятерка, у каждого в мутных глазах спокойная страсть. Один задержался глазами на провисшем проводе. Видели провод все, а уставился на него один. Почему? Потому что решился. Полосатые ничего скрыть не могут. Поэтому всё у них важно — слова, жесты, взгляды. Смотрит на провисший провод, значит, мечтает повеситься. Или удавить кого-нибудь и насиловать мертвое тело.

Где-нибудь поблизости поднимает матрас Костя Ганшин или похожий на него пенетратор.

Опасные вокруг люди, очень опасные, я и сам опасный.

Чичи легко получают пожизненное, и энергии в них много, и злость свою они ничем не могут успокоить. Но и у нас в клетке люди интересные, я вижу. Паренек с припухлыми губами, он не кошек душил. А если и кошек, то вместе с хозяевами. Каемка на верхней губе — ломаная, как у дешевого клоуна с новогоднего утренника или как у ангела на ампирных плафонах. Он горло рвать будет зубами, он будет кровь пить, втягивать носом запах смерти и облизывать свои ангельские губы.

Я залез на бочку, оказалось, к борту приварена поперечная решетка, есть куда ногу поставить. Пугал острый, неровно порезанный край, если упасть, поранишься. Но у меня голова не кружится, теплоход вряд ли будет качаться на волнах, а в мусорной гавани волн нет.

В то, что теплоход может выйти из порта, я не верил. Не удивился бы, но не верил. Думал об этом, но не верил. Слишком большой удачей казалось путешествие по морю. Нет, ржавый теплоход без переборок и с полосатыми уродами внутри вряд ли отпустят на волю волн.

Если двигатель заглохнет и волны унесут «Двинск» на мель, рифы разломят корпус, между нар пронесется мощным потоком холодная вода, я выплыву на свободный воздух, выберусь на берег и побегу. Мы с Сипой готовы к побегу. Здесь все готовы к побегу.

Пустая бочка отозвалась гулким низким звоном, неожиданно громким. Похоже на концептуальную музыку.

Через проход от меня, тоже на втором ярусе, но наискосок, лег Толя Слесарь. Он рассматривал решетку на иллюминаторе и держался за сердце. Ни с какой вроде причины он стал мне рассказывать, как погнался за подраненным кабаном по снегу и догнал, хотя никто не верил, что он его догонит, а уже вечер был, не видно ничего, он догнал кабана и пристрелил.

Когда он замолчал, я стал думать об ангельских губах на ампирном плафоне. Я думал, что бесы — это падшие ангелы, иначе и быть не может. Иначе откуда у них власть над пространством, откуда они могут знать наши мысли и внушать нам то, о чем мы без них никогда не думали? Сипа не может стать бесом, не побывав в ангелах, надо ему сказать.

Или не говорить?

Толя Слесарь принюхался к сварным швам, отломил черный ноздреватый пузырек и растер пальцами.

— Торопились.

Толя Слесарь сказал, что работал автослесарем и был классным автослесарем, никогда не халтурил. Толя заплакал и сквозь слезы объяснил, что плачет потому, что сварку делали второпях, к качеству не стремились. Я до поры не понимал, почему он плачет.

Знаю этих автослесарей, машины ремонтируют, а клиентов в яму, там же в мастерской и сверху бетоном, и слоями их, пока яма не заполнится. У нас в Крестах тип сидел, у них в мастерской на Лиговке нашли братскую могилу, то ли 10 трупов, то ли 20. И радовался он, что менты тупые, — нашли одну яму, и обалдели от ужаса, и больше не искали, а таких ям у него было 8. Он не хотел говорить, а говорил. Это случается после допроса. Он говорил, я не хотел слушать. Такой расскажет про ямы, а потом спохватится и ночью придавит, чтоб не настучал следователю за пачку сигарет. Что хорошо, он не мне одному свои истории рассказывал, и его самого через неделю придавили. Скорее всего, он про другое рассказывал, потому что за то, что он мне рассказывал, лично я бы его не стал убивать.

— Плохая сварка. Кого обмануть хотят, меня? Я автослесарем работал.

Толя Слесарь с неожиданной легкостью выломал самый длинный прут в иллюминаторной решетке, вскрикнул от удивления. И обрадовался, повеселел, начал играться прутом, сказал, что теперь есть чем заняться, он будет пруток затачивать и, когда заточит, воткнет в глаз баландеру. Он несколько раз показал, как воткнет в глаз баландеру — сильным ударом снизу вверх с прокрутом. Он почему-то решил, что баланду будут разносить, как в Белом Лебеде, и баландер будет наклоняться и заглядывать в кормушку.

Где он кормушку видел? Калитка с засовами, на засовах навесные замки. Принесут еду, откроют калитку.

— Это не сварка, халтура, переделывать надо.