Три птицы на одной ветке - Александр Чуманов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Ан — нет.
— Успеешь, мамочка, ты — с дороги. Мало ли какая инфекция на тебе. Сингапур, Дели — там даже проказа может быть.
Словно мать преодолела гигантское расстояние пешком да вплавь или ее только что купили на невольничьем рынке Нью-Орлеана.
Между тем «однодневная домработница» — про то, что она однодневная, Эльвира узнала в машине — сновала по дому туда-сюда совершенно беспрепятственно, она одновременно и накрывала на стол, и убегала взглянуть на ребенка, который был где-то совсем близко, потому что время от времени отчетливо слышался детский плач, у малыша как раз резались зубы, и он плохо спал.
А Эльвира украдкой наблюдала за чужой женщиной, думая, что жизнь ей предстоит не такая уж легкая, и это вовсе не огорчало, но радовало…
«Банкет», посвященный благополучному завершению полукругосветного путешествия, не затянулся. По сути, это была лишь дань традиции, притом не австралийской. Церемонию раздачи заморских гостинцев вообще отложили. Эльвира только потянулась к своему рундуку, сделав соответствующее лицо, а дочь намерение разгадала и попытку пресекла. И опять права была, наверное, — шестой час утра… А сколько интересно в Екатеринбурге? Нет, ни за что не высчитать, как-нибудь после…
Оказалось, что в двухэтажных хоромах недостаточно комнат для гостей с «ночевой». И Эльвиру вновь заставили обуться, надеть кофту и повели по усыпанной гравием дорожке в глубь землевладения. А там стоял такой миленький одноэтажный домик, именуемый «флигелек», в нем тоже были все удобства, необходимые для комфортного проживания одного человека, а по российским жилищным нормам там бы и десяток свободно разместился, но сам факт уязвил Эльвиру в сердце: ей со всей определенностью указали ее место в жизни — разместили в домике для прислуги, а в господский замок она будет ходить на работу.
26.Прочитав это, Алевтина Никаноровна неопределенно хмыкнула, отложила письмо, задумалась, разбираясь в ощущениях. Нет, ничего ужасного она тут не усматривала. Доведись до нее, она бы, наоборот, рада была, не на улицу же выкинули. Может, по ихним понятиям — наилучшим образом поступили. У них же там все помешаны на суверенитете личности.
Нет, зря она, ей-богу, выкобенивается, душу сама себе рвет, везде ей дискриминация мерещится.
И тут вдруг заметила Алевтина Никаноровна, что из «Областной газеты» еще один конверт торчит. Как-то она сразу его не заметила. Чего это Элька письма сразу пачками шлет?…
Но нет, письмо было не австралийского происхождения — конверт продолговатый, но адрес по-нормальному записан: город, улица, дом, а уж после — кому. А не шиворот-навыворот, да и почерк не Эльвирин — Челябинская область, г. Коркино…
Заинтригованная Алевтина Никаноровна немедленно конверт разорвала, повредив, как обычно, обратный адрес, о письме дочери вовсе забыла на некоторое время, и оно осталось лежать недочитанным, безмолвно вопия.
Второе послание из ближних мест было корявое, малограмотное, но читать начала — батюшки-светы, это ж надо!
Писала Алевтине Никаноровне одна из довольно многочисленных двоюродных сестер, такая же старуха, как и она. Впрочем, нет, все двоюродные сестры были существенно моложе Алевтины Никаноровны, потому что ее мать была в семье старшей.
С этой коркинской родней бабушка не виделась, по меньшей мере, лет двадцать. Когда опрометью все кинулись прочь от ненавистной спецкомендатуры, то упали потом и укоренились на земле как-то не кучно. Бог весть почему, ведь никто не гнался, чтоб — врассыпную.
Пока была жива бабушка Мотря и ее родные сестры, еще изредка наезжали друг к другу в гости попеть хохляцкие песни, повспоминать о жизни, пореветь. А как то поколение вымерло, так в своих семьях окуклились. Двоюродные, они ж двоюродные и есть. Родные-то нынче не больно знаются, а если все-таки знаются, то не по сердечной привязанности, а из чувства долга да по инерции.
Словом, последний раз двоюродные сестры встречались, когда Софочка только-только в школу пошла, а Алевтина Никаноровна с первым мужем жила…
Конечно, сразу сделалось бабушке ясно, что движет рукой автора не чистая ностальгия, но деловой интерес. Из-за чистой ностальгии писем не пишут.
После дежурных фраз про погоду и здоровье, после основных новостей, скопившихся за два десятка лет — кто когда и отчего умер, кто с кем живет и кто кого нарожал в отчетный период, следовало то конкретное и по простоте душевной никак не завуалированное, ради чего, собственно, пришлось неведомыми путями добывать последний адрес и делать почти непосильную умственную работу.
«Понимаешь сеструха внучек мой Саша служит у вас в Екатеринбурге солдатом через полгода уж дембель но охота попроведать парня да тебя навестить он внук то без отца матери со мной жил до армии а родители пьяницы его хотели в детдом насилу мне отдали родители в могиле теперь а парень вырос хороший сама увидишь только разреши денька на три у тебя остановиться скоро помрем и уж больше на этом свете не свидимся как жалко что у всех полно забот но мало денег и времени родню забывам чужих привечам все стало быть хуже некуда и Америку жалко ни за что ни про что погибли люди хорошо хоть Сашка в Чечню не попал а с другой стороны сама она виноватая всюду свой нос сует всеми командует у нас в Коркино шахты позакрывали говорят что американцы заставили а то кредиты не дадут зять Тольша остался без работы водку жрет целым дням и орет что тоже полетит в Америку взрывать валютный фонд а мы всех боимся идет по улице чучмек или даже просто знакомый татарин вдруг он террорист…»
Дочитав письмо, Алевтина Никаноровна обреченно вздохнула. Послание не предусматривало ответа, оно было, по сути дела, пространным уведомлением о скором и неотвратимом визите. Жаль, в нем не содержались сведения о количественном составе надвигающейся делегации, а также о материальном ее обеспечении, но спасибо и за то, что вообще предупредили, а не грянули как снег на голову, что далеко не редкость на Руси.
Теперь же можно подготовиться — нет, о большой приборке к визиту дорогих гостей и покупке еще более дорогих деликатесов речь, конечно, не идет, но моральная настройка — стиснуть зубы и по возможности радушно перетерпеть нашествие. А что делать?..
Задав себе этот традиционно российский вопрос, который никакого реального действия не предусматривает, Алевтина Никаноровна вспомнила про первое, недочитанное письмо. И взялась за него, а там было про дальнейшую жизнь Эльвиры в Австралии.
После прибытия она, окончательно обессиленная, проспала аж до самого обеда, а потом ей до вечера казалось, что до вечера еще далеко. И тем не менее она пробудилась раньше Софочки.
Эльвира встала, нашла, где умыться. Нет, что ни говори, дочка устроилась отменно, не к чему придраться в смысле быта, сравнивать здешний быт с российским — как любую иномарку сравнивать с любым отечественным автомобилем — даже ничего в автомобилях не смысля, ошибиться невозможно.
Хотела было наша путешественница и ванну принять, да решила повременить с этим делом из принципа — пусть они каждый день булькаются, а наша традиция — раз в неделю, и нечего выпендриваться.
Умылась, почистила зубы, которые еще были, прибрала постель, а вот холодильника в избушке не нашла. Только бар с бутылками, кажется, чисто декоративный бар с декоративными бутылками. В том смысле, что использование по назначению не предусматривается.
Пожалуй, Эльвире захотелось слегка перекусить. Сказывалась неистребимая многолетняя привычка, выработанная за десятилетия курения — только с постели — сразу завтракать, потому что курить натощак вульгарно, а сигаретка после завтрака — интеллигентно, и кто только подобные глупости выдумал…
Но никакой еды в домике не содержалось, за исключением нескольких пакетов с чипсами, которые лежали на полке рядом с баром. Эльвира знала, что Софочка обожает чипсы, во всяком случае, делает вид, знала, что зять точно эти сушенки любит, но она к ним пристраститься не могла и не хотела.
Пришлось одеться и выйти наружу голодной, хотя и страшилась сделать что-нибудь неправильно. Может, у них не заведено прогуливаться без спросу по частной собственности. Может, для прогулок отведены здесь специальные места и специальное время. А в том, что у Софии с Джоном должны иметься некие, пока неведомые ей правила, причем достаточно неукоснительные, Эльвира почему-то совершенно не сомневалась.
А на улице стояла прекрасная погода. Такая в Екатеринбурге бывает лишь в самые лучшие дни мая, когда еще не слишком жарко, но тихо и солнечно. От ночной непогоды — никаких воспоминаний. Может, с утра и были кое-где на асфальте лужи, но давно высохли. Какой уж тут Нижний Тагил, действительно — бредовая фантазия и ничего больше.
И это называется у них зима — явно больше двадцати в тени! Впрочем — по Цельсию. А здесь-то, кажется, — по Фаренгейту… Или — по Реомюру?.. Чего только нет в голове, и зачем они, спрашивается, нужны простой русской бабе, эти Фаренгейты, Реомюры да еще Кельвины? Цельсий-то родной и то — ни к чему.
