Месть Монтесумы - Гарри Гаррисон

– Вы опоздали.

– Я думал, капелька кофе…

– Нет времени.

Перед входом виднелся черный силуэт «Паккарда», с заднего сиденья которого взирали на Тони Робл и Д'Изерния, оба в широкополых черных шляпах.

– Вы опоздали, – бросил Робл, как только Тони подошел.

– Ничего не мог поделать. Едем смотреть картину?

– Позже. Первым делом на мессу.

– Сегодня тридцатое апреля, – подхватил Д'Изерния, и оба мрачно кивнули. Оба были одеты в почти идентичные черные костюмы и, как только машина покинула город, извлекли и прикололи к рукавам траурные повязки. Что бы это значило? Тони выкручивал мозги в попытке припомнить какой-нибудь относящийся к делу праздник, но не припомнил ни одного – ни мексиканского, ни американского. Пасха уже закончилась. С какой же стати месса в субботу?

– Вы не будете любезны поведать мне, что все это значит?

– Позже поймете, – строго ответил Д'Изерния, прикалывая к кармашку черную бутоньерку.

– Но вы можете сказать хотя бы, куда мы едем?

– На асиенду Пантитлан. Она лежит в руинах, сгорела во время революции, но часовня сохранилась. Она вполне подходит для наших нужд.

Они свернули с шоссе на проселок, бегущий через плантации высокого сахарного тростника. Впереди показалась другая машина, Генрих сбросил скорость, чтобы поднятая пыль успевала оседать, а подальше сквозь пыль маячил как минимум еще один автомобиль. Скоро впереди показались обвитые плющом полуразвалившиеся кирпичные трубы асиенды. Генрих свернул на зеленую поляну и остановил «Паккард» обок уже стоявших – числом не менее полутора десятков – и продолжавших прибывать машин. Престарелые пассажиры – по большей части мужчины, хотя было и несколько женщин, все в черных одеждах, с траурными повязками на рукавах – медленно брели к часовне.

– Мы подождем, пока войдут остальные, – поведал Д'Изерния, поглядев на желто-зеленую рубашку Тони и укоризненно покачав головой. – Вам в подобном виде заходить не стоит. Оставайтесь тут вместе с Генрихом, можете понаблюдать издали. Там есть небольшая комната, куда вы зайдете после службы. Там мы к вам подойдем. Понятно?

Тони угрюмо кивнул, будто усмотрел в этом какой-то смысл, и в ожидании постарался напустить на себя такой же мрачный вид, как остальные. Приехал последний автомобиль, последняя группа похоронных старцев засеменила в часовню, затем следом направились Тони с Генрихом. Сумрак в храме разгоняли только трепетные огоньки свечей на алтаре, а воздух более благоухал козами и сеном, чем церковными благовониями. Шорох и шепот сразу прекратились, как только из публики поднялся старик в черном костюме и этаком ошейнике, дрожащим голосом заговоривший по-немецки. Генрих потянул Тони за рукав, и они отошли в сторонку, где могли наблюдать за происходящим, не мозоля глаза присутствующим.

– Вы не будете любезны растолковать мне, что тут происходит?

– Как видите, поминальная месса. – Генрих с чувством фыркнул и шумно сплюнул на пол. – Раньше испанцы проводили такие мессы в Мадриде, разумеется, в присутствии множества немцев и итальянцев. В этой стране подобное происходит впервые. Сегодня двадцать семь лет со дня смерти.

– Чьей?

– Nummer Eins. Номера один. Гитлера, Адольфа, урожденного Шикльгрубера.

– Шутите?!

Голоса собравшихся слились в общей молитве.

– Хотел бы. Воспоминания о былом умирают не сразу, и о плохом, и о хорошем. До сегодняшнего дня у меня и тени подозрений не было. Я оставил весточку Якову Гольдштейну и молюсь, чтобы он поспел сюда вовремя. Тут должны быть интересующие его люди.

– Хохханде?

– Кто знает. Надо выяснить, что за momsehrim[32] посещают подобную непристойность.

Мероприятие продолжалось недолго, будто присутствующие спешили разбежаться по закоулкам, из которых явились сюда. Возгласили много речей по-немецки, одну-две короткие литании по-латыни, истерический пеан по-итальянски, бубнящий спич по-испански о славных делах прошлого, недостижимых высотах, победах и поражениях, а затем все окончилось. Тони с Генрихом удалились ждать в указанную комнату, принюхиваясь к воздуху, еще более пропахшему козами, с хрустом давя подошвами козьи орешки. Дверь они оставили полуоткрытой, и подложный немец Генрих, он же израильский химик, горящим взором провожал каждого уходящего посетителя, отпечатывая лица в памяти. Д'Изерния и Робл шли последними, закрыв двери за хвостом процессии.

– Генрих, когда все остальные уедут, приведи машину, – приказал Д'Изерния. – Подай задом к двери, мотор не глуши. Вы идете с нами, Хоукин.

Их шаги глухо отдавались под заросшими паутиной сводами нефа. Луч солнца, пробившийся сквозь лишенное стекол оконце наверху, от густой пыли обрел буквально физическую ощутимость, в носу засвербело, и Тони с трудом удержался от желания чихнуть. Будто ради тайного обручения промаршировали они к пустому алтарю, затем обогнули его и направились к двери в стене по ту сторону алтаря. Открыта она или закрыта? Теперь, когда свечи задули, разобрать было невозможно. Шедший первым Робл налегал на тяжелую деревянную дверь, пока она не поддалась, распахнувшись с громким скрипом.

– Туда, – распорядился он, извлекая из кармана фонарик, чтобы осветить дорогу.

Тони вошел, двое других за ним. Его вдруг охватил трепет. Похищенные картины, выкуп в миллион долларов, заматерелые преступники… Если что-нибудь сейчас пойдет не так, за его жизнь нельзя будет дать и ломаного гроша. Пыльный пол испещрили мужские следы вперемешку с отпечатками узких шин.

– Там, – бросил Робл, осветив фонариком большой плоский сверток, прислоненный к дальней стене.

Полотно? Медленно приблизившись, Тони взялся за уголок и неуверенно приподнял толстый слой мешковины, открыв свету «Битву при Ангиари». Запятнанное и пыльное полотно, куда более грязное, чем на репродукциях в книгах, но, несомненно, то самое.

– Боюсь, о ней не заботились должным образом, – сказал Д'Изерния. – Но ничего непоправимого, просто грязь на поверхности и небольшое обесцвечивание, вроде бы и копоть тоже от какого-то дыма. Кто знает, где она была? Но реставраторы довольно легко справятся с этим, верно?

– Да, я уверен, справятся. Но вы должны понять, и дело вовсе не в том, что я не верю вашему слову, хотя картина действительно с виду та самая, для полной уверенности надо провести лабораторный анализ. Не могу же я вернуться и сказать, дескать, заплатите миллион зеленых, с виду все в порядке.

– Прекрасно вас понимаю, сеньор Хоукин, так что извиняться не за что. Я прихватил нож для палитры и целлофановые пакетики. Нож остер, как бритва. Позвольте предложить вам взять пробы краски и холста где-нибудь в незаметном месте, пожалуй, заодно и несколько стружек дерева. Возьмите пробы сами, чтобы знать, что мы не пытаемся обвести вас вокруг пальца. Пусть их проанализируют, а потом поговорим о деле.

– Поговорим, поговорим, и без того слишком много разговоров! – сердито рыкнул Робл, шагнув вперед с ножом в руке. Клинок со звоном открылся, Тони шарахнулся назад. – Кончать надо ходить вокруг да около. Вот вам образчик, возьмите его к своей рюсски, пускай поглядит, настоящая картина или нет!

Вскрикнув, Тони рванулся вперед, но Д'Изерния удержал его на месте.

Вонзив клинок в угол бесценного полотна, Робл с треском вспорол ткань, выкроив из угла треугольник. Потом, под надрывный треск рвущегося холста, содрал его с подрамника и бросил лоскут Тони в ладонь.

– Вот. Проверяйте.

Увидев ошеломленное лицо Тони, Д'Изерния кивнул.

– Я понимаю ваши чувства, сеньор Хоукин, и соболезную. Наш друг Робл малость импульсивен и, пожалуй, грубоват. Но он прав. Опытный мастер способен исправить последствия сего акта вандализма так, что от повреждения не останется и следов. Зато мы получаем прочный фундамент для переговоров. Передайте сей фрагмент на анализ, и если вы останетесь удовлетворены и приготовите деньги, мы проведем обмен. Уведомьте мистера Соунза, что я позвоню вам в четыре часа пополудни, дабы обсудить данный вопрос. Ну-ка, давайте завернем этот кусочек холста, чтобы уберечь его от дальнейших повреждений.

Вынув из нагрудного кармашка платок, Д'Изерния встряхнул его и накинул на открытую ладонь. Тони бережно уложил фрагмент на платок и завернул. Д'Изерния одобрительно кивнул.

– Так. С вводным этапом покончено, мы можем идти. Но прежде, пожалуй, вам доставит некоторое удовольствие знакомство с нашим патроном, владельцем полотна. Познакомившись с ним, вы, наверное, уясните, почему сегодняшняя церемония, по крайней мере для нам с Роблом, отчасти представлялась в юмористическом свете.

Круг света пропутешествовал по полу к алькову, вдоль колеи, оставленной узкими шинами, до оставивших ее колес. Там сидел в инвалидном кресле темный субъект, по пояс укутанный серым одеялом, сцепив на коленях старческие руки, похожие на птичьи лапы. Свет медленно двинулся вверх, по мешковатому коричневому пиджаку и пожелтевшей рубашке, неряшливо завязанному черному галстуку, тощей шее, торчащей из чересчур просторного воротничка.