Волшебный камень - Николай Асанов

— А все-таки не в кабак пошел! — упорствовал Нестеров. — Наверно, была у него какая-то идея, когда он покупал эти кровати.

— Правильно, Сергей Николаевич! — захлопала в ладоши Юля. — Вы, Борис Львович, всегда плохо о людях судите! Лукомцев приказал все кровати в детский дом отправить!

Сразу наступило молчание.

Нестеров был рад, что понял порыв Лукомцева. С давних пор повелось, что приискатель при фарте стремился расплатиться с судьбой. А Лукомцев, удачливый открыватель и фантазер, был известен по всему Уралу. Всю жизнь он охотился за фартом, а когда ему везло, превращался в самого беспокойного человека. Сейчас ему было уже около тридцати лет. Но начал золотничать он с детства. От отца он перенял и неуемную страсть к поискам, и разгул фартового золотнишника. О нем, как и об отце его, рассказывали анекдоты. Лет десять тому назад, во времена строгого нормирования товаров, девятнадцатилетний Лукомцев ухитрился разостлать кумачовый ковер от магазина «Золотоскупки» до пивной Уралторга на прииске «Беспокойный». Это было в дни наибольшего фарта, когда старательская артель, в которой работал Лукомцев, открыла под старыми отвалами шуваловских разработок нетронутые россыпи платины. Лукомцев созвал всех своих подручных и приятелей, и они раскупили по своим промтоварным книжкам весь запас кумача в магазине. Двое подручных удачливого старателя расстилали по осенней грязи десятиметровые отрезы кумача, а Лукомцев гордо шествовал в пивную по этому ковру, растягивая мехи баяна, так, что баян обвивался вокруг него змеей. После этого «художества» Лукомцева уволили с прииска, и он много лет бродил по горным тропам Урала в одиночку, пока не осел в Красногорске. Здесь он и поступил в экспедицию.

Все это промелькнуло в памяти мгновенно. Конечно, давно уже прошли те времена, когда приискатели отдавали весь свой азарт и талант на выдумки подобных «художеств». Давно уже прекратились дикие гульбища «фартовых», драки и поножовщина, но еще остались некоторые замашки, вроде той, что привела Лукомцева в магазин и заставила скупить детские кровати. Это можно было понять. Все лето бродил приискатель по горным отрогам и речкам, мок, голодал, жарился под солнцем днем и замерзал ночами, и вот он поймал удачу за хвост, — как же ему было не покуражиться, не показать другим, какой он молодец? И Нестеров прощал Лукомцеву этот кураж.

С грохотом открылись двери. Юля взвизгнула и отскочила подальше. На пороге появился невысокий парень в расстегнутом полушубке, из-под которого виднелась прожженная у костров атласная рубаха, бывшая когда-то алой. Рев его баяна заглушал голоса восхищенных зрителей, провожавших счастливого приискателя. Следом за Лукомцевым появился малорослый, похожий на мальчишку, черноволосый, с реденькой бороденкой остяк Тимох. Провожатые, заглянув в дверь и увидев начальника экспедиции с хмурым, неприветливым лицом, попятились, и дверь с визгом захлопнулась за ними.

Лукомцев последний раз сдвинул мехи баяна, снял широкий ремень и пустил баян на пол. Шагнув вперед, он размашисто поклонился и сказал:

— Здравствуйте вам! Привет и почтение!

Видно было, что его уже угостили малость — глаза его поблескивали, голос был громким, лицо бледное.

Нестеров поднялся и упрекнул его:

— Ну и ну, Андрей! Все еще не угомонился?

Лукомцев часто замигал глазами, схватил его руку и затряс в своей черной, заскорузлой ладони.

— Батюшки! Сергей Николаевич вернулся! С праздником вас! — Он проговорил это бессвязно, вдруг повернулся к остальным и, чуть не плача, выкрикнул: — Да что же вы мне об этом раньше не сказали? Разве бы я такую встречу устроил?!

— Довольно тебе паясничать, Андрей! Садись, рассказывай…

— Милиция по тебе плачет, по зимогору, — шутливо, но с явным оттенком неприязни проговорил Палехов. — Рассказывай: в каких горах горе мыкал?

— Плохо уговариваете, товарищ начальник, — еще более неприязненно ответил ему Лукомцев. — Ничего я вам не скажу, а вот с Сергеем Николаевичем потолкуем…

Нестеров попытался остановить Лукомцева, пока тот еще пуще не надерзил начальнику.

— Попал бы ты ко мне в роту, я бы с тобой поговорил! — пошутил Нестеров.

Лукомцев грустно сказал:

— А разве я об этом не просил? Не берут! Я ведь камнем битый, землей мятый, медведем калеченный. А был у меня секрет, как войну прикончить…

Тимох, присевший на пол у стены, увидел, как Юля стала накрывать на стол, и встал.

— Дай-ка хлеба, девушка.

— Сейчас станем обедать.

— Не мне, олешку, — укоризненно сказал остяк.

Девушка растерялась и вынула из шкафа краюху хлеба. Тимох поклонился, пробормотал по-остяцки благодарность и пошел к двери. Лукомцев вдруг порывисто бросился к нему:

— Низко кланяюсь, Тимох, выручил! — Обернулся к Нестерову: — Ведь шесть олешков пали, один остался, вот какая была дорога!

Палехов пробормотал:

— Шесть оленей! Черт бы тебя побрал!

— Не сердитесь, Борис Львович, еще не вечер, убытки рано считать, — отозвался Лукомцев. — Ну, Тимох, одаривай хозяев!

Тимох вышел с краюхой к оленю и вскоре вернулся, неся берестяной коробок. Он вынул из коробка несколько мехов и набросил их на плечи Вари. Юля с завистью воскликнула:

— Соболя!

— Ну зачем это, Тимофей Пименович, — сказала Варя, оглаживая меха.

Тимох простодушно ответил:

— Соболей только красивым носить можно…

— Где же ты Лукомцева подобрал, Тимох? — спросил Нестеров.

Тимох, робкий с чужими людьми, к Нестерову относился как к старому приятелю. Им уже приходилось встречаться: оба они были кочевниками — один по страсти, другой по образу жизни. А в таких случаях однажды встреченный хороший человек становится другом навсегда. Тимох с усмешкой ответил:

— А на Ниме встретил. Бродит по промоинам да полыньям, камешки ищет. Оленей моих загонял, сам высох, чуть жив, а будто прирос ко льду. Если бы я ему руки не скрутил, он бы все еще водяному богу молился…

Юля незаметно вышла. «Пошла сказать Даше», — догадался Нестеров. И верно, сейчас же появилась Даша. Она сделала несколько шагов к Лукомцеву, но оробела и замерла, не подойдя. Андрей сделал шаг, схватил ее руку и сжал, притягивая девушку к себе. Она с досадой вырвалась и сухо сказала:

— Здравствуйте… — Но едва пригляделась к бледному, как будто прозрачному лицу Лукомцева, вся досада ее пропала, и она беспокойно спросила: — Что с вами, Андрей?

— Зацинговал, — безразлично сказал Лукомцев. — Все зубы, как пьяные, шатаются. Мне бы сейчас чесноку или луку. Да что вы, Даша, так на меня уставились? Я своими ногами дошел.