Пророчество о пчелах - Бернард Вербер

– Ясное дело, война нищих, – комментирует со вздохом Александр.

– Но мне хотелось путешествовать. Рукописи привили мне вкус к великим эпопеям, я мечтал отправиться в Святую землю, где происходили самые невероятные чудеса, описанные в Библии. Я решил держать путь на Восток. Однажды я увидел длинную колонну солдат, подошел к ним и узнал, что они идут освобождать Иерусалим. Я попросил их взять меня с собой, объяснив, что им нужен священник для всяческих таинств: благословений, исповедей, погребений. В повозках места для меня не нашлось, поэтому мне предложили ехать верхом: мол, «там» придется сражаться. Меня даже научили обращению с мечом. Как ни странно, от неуклюжести, которую я демонстрировал, когда меня обучал отец, теперь не осталось следа: с новыми учителями я многого добился. Причина была, видимо, в том, что я знал, что от моего нового умения будет зависеть выживание в пути. В Турции, по пути, мы увидели пирамиду из черепов. Один рыцарь мне объяснил, что она осталась от первого крестового похода, неудачного «похода оборванцев». Эти фанатики-босяки грабили все города на своем пути, прежде чем были перебиты турками. Те возвели мрачные монументы из черепов для устрашения христиан, если те вздумают снова к ним вторгнуться.

Я вел дневник, где описывал племена, с которыми мы встречались, зарисовывал их одежды, архитектуру, типичные лица местных жителей. Вечерами я пересказывал рыцарям прочитанное в монастырской библиотеке. В отличие от вас, поэта, я был рассказчиком. Я пересказывал мифы Древней Греции, живописал завоевание Луны, населенной пауками. Мои рассказы имели больше успеха, чем проповеди. Спасибо, Лукиан из Самосаты! Рыцари стали меня ценить и, боясь меня лишиться, стали еще усерднее учить меня бою на мечах. Со временем мне пришлось вступать в настоящие бои. Всякий раз меня защищали, но во мне самом проснулся вкус к драке. У меня окрепли мышцы, я уже мог сам за себя постоять.

В гуще боя меня охватывал героический раж. Удивительно, но я, боязливый младший де Бьенн, бывший монашек, теперь кидался в бой и проявлял себя мужественным рубакой. Все вокруг были уверены, что меня, монаха, бережет ангел. «Ясное дело, надо мной парит ангел-хранитель!» – бахвалился я.

По пути, сначала на Рейне, потом в Болгарии и в Венгрии, я не раз становился свидетелем вырезания нашим войском еврейского населения. Но не все крестоносцы были кровожадными убийцами, набрасывавшимися на безоружных. Пользуясь своим статусом священника, я читал им укоризненные проповеди, обещая адские муки убийцам и насильникам женщин, детей, безобидных людей. Это не мешало мне упорно биться с турецкими солдатами. От сражения к сражению возрастало мое боевое умение. Рыцари учили меня сложным комбинациям: «ловушке дофина», «двойному винту», «бретонскому сапогу».

В конце концов я превратился в страстного любителя единоборств – не из жажды убийства, а из пристрастия к поединку двух умов. Здесь, как в шахматах, нужно было найти слабое место в чужой обороне и разработать стратегию для ее преодоления. Как-то раз один из самых видных рыцарей, Гуго де Пейн, предложил мне самому стать рыцарем. Он лично провел церемонию посвящения и вручил мне отменный меч.

С этим мечом я участвовал в осаде и взятии Маарат-ан-Нумана, был в войске Раймунда Сен-Жильского, графа Тулузского. Дальше наш путь вел на юг: Триполи, Бейрут, Тир, Вифлеем. 15 июля 1099 года я очутился под стенами Иерусалима, где мне повезло повстречать некоего Гаспара Юмеля…

Рене отпивает еще коньяка.

– Ну, что скажете? Все эти сцены – плод нашего воображения? Если да, то мы с вами – готовые романисты!

Александр от души хохочет, потом встает и смотрит в окно, на звездное небо.

– Удивительное дело! – говорит он. – Ты прошел путь от монаха до солдата, а я – наоборот, от солдата до монаха.

– Но в конце концов мы оба совместили обе премудрости – книги и меча.

Неожиданно раздается звонок в дверь.

– Кто это пожаловал в столь поздний час? – удивляется Александр.

На небольшом мониторе охранной системы виден женский силуэт. На женщине темные очки, у ее ног стоит чемодан.

28

– Мелисса! Почему на тебе темные очки ночью? – удивляется отец, впуская дочь в квартиру.

Он видит на ее щеках дорожки туши, смешанной со слезами. Она задыхается. Сначала она отказывается снять очки, но потом уступает. Под глазами у нее «фонари», неумело замазанные крем-пудрой.

– Кто это сделал?

Мелисса закрывает дверь, но остается стоять на пороге.

– Он не виноват. Просто иногда, когда выпьет, теряет самоконтроль.

– «Он» – это кто? Бруно? Я его убью! – ревет Александр.

Он тянется к вешалке за курткой. Дочь виснет на его руке.

– Нет, папа, подожди…

– Никто не смеет поднимать руку на мою дочь! Никто!

– Он такой. На него иногда находит, но он быстро остывает. Просто в этот раз получилось немного… неожиданно.

– Что? Такое уже бывало?

– Потом он просит прощения, и все становится хорошо. Это как гроза: погремит и пройдет. Не думай, это бывает не часто, только когда он перепьет. Пьяный он становится сам не свой. А потом умоляет его простить, валяется у меня в ногах, искренне раскаивается.

Синдром доктора Джекила и мистера Хайда, думает Рене, слышащий из гостиной весь диалог.

– Это не причина, чтобы… Господи!

Александр сжимает кулаки, Мелисса не пускает его к двери.

– Он уже состоит в «Анонимных алкоголиках», но иногда срывается.

– Все равно я его уволю!

– Только не это! Будет еще хуже. Люди поймут, что произошло. Я не хочу, чтобы кто-то узнал…

– Что? Что ты – его жертва?

Мелисса заливается слезами.

– Услышь меня, папа! Хотя бы раз сделай так, как я прошу, если ты меня любишь. Я не хочу, чтобы это просочилось. Иначе я больше никогда ничего тебе не расскажу.

Александр готов взорваться, но усилием воли немного успокаивается. Мелисса прижимается к нему.

– Пожалуйста, папа… Если ты меня любишь, сделай так, как я говорю.

– Он же тебя…

– Не хочу, чтобы меня увидели такой, не хочу, чтобы догадались! Пожалуйста, папа! Я пришла к тебе за помощью, а не для того, чтобы ты все усложнил. Можно у тебя переночевать?

– Ты…

– Наши с ним отношения – это мое дело. Никто, кроме нас двоих, не должен знать, что произошло, слышишь?

Александр старается взять себя в руки и, с трудом сдерживая волнение, бормочет:

– Прости меня, доченька.

Он крепко ее обнимает, гладит по длинным каштановым волосам с рыжей прядью. Она такая миниатюрная, что тонет в его объятиях.

– Ты не представляешь, сколько отваги мне понадобилось, чтобы сюда прийти…

– Но это же…

– Умоляю, папа, помолчи. Я пробуду здесь