Молчание пирамид - Сергей Алексеев

В памяти чаще всего всплывал Допш, возможно потому, что где-то здесь провалился в Тартрары и все время как бы присутствовал рядом. Чуть реже он думал о Саше, которая сейчас мяла глину у костоправа Тятина, и несколько раз порывался позвонить ей и между прочим сообщить, что находится в зоне энергетического канала, указанного Наседкиным, однако в этой глухой пустыне не было связи. Время от времени приходили на память адмирал Липовой, Принцесса, Хлопец и еще целый калейдоскоп совсем свежих образов: заброшенного стеклозавода, таксиста, нищих, вспученная бетонка среди болота—в общем, дорожные впечатления.

Ближе к вечеру у Самохина даже появилась мысль вернуться на стеклозавод и переночевать там, поскольку он не догадался прихватить с собой воды, а из консервов, взятых с собой, жидкость была лишь в банке с маслинами. После десятка ручьев, сотен луж на дороге, кстати, чистейших, и мокрого болота, которые пришлось форсировать по дороге, ему и в голову не приходило, что в зоне канала негде напиться, словно в пустыне. И только по этой причине он решил вернуться к кромке леса и остаться на ночь там, где есть вода. Прямо на ходу он вскрыл маслины, выпил сначала черный солоноватый рассол, затем съел ягоды, а с банкой еще долго проводил опыты, подбрасывая вверх и испытывая земное притяжение, пока она не укатилась по крутому склону в густые заросли мелкого сосняка.

Самохин всегда считал, что хорошо ориентируется на местности и без компаса, поскольку отлично владеет пространственным воображением, и, бродя по холмам, не особенно-то беспокоился об ориентирах. В принципе, здесь и заплутать-то было трудно: поднимись на горку и открывается вид на многие километры во все стороны. Все его детство прошло в голой тундре, на берегах, где смыкаются два моря — Баренцево и Белое, на Лумбовском полигоне, который в авиации Северного флота называли краем света. Эта зеленая холмистая пустыня напоминала ему тундру, которую он с отцом исходил и изъездил вдоль и поперек, после чего возненавидел всякую рыбалку, но зато в любом, и особенно, открытом пространстве, чувствовал себя уверенно.

Он несколько раз за день видел далекую лесистую кромку, за которой был поселок стеклозавода, и однажды, пересекая примерную зону канала, заметил даже кирпичные трубы — всего-то в трех-четырех километрах, если по прямой. Поэтому и на ночлег он направился в ту сторону, помня, что неподалеку от леса видел уже оплывший и залитый водой, карьер, откуда должно быть, брали песок для стеклозавода: в отличие от тундры, где суши и воды было примерно в равных пропорциях, здесь невозможно было отыскать и глотка хоть какой-нибудь жидкости.

Он шел не спеша, зная, что еще засветло успеет выбрать место для ночлега и поставить палатку, а чтобы экономить силы и самое главное, не потеть и не терять воду, старался огибать холмы по пологим склонам. Идти было хорошо, под ногами чувствовалась упругая твердь, задернутая жестким, словно ворсистый ковер, мхом, и если бы не томящая жажда, постепенно заглушавшая все другие ощущения, можно было вообще не торопиться. Был конец июня, когда самые длинные дни и короткие ночи…

Первым тревожным толчком стало зрелище, внезапно открывшееся за очередным холмом: почти под ногами оказался глубокий воронкообразный и совершенно сухой карьер, из стенки которого торчала ржавая труба с обрывками какого-то тряпья и проволоки. И впереди, до самого горизонта, не было и намека на лес, только зелено-серые, с редкими островками молодых сосенок, увалы.

Впрочем, как и везде вокруг…

День был пасмурный, однако даль еще хорошо просматривалась и оставалась надежда, что лес на горизонте и заводские трубы прячутся за склоном высокого и горбатого двуглавого холма. Но когда Самохин поднялся на него, то уже отчетливо осознал, что заблудился и теперь не знает, куда идти. Он оказался чуть ли не на самой высокой точке, вид открывался километров на пятнадцать во все стороны, и повсюду, словно мгновенно застывшее море, разбегались волнообразные гряды, превращаясь на горизонте в темно-зеленую рябь.

Уйти так далеко от леса он не мог, поэтому достал видеокамеру и максимально наехав на горизонт, сделал полный круг — только голые увалы и редкие щеточки молодых сосен…

Он не испытал ни паники, ни растерянности, чувства словно оцепенели и замерли, как эти мшистые волны, и даже притупилась жажда, заставляющая все время сглатывать, отчего в горле и ушах раздавался скрип битого стекла. И это не было отупением — скорее, неким изумленным очарованием, как бы если ему сейчас вдруг села на руку пугливая, осторожная птица.

Самохин поставил сумку на землю и пожалуй четверть часа стоял и смотрел по сторонам в видоискатель камеры, пока не увидел узкую и смутную розоватую полосу на горизонте. Скоро багровые отсветы заходящего солнца все-таки пробились сквозь толщу облаков и теперь можно было сориентироваться по сторонам света. Однако сейчас и это показалось не важным: оцепенение чувств вдруг натолкнуло на мысль, что он наконец-то ощутил влияние энергетического канала. К тому же заря высветила на западе вершины плоских увалов, и на несколько минут перед глазами возник космический пейзаж — пустынное багровое первозданное пространство.

Потом заря как-то быстро погасла, и вместе с сумерками сразу же потянуло холодом. Больше часа, до полной темноты, Самохин бродил по вершине холма, все еще ощущая это оцепенение, пока не замерз до приступов дрожи, которая будто встряхнула его и вернула в реальность — давно уж надо было поддеть свитер и установить палатку. На ощупь он поискал вокруг себя сумку — она все время была где-то рядом, затем обшарил пространство ногами, прошел несколько раз взад-вперед и ничего не обнаружил.

Разглядеть что-либо на земле, тем более зеленую камуфлированную сумку, уже было невозможно, и он как-то сразу смирился, даже не ощутив досады: если канал и источал энергию, то это была энергия спокойствия. Не пугала и не расстраивала даже мысль, что придется всю ночь провести без воды и сна, да еще на ногах — несмотря на кажущийся теплым мох, от земли несло холодом. Отчего-то была надежда, что как только рассветет, так все сразу найдется.

Ночь и в самом деле показалась короткой, скоро в восточной стороне неба посветлело, и еще невидимое солнце сначала прорезало щель в тучах на горизонте, а потом и вовсе подняло их до зенита, словно колпак. Сумка и вправду нашлась: стояла всего в четырех шагах, разве что немного в стороне, однако ни леса, ни труб на горизонте не было. Все те же мшистые увалы, подсвеченные зарей и от того словно покрытые красным бархатом, красивый и грозный мир…

Он ощупал землю вокруг себя: роса все-таки выпадала, не могла не выпасть при такой разности температур, однако мох сразу же выпивал ее и становился лишь чуть влажным. Вместе с солнцем и очистившимся небом поднялся теплый южный ветер, за несколько минут высушивший все, что не было выпито. Самохин открыл шпроты, выдавил и проглотил масло, но рыбу есть не стал, поскольку жажда сразу же усилилась, а пища начала бы тянуть воду из организма. Он пошел строго на север, ориентируясь по солнцу и этим песчаным волнам, которые катились в попутном направлении. Была полная уверенность, что через пять-семь километров он обязательно выйдет из этой замшелой пустыни, если не к стеклозаводу, то хотя бы к кромке лесов. За весь вчерашний день он не мог уйти дальше этого расстояния, поскольку шел как турист, часто останавливался, прислушивался к своим чувствам и снимал на видео.