Дом веселых нищих - Григорий Белых

— Последний раз, — сказал Колька. — Завтра купим «Интернационал».

Стрелки показывали ровно пять, когда возобновилась прерванная ночь.

Только Александр долго ворочался на своей кровати, и в углу тлела, поминутно вспыхивая, его папироска.

На другой день Роман и Пеца держали совет

Надо было показать, что и они не дремлют. Постановили произвести переворот и разгромить клуб социалистов-революционеров.

Улучив момент, когда социалисты во главе с Женькой пошли кататься на трамваях, Роман и Пеца принялись за работу. Землянка была разрушена в четверть часа. На ее месте образовалась глубокая яма, из которой торчали доски, куски железа, а вокруг были разбросаны плакаты, тряпки и картинки. Выбрав кусок бумаги, Роман долго выводил буквы, слюнявя химический карандаш. Потом прикрепили бумажку к доске, которая высоко торчала над ямой. На бумажке было ясно написано:

ДОЛОЙ БУРЖУЕВ!

ДЕВЯТНАДЦАТЫЙ

ПРОВОДЫ

Под ногами чавкала бурая каша снега, смешанного с грязью. На лицо и руки садился тяжелый и липкий туман.

Идти по дороге было трудно. Ноги скользили и проваливались в грязь. Роман видел, как братья, шедшие впереди, то и дело оступались, а гроб, который они несли, угрожающе колыхался, готовый шлепнуться в грязь посредине дороги. Тогда трусивший сзади замызганный священник, с редкой, слипшейся от дождя бородкой, семенил к ним и ласково говорил:

— Полегоньку, милые. Тихонько идите…

Братья не отвечали. У обоих лица были мокры от пота. Они, видно, здорово устали. Гроб был тяжелый, и оба брата, худые и заморенные, в огромных солдатских шинелях, едва переставляли ноги. Носы острые, как клювы, выделялись на их исхудавших лицах.

За гробом шли бабушка, дед и хозяйка квартиры, в которой жила Настасья Яковлевна — женщина с красным лицом и желтыми волосами цвета соломы.

— А скрутило ее, родные, в три дня, — говорила, придыхая, женщина. — Пришла она с рынка. Ничего как будто, только дышит тяжело. Ну, легла в кровать, лежит и вроде как заснула. Мы ходим потише, чтобы, думаем, не беспокоить старуху, а она уже померла.

Бабушка перекрестилась.

— Славная была старуха, дай ей, господи, царствия небесного.

На кладбище было тихо и печально. Могила для Настасьи Яковлевны была уже готова. По левую сторону ямы стоял огромный склеп, а справа — большой мраморный ангел, склонившийся на одно колено. У ангела была отбита ступня, а над губой нарисованы синие усы.

Сторож с пухлым и рыхлым, как опара, носом, что-то бурча, махал кадилом. Священник пел:

— Упокой, господи, душу рабы твоея… Голос священника перебивало надрывное карканье ворон.

— Вот и убрал господь доброго человека, — сказал дед, когда возвращались с кладбища.

Никто ему не ответил.

Дома мать уже ждала всех. Она приготовила поминальный обед, сварила кутью.

За столом мало говорили. Только краснолицая женщина, тоже приглашенная на поминки, ела и говорила не переставая.

Раньше всех вышли из-за стола Александр и Николай. Мать шепотом сказала:

— На фронт едут сегодня. И, вздохнув, добавила, словно жалуясь: — Сколько уж мытарились — и опять…

Вечером братья вместе ушли в казармы. А позже Роман пошел на вокзал.

На платформе около теплушек стояли провожающие. Собралась делегация от завода. Начался митинг. Сперва выступил комиссар полка. Потом представители от рабочих.

— Вы там бейте генералов, — говорили рабочие, — а мы будем тыл укреплять и поможем вашим семьям. Да здравствует власть советов!

Оркестр играл «Интернационал». Красноармейцы кричали «ура». Поезд тронулся, а оркестр все играл. Играл до тех пор, пока поезд не скрылся за семафором.

— Уехали? — спросила мать, когда Роман вернулся домой.

— Уехали.

Мать вздохнула. Взбивая подушки, тихо сказала, ни к кому не обращаясь:

— Вот и опять одни, — и с силой бросила подушки, так что скрипнула кровать и задрожало стекло на лампе.

Через некоторое время в доме закрылась сеточная мастерская. Щелочная тоже перестала существовать.

Хозяин мастерской заплатил деду за два месяца вперед, попросил заколотить досками мастерскую, чтобы ничего не растаскали, и изредка поглядывать. Роман вместе с дедом ходили забивать двери и окна.

Одна кузница работала еще, но Женька сообщил, что мастеровых пришлось всех уволить и отец работает один с сыном.

Григорий Иванович и два младцщх дворника долго ходили по двору, осматривая зачем-то стены. Потом Степан принес лестницу, он долго прилаживал колокол к крюку, а Григорий Иванович тем временем объяснял стоящим жильцам:

— Власть теперь общая. Так вот: как колокол зазвонит, так все собирайтесь на собрание. Надо домовый комитет выбирать.

В тот же вечер колокол загремел, впервые сзывая жильцов на собрание. Весь дом устремился в помещение, где раньше находилась сеточная мастерская. Народу набилось много. Не вместившиеся в мастерскую стояли на дворе и у окон. А в мастерской выступали ораторы и говорили речи о том, что домами надо править самим. Стали выбирать домовый комитет. Но выбирали осторожно и нехотя, все время оглядываясь на темный угол, где стоял бывший хозяин дома.

Скоро свечная мастерская, где работала бабушка, тоже закрылась, и бабушка осталась без дела. Судя по тому, что она даже ворчать перестала, мысли ее были серьезные. Она копалась в своих сундуках, доставала какие-то узелки и платья, от которых по всей квартире разносился запах сырости и нафталина, перетряхивала их и откладывала в сторону. А покончив с тряпками, решительно объявила:

— Поеду в деревню к себе. А вы ждите. Буду вам гостинцев присылать, — может, и не помрете с голоду.

— А ведь это ты верно, мать, надумала, — радостно подхватил дед. — Поезжай, пришли-ка сдобных на коровьем да свининки к рождеству.

Обычно тяжелая на подъем бабушка собралась в два дня. Дед и Роман отвезли на вокзал бабушкин багаж и проводили ее.

— Ждите, — говорила бабушка из окна вагона. — Приеду — первым делом вам посылку слажу.

— Свининки пришли да яичек, ежели будут. К свояченице зайди, к брату наведайся, — говорил дед на прощанье. — Они не оставят, не может того быть, чтобы забыли…

Бодро говорил дед, а когда поезд скрылся в темноте, мигнув напоследок красным глазом, сразу осунулся старик, посерел.

Всю дорогу шли молча. Только около самого дома дед вдруг остановился и, обращаясь к Роману, сказал:

— Напрасно отпустил-то. Время — оно вон какое! Вместе надо бы, а то даст ли бог свидеться?

В первый раз дед говорил с Романом как со взрослым. Роману было приятно это, и он бодро сказал:

— Ничего, бабушка хлеба нам привезет.

— И то верно, — согласился дед.

АМЕРИКАНСКИЙ ЩЕЛОК

Очередь стояла с утра. Она то уменьшалась, то увеличивалась, разрастаясь вширь и вдаль. Ждали хлеба. Ждали упорно, настойчиво, ругаясь и перешептываясь, изнывая от удушливой и смрадной жары нечищеной улицы. Город был грязен, не убран. Около тротуаров дымили кучи мусора, подожженные заботливыми руками домоуправленцев.

По дороге протопали красноармейцы. Несколько человек шли в кальсонах.

Из очереди вслед красноармейцам злобно кричали:

— Вояки! Портки на фронте оставили!

— Это чтоб пороть лучше было!

Роман и Женька с раннего утра толкались около потребиловки. Бегали смотреть, не везут ли хлеб. Читали новые приказы, только что расклеенные по стенам.

«Генерал Деникин, кучка офицеров и бежавшие от революции приверженцы монархического строя ведут за собой отстающую часть казачества, удерживая их посулами…»

В полдень привезли хлеб. Перед лавкой остановились два воза, доверху нагруженные теплыми штабелями буханок. Хвост пришел в движение.

Роман и Женька таскали хлеб в лавку, отламывая на ходу маленькие корочки, потом без очереди получили свои четвертки и пошли домой.

Четвертки оба проглотили мгновенно, а бурчание в животе не прекращалось.

— Сейчас бы фунтешник завернуть, — вздохнул Женька. — Еще и мало было бы!

— А на рынке до черта хлеба, — сказал задумчиво Роман. — По триста рублей фунт.

Походив по двору, ребята отправились на пустырь. Около дверей щелочной Женька на минуту остановился, поднял окурок и, оторвав конец, хотел идти дальше, как вдруг оба замерли. Из-за заколоченных дверей щелочной мастерской доносился голос, беззаботно распевавший:

Матрос молодой,В ногу раненный,Торговал на СеннойВоблой жареной.

Потом послышались глухие удары молотка. Эти удары были знакомы ребятам. Так могли только набивать щелок в пачки.

Ребята переглянулись. Мастерская была давно закрыта. Щелоку там не было, и все-таки кто-то набивал пачки. Роман подкрался к дверям и, внимательно осмотрев их, увидел, что доски едва держались. Со стороны было похоже, что дверь забита, а на самом деле она свободно открывалась. Тогда, не сговариваясь, оба ворвались в мастерскую.