Дом веселых нищих - Григорий Белых

Легли спать, но Роману не спалось. История с голосованием не на шутку встревожила его. Роман потихоньку встал и подошел к комоду, где лежали конверты. Некоторое время разглядывал их. Тусклый свет лампы бледно освещал комнату. Роман видел неясные очертания фигуры брата, спавшего на кровати, видел голову матери. Из-за перегородки доносился ровный, густой храп деда. Все спали.

Тогда Роман на цыпочках добрался до печки и тихонько открыл дверцу. Стараясь не шуршать бумагой, Роман вытащил брошенные матерью листки, вернулся к комоду, забрал оттуда конверты и юркнул под одеяло.

— Вот увидим, кто победит, — злорадно шептал он, отогревая дыханием заклеенные конверты.

Вскрыв и выпотрошив все конверты, за исключением Колькиного, Роман вложил в них большевистские листки и снова заклеил. Потом спокойно завернулся, зевнул и стал засыпать. Победа большевикам была обеспечена!

КОЛЬКА В ПОДПОЛЬЕ

— Ромка, Ромашка-а!..

Роман выглянул в окно. Внизу топтался Пеца.

— Выходи скорее!

Роман схватил шапку и кубарем скатился по лестнице.

Пеца уже бежал к воротам. Роман пыхтя понесся за ним.

— Что случилось?

— Стреляют… Большевиков бьют! — на бегу, задыхаясь, говорил Пеца.

На улице было все спокойно. Побежали на Садовую. Вскочили в трамвай и поехали к Невскому. У Гостиного трамвай стал. От Невского шли и бежали люди.

Спрыгнув с площадки, мальчишки помчались вперед.

На перекрестке толпа милиционеров налаживала движение. Из подъездов и подворотен выходили испуганные прохожие, подбирали кепки, шляпы, тросточки… Кучки любопытных стояли на углах.

— Шли, шли тихо, мирно, — рассказывал кто-то взволнованно. — Вдруг как начали жарить. Ну, конечно, кто куда…

— Поделом!.. Нечего с флагами ходить. Не при старом режиме! Сволочи!

— Опоздали, — разочарованно сказал Роман. Пошли тихонько обратно.

Около Юсупова сада стояла толпа. Оттуда доносились крики. Ребята замешались в самую гущу.

— Погляди, чего там?

Пеца приподнялся на цыпочки и испуганно вскрикнул:

— Ой, там батька! Лезем в середину! Оба протиснулись в толпу.

Высокий мужчина с желтыми усами кричал на Худоногая:

— Вам что здесь надо? Вы зачем вмешиваетесь в разговор? Агитировать пришли?..

— Я не вмешивался, — отвечал Худоногай. — Но я вижу, что вы тут говорите неправду…

— Я? Неправду? — взвизгнул мужчина. — Как вы смеете?

— И смею, да! Большевиков шпионами называете…

— Называл, — продолжал кричать высокий, — и буду называть!

В этот момент, растолкав толпу, на середину выбрался солдат в большой рваной шинели до пят. Солдат был пьян. Серые водянистые глаза его скользнули по кругу и остановились на Худоногае.

— Ты кто ?

— А вам это зачем? — усмехнулся Худоногай. Солдат побагровел.

— Ты кто? — заревел он, надвигаясь на сапожника. Высокий с рыжими усами пронзительно засмеялся.

— Известно кто! Большевик! Шпион немецкий!

— Товарищи! — крикнул Худоногай. — Не слушайте его!

— Ты против Керенского? Агитировать пришел? — заорал солдат и, размахнувшись, ударил Худоногая.

Кузьма Прохорыч упал. Роман видел, как высокий с желтыми усами, засопев, ткнул его тяжелым сапогом в бок. Толпа сомкнулась. Началась свалка. Пеца плача порывался кинуться в середину, но его оттирали.

— Большевик! Так ему! — хрипел кто-то в толпе.

— Убьют!.. Караул!

И уже недалеко свистел милиционер. Толпа разбухала и ширилась. Роман и Пеца видели, как подъехал извозчик, как долго он ругался, отказывался ехать. Потом зачмокал, задергал вожжами, и толпа расступилась. Роман и Пеца стояли неподвижно, не обращая внимания на толчки. Пролетка прокатила мимо них. На минуту оба увидели окровавленное лицо Кузьмы Прохорыча, которого поддерживал милиционер. Пеца морщился. По щекам его катились слезы.

Вернувшись домой, Роман застал родных в страшной тревоге.Во время его отсутствия на квартиру приходл Андреяшка с юнкерами и требовал, чтобы мать сказала, где находится Колька. Кольки дома не было.

— Он большевик, и мы должны его арестовать, — заявил Андреяшка и, уходя, пригрозил: — Мы будем следить.

Скоро домой прибежал Александр.

— Николай дома?

— Нет…

— На улицах расстреливают демонстрацию большевиков, — выпалил он.

Колька пришел только к вечеру. Мать наспех приготовила ему поужинать, но едва он подсел к столу, как на дворе раздался шум.

Роман выглянул в окно. К «Смурыгину дворцу», спотыкаясь и громко разговаривая, двигалась компания подвыпивших юнкеров.

Колька схватил шинель, шапку и побежал в квартиру Гультяевых. Там через окно выскочил на задворки.

Юнкера долго буянили в квартире.

— Перестреляю, если спрятали! — грозился Андреяшка. Потом, пригласив Александра выпить с ними, удалились.

Было уже темно, когда Роман пробрался на задворки.

Около землянки большевиков кто-то стоял. Роман остановился.

— Кто там?

— Это я, Ромашка, не бойся.

— Иська?

Роман подбежал к нему.

Иська стоял, разглядывая небо и засунув руки в карманы кожанки. Потом, опустив голову, поглядел на Романа.

— Ты что?

— Ничего, — сказал Роман. — Тут Кольки не видел?

Иська, помолчав, сказал:

— Колька ушел… только что. Велел передать, что пока жить будет в другом месте… В подполье…

Роман потоптался на месте, потом спросил:

— Разбили большевиков?

— Ничего, — усмехнулся Иська. — Большевиков разбить нельзя. — И, погрозив кому-то кулаком, сказал: — Мы еще вернемся.

ПОСЛЕДНЯЯ «МАРСЕЛЬЕЗА»

Был вечер, не по-обычному тревожный. Рано закрыли ворота в доме веселых нищих. В подворотне стояли несколько жильцов из портных, Григорий Иванович и управляющий. Молча смотрели на улицу сквозь переплет чугунной решетки.

Изредка быстро пробегали прохожие. Где-то стреляли. Мимо ворот проехало три грузовика, в которых сидели вооруженные штатские и солдаты.

— Большевики, должно быть, — опасливым баском прогудел Григорий Иванович.

Больше никто ничего не сказал. Роман, стоявший тут же, напрасно ждал, надеясь, что жильцы заговорят и тогда будет ясно, что делается там, на улице. А там было что-то интересное. Он попытался пробраться, но дворник не пустил его. Стоять и прислушиваться к далеким выстрелам было скучно. Роман побрел домой.

Дома все уже спали. Только мать сидела у окна, задумчиво глядя на улицу.

— Поздно являешься, — сказала она Роману. — Отдельно готовить ужин не буду.

Роман промолчал. На столе для него лежал кусок крутой каши, вобла, ломтик хлеба. Он быстро поел, но остался голоден. Подобрал все крошки и тогда только встал.

Мать убрала посуду и опять села к окну. Роман попробовал было подсесть к ней, но мать не позволила.

— Ложись спать.

Роман лег. Завернулся в одеяло с головой и сразу заснул.

Проснулся он от громкого стука и разговора. Открыв глаза, увидел Николая.

С июля пропадал Колька. Несколько раз Александр говорил, что видел его где-то на митинге, но домой Колька не приходил, верно, боялся. Его появление теперь было как праздник. Колька стоял в шинели, улыбающийся. В руках у него были какие-то кулечки, за плечами висела на ремне большая громоздкая винтовка, которой он все время цеплялся за углы и сундуки. Около Кольки суетилась мать.

— Да ты сними ружье-то. Перебудишь всех, — говорила она.

— Ничего, пусть проснутся, — смеялся Колька, — будем чай пить.

Но все уже и так проснулись. Колька поставил винтовку в угол и снял шинель. Потом, увидев, что Роман не спит, подсел к нему на край сундука.

— Колюха, а Колюха! — крикнул из-за перегородки дед. — Что там, как? Опять революция?

— Опять, — откликнулся Колька. — Все хорошо. Большевики победили. Керенского по боку.

Зимний взяли.

— И Колька поглядел в угол, где спал брат.

— Врешь! — раздался оттуда хриплый голос Александра.

— Посмотри, коли не веришь, — усмехнулся Колька.

— А зачем же Зимний взяли? — спросил Роман.

— Потому что в Зимнем Временное правительство засело. Что ж ты, братишка, таких вещей не знаешь, а еще большевиком себя именуешь?..

Мать поставила самовар.

— Вставайте, кто есть хочет, — крикнула она и стала развертывать кульки с мукой, сахаром, галетами.

Это Колька получил паек. Все потянулись к столу. Из-за перегородки, кряхтя, вылез дед, вышла сестра.

— А по мне — все одно, какая власть, только б кормили, — сказал дед, довольный.

Закутавшись в одеяло, Роман тоже подсел к столу и слушал, как Колька рассказывал о Зимнем. Было немного обидно, что проспал революцию.

Потом Колька завел граммофон. Он долго искал подходящую пластинку. Ничего не нашел и поставил старую, заигранную «Марсельезу».

— Последний раз, — сказал Колька. — Завтра купим «Интернационал».

Стрелки показывали ровно пять, когда возобновилась прерванная ночь.