Пророчество о пчелах - Бернард Вербер

стал слоняться по улицам ближайшего города. Это был Страсбург. Я спал под мостами. Я стал воришкой, срезал кошельки прохожих острой бритвой, которую прятал в ладони, и убегал со всех ног. Меня ни разу не поймали. Логика требовала, чтобы я продолжил профессиональный рост и стал грабителем. Я лазил по стенам, цепляясь за плющ и за трубы, прыгал с крыши на крышу, влезал в комнаты через окна.

На этом этапе жизни я встретил шайку разбойников, и они взяли меня к себе. Мы скрывались в лесной чаще и нападали на путников, ехавших верхом и в повозках, преграждая им путь срубленными стволами. Они останавливались, мы выскакивали из засады и обирали их до нитки. Некоторых брали в заложники, чтобы требовать у их родных выкуп. Это удваивало нашу добычу. Но однажды обмен сорвался, мы попали в ловушку, устроенную местным ополчением. Я спасся, потому что очень быстро бегал. Потом я прибился к шайке взрослых, организованных разбойников. Те не разменивались на заложников: убивая путников, они продавали их мясо на рынке, называя свой товар «лесной дичью». Главарь научил меня пользоваться всеми тогдашними видами оружия: метательным ножом, луком, арбалетом, копьем, алебардой, булавой, палицей, топором. Лучше всего у меня получалось драться на мечах. Я подрос, стал сильным и быстрым, освоил приемы победы в поединке. Этим талантом я завоевал уважение сообщников.

Чтобы не попасться конным и пешим патрулям, мы все время кочевали, переходили из леса в лес. Свои деньги мы осторожно тратили в окрестных деревнях. Моей бедой была неграмотность. Я попросил главаря банды, чтобы он научил меня грамоте, но он сам оказался неграмотным. Я завидовал всем книгочеям и убивал их при малейшей возможности. Бывало, я пожирал их мозги, чтобы позаимствовать частицу их ума. Я чувствовал свою ограниченность. Главная трудность была в том, что мне не хватало слов для описания своих чувств. Я все больше пил, становился агрессивным, дрался с другими членами банды, убивал, бывало, просто от злости, что не знаю слов, которыми мог бы выразить свои ощущения.

Шли годы, я все ловчее орудовал мечом. Свой талант я оборачивал против ненавистных грамотеев. Так продолжалось до того дня, когда я натолкнулся на странствующих нищих монахов. Городские ополченцы нагрянули до того, как я успел сбежать, поймали меня и бросили в темницу. В моей камере было зарешеченное оконце, в которое можно было разглядеть эшафот, где казнили приговоренных. Я слышал их вопли, пока их забивали до смерти или четвертовали. Толпа встречала каждый вопль злорадным хлопаньем в ладоши. Жуткие времена для всех! Мне нечасто попадались примеры христианского человеколюбия или сострадания.

Однажды ко мне в камеру явился священник и сказал, что настал мой черед. Я смирился со своей участью: вор, убийца, каннибал, я совершил столько бесчинств, проявлял такую лютую жестокость, что мне не было оправдания. У меня были дурные задатки, я пошел по опасной дорожке, и вот наступила расплата. Поднимаясь на эшафот, я жалел об одном: что не научился читать и писать. Моему взору предстали палачи и их подручные, добивавшие последнего несчастного. Боже, что они с ним сделали! Он превратился в кусок кровоточащего мяса. Толпа, наслаждавшаяся этим зрелищем, кричала, что ненавидит меня, из первого ряда беснующихся в меня летели плевки.

Я смиренно брел, твердя про себя, что всех презираю. Ко мне подошли два монаха со словами о покаянии и об отпущении грехов. Я ответил, что жалею о том зле, которое сеял, и что если бы мне было позволено все изменить, то я внял бы Христову посланию, которое теперь понял. Ревностность моего раскаяния произвела впечатление на одного из монахов, и он что-то зашептал на ухо другому. Второй монах повернулся ко мне и спросил: «Ты искренне раскаиваешься?» Я ответил: «У меня одно желание – исправить причиненное зло». Монах сказал: «По словам других заключенных, ты искусно, лучше остальных, орудуешь мечом, так ли это?» – «В бою я бесстрашен. Увы, я использовал свой талант для низменных целей», – сознался я сокрушенно.

Монахи стали тихо шушукаться. Люди вокруг в нетерпении ждали продолжения представления. Эти секунды показались мне часами. Второй монах сказал: «Турки не пускают христианских паломников в Иерусалим, и наш Папа предлагает отпущение грехов тем, кто пойдет войной на безбожников. Нужны воины, чтобы изгнать их из святого города, люди, умеющие сражаться. Хотел бы ты в этом участвовать?» Со всей доступной мне убежденностью я вскричал: «Если бы только это спасло мою душу!» В тот момент лопнула цепочка моих несчастий. Монахи обратились к стражникам. Меня развязали, мое место на колесе занял другой разбойник из нашей банды, и ему сразу переломали железным ломом руки и ноги.

Назавтра я оказался в аббатстве, где меня на первое время сделали садовником. Как бывший разбойник с большой дороги, я хорошо знал замашки этой братии и помог улучшить оборону аббатства, научил монахов, как сопротивляться при нападении. Мне говорили, что я отправлюсь в крестовый поход, но моя жизнь в монастыре затянулась.

Я попросил монахов научить меня читать и писать. Они согласились, и я оказался прекрасным учеником. Мой измученный жаждой дух расцвел, как щедро политый цветок. Аббат предложил мне принять сан, и я охотно согласился. Для него это было доказательством, что заблудшую овцу можно спасти, для меня – бесценным даром. Я долго целовал руки своему благодетелю и клялся, что буду примерным монахом. Я с головой погрузился в чтение, я собирал слова, как жемчужины для ожерелья, ведь это были бесценные сокровища. Грамматика стала нитью, связующей слова. У меня бывали моменты экстаза, когда я зачитывался стихами, заучивая их наизусть, повторял их про себя и, засыпая, улыбался.

Как же мне повезло! Ведь меня запросто могли колесовать! А тут у меня под рукой была редчайшая ценность, самое драгоценное, чем была богата эпоха: книги. Я вдыхал их аромат, как будто это вкуснейшие блюда, которые мне поднесли. Ах, этот запах пергамента и кожаных обложек! Утром я вставал чуть свет для молитвы и чтения. Днем я учил монахов драться на мечах, чтобы и они могли отправиться в крестовый поход. По ночам я сочинял стихи. Что до блуда, то раньше я насиловал пойманных путниц; в аббатстве же я открыл для себя нечто иное, более изысканное: любовь других монахов.

Мое монастырское образование затянулось на десять лет. Это были десять лет счастья, 1087–1096 годы, от моих восемнадцати лет до двадцати восьми. Наконец начался крестовый поход. Мы выступили в августе 1096 года. Вел нас Гуго Вермандуа[12].