Заговор Тюдоров - Кристофер Гортнер

Слушая, как мальчишки хохочут от души и обещают сделать все, как она велела, я не смог сдержать улыбку. Даже в величайшей опасности Елизавета заботилась о своем Кантиле, дорогом арабском скакуне, которого баловала, как дитя. Кроме того, принцесса мудро сеяла повсюду, где могла, семена будущей преданности. Эти мальчишки отныне станут ее добровольными рабами: ведь она дала им деньги, чтобы пьянствовать и предаваться азарту в часы работы.

Сейчас эти лоботрясы с топотом разбежались по стойлам, чтобы наконец заняться делом. Никто не обратил на меня внимания, когда я, стряхнув с носа соломинку, отправился к моему Шафрану. Конь приветливо фыркнул и принялся обнюхивать мой плащ в поисках сушеных яблок, которые я обычно приносил с собой. Сегодня я забыл заглянуть в кухни за угощением, а потому извинился перед возмущенно замотавшим головой Шафраном и оглядел ранку на лбу под челкой, о которой упоминал Перегрин. Ранка уже заживала – простая царапина. Шафран был вполне готов к верховым прогулкам.

В эту минуту в стойло ворвался Уриан и бросился ко мне, возбужденно лая. Обернувшись, я увидел Перегрина, вцепившегося в поводок пса; глаза мальчишки сияли, а волосы были растрепаны. Как бы он ни старался привести себя в порядок, но, проведя лишь пару часов без моего присмотра, неизменно выглядел так, словно угодил в ураган.

– Ну что? – нетерпеливо спросил Перегрин. – Ты виделся с ней? Что она сказала?

– Неважно. – Я смерил его взглядом. – Ты что-нибудь узнал?

Он кивнул, понижая голос до шепота:

– На той лошади, которую держит наготове Тоби, Кортни посещает бордель под названием «Соколиное гнездо», что на том берегу Темзы, в Саутуарке, возле Бэнксайд-стрит. Он втюрился по уши в одну тамошнюю шлюшку и сегодня вечером снова отправится туда. Нынче утром он заплатил Тоби.

Я мрачно кивнул, беря в руки потник и уздечку Шафрана.

Лицо Перегрина вытянулось:

– Ты что, недоволен?

Седлая коня, я отозвался как можно мягче:

– Ты справился прекрасно, но больше ни о чем не проси. Все остальное я сделаю сам.

– С чего бы это? – насупился Перегрин. – Я вызнал для тебя нужные сведения и…

Я круто развернулся, цепко ухватил его за ухо, вызвав приглушенный протест, и тихо проговорил:

– Потому что я так сказал.

С этими словами я разжал пальцы, и Перегрин потер ухо.

– Больше никакой самодеятельности. Понятно?

– Да, хозяин, – пробурчал он.

Я оседлал Шафрана, и, когда взялся за поводья, Уриан заскулил.

– Она обожает пса, – сказал я. – Накорми его как следует перед тем, как оставить на псарне. Я буду ждать снаружи.

Я вывел Шафрана из стойла. За время, что я провел в конюшнях, мороз стал еще крепче. Снова пошел снег. Ледяной порывистый ветер щипал лицо. Ежась от холода, я повел Шафрана кругами по внутреннему двору, чтобы размять его перед поездкой. Сам я закутался в плащ и как можно ниже надвинул на голову капюшон. Обязательно нужно будет раздобыть новую шапку.

Из конюшен вынырнул Перегрин. Я забросил его на спину Шафрана и сам сел в седло.

– Что ж, – сказал я, – поедем поищем это «Соколиное гнездо».

Перегрин устроился позади, крепко обхватив меня за талию. Я направил Шафрана через парк, примыкавший к дворцу, и, когда громадный лабиринт Уайтхолла остался позади, пустил коня неспешным галопом. Нагие деревья сгибались под тяжестью свежевыпавшего снега; я наслаждался видом открытой местности, и ее мирная белизна напоминала мне о Хэтфилде.

Сесил ошибался. Может, я и прирожденный шпион, однако ни за что в жизни не выбрал бы по своей воле этого ремесла.

Выехав на Грейс-Черч-стрит, мы углубились в город, теснившийся на берегах Темзы. Впереди замаячил окаменелый хребет Лондонского моста, подпираемого двумя десятками каменных быков. Никогда прежде я не был на этом мосту и дивился тому, сколь огромную тяжесть он способен выдержать. Под нами простиралась застывшая река, совершенно лишенная привычных признаков жизни – лед на мелководьях был уже такой толщины, что дети катались по нему на самодельных костяных коньках. Я увидел тощего пса, который с лаем носился вслед за ними; увидел парочки, гулявшие рука об руку по неровному заснеженному берегу, и разносчиков, вовсю расхваливавших горячие пирожки, – неожиданно радостное зрелище подбодрило меня.

У северной заставы вытянулись длинные очереди тех, кто желал заплатить пошлину и пройтись по сотням лавок, облепивших обе стороны моста, словно птицы – изгородь. В ушах звенело от выкриков бродячих торговцев и зазывал. Я направлял Шафрана, крепко взяв его под уздцы: он не был привычен ни к оглушительному шуму, ни к людским толпам. Немалую лепту в общий гам вносили запряженные мулами либо волами повозки с разнообразным товаром, которые с грохотом катились по мосту, с полнейшим равнодушием прокладывая себе путь в толпе прохожих. Зимой мост становился единственным средством переправки товаров через реку, и воздух был густо пропитан зловонием навоза.

Я загляделся на здание внизу – настоящий позолоченный дворец, подымавшийся на несколько этажей в небо, с выступающими балкончиками, на которых трепетали гирлянды флажков.

– Иные люди, – сказал мне на ухо Перегрин, – живут здесь всю жизнь, так ни разу и не сойдя с моста. Он считается самым безопасным после дворца местом в городе, потому что с сигналом к гашению огней ворота с обеих сторон запирают, а здесь, на мосту, есть все, что нужно, кроме, разве что, эля и пива, потому что нет погребов.

– Запирают? – Я помрачнел. – Это плохо. Как же я вечером проеду через мост? Я же не вельможа, чтобы ослеплять стражу своим титулом всякий раз, когда понадобится обойти закон.

– Ну так можешь пройтись пешком. К ночи Темза как раз основательно промерзнет, и…

Перегрин смолк на полуслове, когда я потрясенно оглянулся на него.

– Да, верно, – пробормотал он. – Я и забыл, что ты, словно кошка, терпеть не можешь воду. Но ведь этот путь и вправду безопасный, да к тому же так намного короче. Вот увидишь. Добираться на тот берег мы будем никак не меньше часа.

Я вначале не поверил ему, но, проехав дальше, обнаружил, что, если на мосту и не имелось обычных таверн, их успешно заменяли кустарные палатки с едой и выпивкой. Иные прохожие, привлеченные их видом, останавливались, вызывая у тех, кто шел сзади, приступы неистовой ругани. Прокладывать путь в толчее между этих сооружений было все равно что пробираться через лабиринт, ибо, хотя узкая дорога в центре моста и была разделена на две полосы – одна для движения на север, другая на юг, – никто не обращал на это внимания, все шныряли то к одной, то к другой завлекательной лавчонке, бросаясь из стороны в сторону и порой откровенно пренебрегая опасностью угодить под колеса повозки либо копыта коня.