Ферония дарует - Влада Ольховская

Боль – его последнее благо. Если он защитит себя от боли, он как будто согласится на то, что с ним происходит. Он станет соучастником. Поэтому он готов принять все, даже то, что они считают невозможным, но сберечь свою последнюю волю.

Они и правда не останавливаются. Тело в белом свете белое. Скальпель чертит линию. Кровь кажется очень темной, почти черной. Боль все-таки благо, она как будто скрепляет его, не дает раствориться в танце силуэтов. Напоминает, что все реально.

Кровь льется на пол с каким-то оглушительным грохотом. Как водопад. Пахнет химией и металлом. На полу есть большой сток. В этой комнате никогда не происходит ничего хорошего. Возле стока кровь вихрится водоворотами и исходит алой пеной. Внутри появляется чувство пустоты и потери. Дальше будет хуже, приближается момент неизбежного, и он не выдерживает…

Детский голос, незнакомый, беспомощный, кричит «Не надо!». С отчаянием, на которое не способны даже потерявшие все старцы. Никто не слушает. Все продолжается.

И вот его больше нет. Его тело – боль, она стала слишком абсолютной, уволакивающей к себе и растворяющей. Превращающей плоть в болотную воду. Но это не так уж важно. Потеря больше, чем страдание тела. Его больше нет как отдельного «я». Темнота поселилась в нем и все забрала. Он рассыпался, распался, и нет уже смысла ни в чем. Он жив, но не существует. Не-бытие, с которым невозможно справиться. Ничто. Ничтожество. То, что было создано, а потом разрушено безвозвратно.

Кажется, что так будет всегда. Среди боли и тьмы есть место лишь ожиданию смерти. А потом бездна вдруг рассекается единственной искрой света. Свет – это идея, пока еще над смыслом. Он тянется к ней, как к путеводной звезде. Он ищет ее смысл и находит.

Месть.

Вот единственное, что еще имеет значение. Собрать боль и вернуть ее создателям. Заставить их понять, что они натворили. Месть важна, она достойна того, чтобы пойти за ней – и он идет. Мести нужен исполнитель, и он собирает себя из небытия. По крошечным раздробленным осколкам, но собирает. Осколки в грязи, на них боль и кровь, однако это не так уж важно. Спустя миллиарды световых лет человек, который будет творить месть, обретает форму.

Он становится основой, на которой строится все остальное. Навыки, привычки, опыт. Умение говорить правильные слова. Улыбки и взгляды. За всем этим по-прежнему пустота, внутри которой белая звезда мести, но это мало кто поймет.

Смысл, обретенный в пустоте, удерживает его целым, оправдывает любые его действия. Он учится играть по правилам. Он владеет искусством обмана. Он кивает, когда они говорят, что эксперимент удался. Выполняет задания. Задания безумны? Не страшно. Если ему скажут выстрелить себе в голову – он сделает. И делает. Он умеет восстанавливать тончайшие, самые совершенные ткани. Боль и страдание так привычны, что ими невозможно отпугнуть. Смирение – лучшее топливо для обмана, делающее его безупречным. Он должен угодить тем, кого собирается однажды убить.

Но не слишком угодить, нет. Он обязан стать хорошим для них, но не лучшим. Показать, что цель не оправдывает средства. Гарантировать, что танец теней у белой лампы операционного стола не повторится и никто не растворится в бездне. Эксперимент все-таки признан неудачным. Очень жаль. Ищите новые пути, а этот пусть живет, что уж теперь…

Ложь не порочна. Любые действия оправданны. Все очень просто: он собирается отомстить. Жить после этого он не собирается. И даже месть не доставит ему удовольствия, это просто необходимость, придающая его существованию хоть какой-то смысл.

Он идет за своей путеводной звездой правильной дорогой, единственно возможной, полной ресурсов и выгодных условий. А потом вдруг случается неожиданное. На обочине, где-то в бездне, вспыхивает новая искра. Вторая с начала времен. Вспыхивает и гаснет до того, как он успевает узнать ее имя.

Он верит, что это случайность. Мимолетный отблеск его путеводной звезды. Но искра возвращается – та же или очень похожая на нее. И новая. И еще. Они загораются – и больше не гаснут, горят вдоль его дороги. Он может разглядеть и опознать их.

Интерес. Любопытство. Веселье. Удивление. Беспокойство за кого-то другого. Желание увидеть. Желание защитить. Желание быть рядом.

Желание, желание… Имя искрам – желания. Которые он считал навсегда потерянными и бессмысленными.

Желания объединяются, выстраиваются единой цепью, потому что связаны они с одним человеком. Он не понимает, как и почему это происходит. Даже пытается остановить, но ничего не получается. Он упустил какой-то важный момент…

Где тот момент, когда чужое имя обретает власть над тобой? В точке соприкосновения миров, пожалуй. Ловушка захлопывается, когда безразличие сменяется не-безразличием. Все остальное нарастает на эту основу.

Цепочка желаний теперь сияет так же ярко, как звезда. Что-то меняется каждый день, укрепляя ее. Высокий отчаянный крик «Не надо!», столько лет рассекавший память, неожиданно гаснет за тихим «Я люблю тебя», прозвучавшим на несуществующей черте между чужим небом и бездонным черным океаном.

Желания – нить Ариадны. Они указывают путь так же, как знакомая звезда. Они оплетают его, удерживают осколки, набранные из бездны, единым «я» безо всякого усилия воли. Это не всегда радость, это часто боль. Он не призывал это и не соглашался на такое, просто оказался не готов – и все случилось. Сейчас пылающая нить и путеводная звезда не мешают друг другу. Он не знает, что будет делать, если однажды пути разойдутся слишком сильно и нужно будет сделать выбор. Он вообще ничего не знает. К чему готовиться, если к нему вернулось то, что он считал потерянным навсегда?..

Альде хотелось двинуться глубже, узнать больше. Найти обитые металлом двери, за которыми скрывается зал с колоннами и цепями. Найти комнату, в которой заперты воспоминания о ней. Но сейчас это было бы лишним и опасным для них обоих: телепатка слишком устала. Да и то, что она выяснила сегодня, было намного ценнее любых мимолетных воспоминаний.

Поэтому она разорвала связь с бездной и вернулась в теплую ночь Феронии. Альда снова была собой, душой, навеки связанной с телом. Она сидела на скамейке в цветущем саду, пытаясь отдышаться. Триану приходилось не легче: даже выдержка легионера спасала его лишь до определенного момента, и теперь он был вынужден обеими руками упереться в скамейку, чтобы не упасть.

Поборов головокружение, Альда скользнула вперед, к Триану, обнимая, поддерживая. Он вряд ли знал, как много она увидела, но догадаться мог. И она прекрасно понимала, какой серьезной была для него сегодняшняя жертва.

– Что они сделали с тобой? – прошептала Альда.

– Я