Огненный всадник - Михаил Голденков

Тогда Обухович в соответствии с осадным правилом распорядился сжечь городские посады, лежавшие вне стен, чтобы они не достались врагу. Это вызвало среди обывателей сильный ропот. На второй день после этого, 21 июня, у крыльца Обуховича собрался народ, человек более пяти сотен. Все шумели, размахивали руками, у иных мелькали дубины, топоры или вилы. Двор окружили солдаты из немецкого полка с мушкетами наперевес. Но это не усмирило толпу.

— Нет никакого врага! Че нам зубы заговаривают да работать заставляют! Посады пожгли почем зря! — кричали злые мужики с красными лицами.

К возмущенным людям вышел Обухович. Рядом с ним стояли бок о бок инженер и Кмитич. Боноллиус, впрочем, как всегда, выглядел спокойно, изысканно держа в правой руке курительную трубку в виде дымящей головы черта. Он даже любезно улыбался своими тонкими губами, как бы говоря «очень мило всех вас тут видеть».

— А ну, молчать! — воскликнул воевода, но народ лишь громче зашумел, и вся толпа подалась к крыльцу. Кмитич выхватил пистолет и выстрелил в воздух. Это заставило всех замолчать и остановиться.

— Видели? — Обухович поднял над головой, показывая всем, грамоту царя с призывом сдаваться. — Это пишет московский царь! А значит, он уже совсем близок. Уже есть беженцы у нас! И вот вам новость, чтобы мозги ваши думать начали! Ян Храповицкий сбежал!

— Как?! — выдохнула толпа.

— Вот так! Молча и тихо! Сам хорунжий Смоленский — Ян Храповицкий, обязанный по закону оставаться во время осады в крепости и поднять поветовое знамя, ничего этого не сделав, не составив списков обывателей и защитников города, бросил в своем доме знамя и уехал в Варшаву, велев передать через посыльного, что ему как депутату необходимо-де явиться на сейм! Смех! За ним тут несколько человек тоже увязалось, переодевшись в сермяги, уехали тайком в закрытых экипажах, как воры! Не надо ни на какой сейм Храповицкому! А сбежал он, ибо ему точно стало известно, что царь с войском идет на Смоленск. Я только что отписал письмо гетману на арест Храповицкого. Хорунжий Храповицкий, тот, кто должен знамя разворачивать да на врага вылазки возглавлять, бежал, как трусливый заяц! Гетман будет татар против таковых высылать и назад отправлять либо под арест и в тюрьму как изменников! Одни бегут, а другие, из московской армии, сами к нам прибегают. Вот на прошлой неделе пришли трое тверчан, говорят, что не хотят за царя московского, извечного врага Твери, воевать. Так и сказали, мол, «хотим за Смоленск против Москвы биться, ибо дело ваше, то есть смоленское, правое, а там, у московитян, один душевнобольной другого на троне сменяет». Вот что сказали перебежчики! Тверчане уверены, что такая страна как Московия победить нас не сможет! Вот вам факт! Идет на нас царь! Но идет, чтобы ему голову здесь снесли, ибо не смогли московиты двадцать лет назад взять Смоленск, не смогут и сейчас! Это, однако, от всех нас сейчас зависит! Будем работать, будет каждый свой долг честно исполнять — тогда победим! Смалодушничаем — проиграем! Ну, а что принесет нам царство московское, то у новгородцев да псковитян, наших братьев, спросите! Во что ныне превращены некогда богатейшие в Европе города?! Был Господин Великий Новгород некогда стольным градом не только своей Республики, но и всей восточной Балтики в торговом союзе Ганза! А теперь что от него осталось? А пока прошу разойтись и приступить всем к своим обязанностям!

— А кто теперь хорунжий наш? — спросил кто-то из толпы.

— Дзякуй Богу, пан Кмитич согласился заменить Храповицкого! Теперь он наш хорунжий с грамотой, заверенной моей подписью как королевского уполномоченного! Пан Самуэль теперь будет держать знамя и вести ратников в атаку на врага! Прошу любить и жаловать: оршанский князь, наш хорунжий, наш канонир, пан Самуэль Кмитич!

Кмитич коротко кивнул, не будучи уверенным, что в него не полетят камни и топоры. Но народ молчал. Все напряженно изучали высокого молодого пана с красиво инкрустированной саблей на боку и двумя пистолетами за поясом. Выглядел новый хорунжий почти угрожающе. Кмитич согласился заменить сбежавшего Храповицкого, хотя за пазухой у него уже лежало письмо от гетмана с требованием не позже 1-го июля прибыть в Шклов и примкнуть к формированию армии. В голове новоиспеченного хорунжего завывал вихрь мыслей и сомнений. Что делать? Бросить все в Смоленске он уже не мог. Не повиноваться гетману он тоже не мог. «Ладно, чуть задержусь. Поеду позже», — думал хорунжий, полагая, что еще пару бурных ночей с Маришкой никому не навредят в этой стране.

Бунт недовольных действиями Обуховича удалось-таки погасить до его вспышки, но многие продолжали ворчать и роптать. Тем временем съестных припасов в крепости также набиралось очень мало, а скота и вовсе не было. Некоторые из обывателей привели в Смоленск для себя коров, но когда их уверили, что Москва и не думает воевать в этом году с Польшей, большинство снова отпустили скот. И неизвестно, чем бы все это закончилось, если бы не объявившееся московское войско.

Глава 7

ВРАГ У ВОРОТ

Еще 3-го июня приехал в стан московского царя атаман казачий Васька Зверев с двумя казаками и привел с собой переметнувшихся на сторону московитян дорогобужан, посадских людей, лавников. Они и сообщили «светлому царю», что как только вязьмичи, охочие люди дворцовых сел, подошли к литвинскому городу Дорогобужу, дорогобужский наместник и шляхта, «польские и литовские люди», убоясь, побежали в Смоленск, а дорогобужские посадские люди били государю челом и город сдали «без боя и без промысла». Царь немедленно послал радостную весть в Москву царице и патриарху, а Дорогобуж велел занять ертаульному полку. И в тот же день пришел государь Московии в Вязьму. Здесь царь стоял лагерем до 10-го июня, живя во дворце, наслаждаясь гибкими станами зеленоглазых татарских танцовщиц и всеми сортами вин, запрещенных им же самим в Московии. Начало военной кампании против Великого княжества Литовского, Русского и Жмайтского очень нравилось царю — все шло как ножом по маслу. «Смоленск падет передо мной на колени, лишь увидев мою армию», — умиленно думал царь.

В Смоленск продолжали бежать люди. Последние, пришедшие к стенам города 28 июня, рассказали, что царь уже под самым Смоленском, на Богдановой околице, над долиной Днепра, ниже Дресны, при впадении в него реки Стабны, всего в пяти верстах от города, недалеко от Колодни, где произошел бой с литвинским отрядом, который, впрочем, ушел к Орше не через Смоленск.

В последний день червеня, в самый разгар работ у стен совершенно неожиданно и появился неприятель. Ропот среди недовольных тут же прекратился. Сомневающихся не осталось более. Кмитич и Обухович в подзорные трубы с ужасом разглядывали, как под глухие удары барабанов сквозь белесый туман, стелющийся от берегов Днепра, идут многочисленные шеренги стрельцов в походных серых и коричневатых мундирах, конных дворян и казаков, московских ратников, каких-то солдат, явно европейских, похожих на крестьян людей с мушкетами. Было видно, как разворачиваются и колышутся на ветру неприятельские знамена, как распоряжаются командиры, колотя своих подчиненных толстыми тростями, как облаченные в черное пушкари выкатывают свои орудия. «Явно шведские», — определил Кмитич… Вокруг города разворачивались разноцветные шатры, черные и красные бархатные знамена, между всем этим сновали отряды легкой конницы и пехоты… Громыхала военная музыка: дули трубы и глухо били барабаны… «Аллах! Аллах!» — слышалось со стороны шатров под зелеными знаменами. Сам же государь московский пока еще не подошел к Смоленску, оставаясь в стане на Богдановой околице. В подзорную трубу Кмитич видел московитских ратников с длинными турецкими пищалями с пальниками… Хорунжий опустил подзорную трубу — такого огромного воинства он еще в своей жизни не видел — и с тревогой взглянул на стоящего рядом Боноллиуса.