Донос - Юрий Запевалов

– Юра, ты делаешь вот такое вступление, трррам-трататрррам, вот так, повтори, вот так – и ритм, ритм, так, и вступает оркестр! Начинает оркестр. Ребята, пусть это станет нашим правилом, традицией, вначале ударник делает вот это вступление и сразу, вот после этого такта, после второго ритма – вступает оркестр. И так будет со всеми нашими вещами. – Он так и говорил «наши вещи». «Давайте-ка начнем вот с этой вещи…»

С каждым днем оркестр становился сыгранней и стройнее. Работали ежедневно по четыре часа, иногда репетиция затягивалась и мы расходились далеко за полночь. Благо, жили все почти рядом.

На репетициях порядок был один – начиналось с голосового звучания разучиваемой вещи. «Мычали» по нотам. Затем разминка губ на инструментах, гаммы и другие музыкальные упражнения. На это уходил примерно час и после небольшого отдыха, проигрывание знакомого репертуара.

Разучивание новых «вещей» длилось долго, с отработкой на каждом инструменте, затем обязательное «сыгрывание». Это термин тоже Семена Прокопьевича.

В конце репетиции обязательное «чистое» исполнение разученных «вещей». Их в репертуаре оркестра набиралось уже более двадцати. Все известные в то время вальсы, танго, марши, популярные – «Огонек», «Катюша» – новые, быстро возникавшие в военные годы, песни. Как только появлялась такая песня, Семен Прокопьевич расписывал ее по нотам, три-четыре вечера разучивания и появлялась новая «вещь» в оркестре.

Наконец, Семен Прокопьевич решил, что оркестр готов предстать перед публикой.

18

Звонок раздался через два дня.

– Георгий Александрович, вы не могли бы заехать к нам еще раз? Кое-что надо уточнить.

– Могу, конечно. Когда, в какое время?

– Мы вас будем ждать в 14 часов, сможете?

– Смогу, конечно, приеду.

И снова ничего не насторожило, не икнулось, не дрогнуло, не напряглось.

К условленному времени подъехал к воротам Управления. Меня поджидали четыре человека, во дворе.

– Едем к вам домой. Есть ордер на обыск.

– Покажите.

– Давайте так. Сейчас не будем терять время, поедем, а на месте я вам все покажу, все посмотрим.

Поехали. На месте, уже в доме, показали факсовскую копию какого-то документа.

– Да ладно, Юра, пусть посмотрят, нам прятать нечего, – это жена, – проходите, располагайтесь вот здесь. Что будете смотреть?

– Это обыск, Нина Александровна. Смотреть будем все и везде. Деньги, золото, драгоценности есть?

– Что вы имеете в виду?

– Мы имеем ввиду – в значительных количествах.

– Нет, ничего подобного нету. Ни в каких количествах. Пригласили понятыми строительных рабочих, что работали у соседа по найму. Перерыли все бумаги, тщательно осмотрели все комнаты, шкафы, кладовки, спустились в подвал, сходили в гараж, в баню. Но аккуратно, без погрома. Заминка произошла из-за оружия.

На стене у меня висят подарки и сувениры со всего мира, в том числе ножи, сабли, одна, казацкая, датирована 1811-м годом, висят «мачете» из Мексики и Панамы, ружья, пистолеты. На все есть регистрационные документы, но в суматохе не можем их сразу найти и показать. Катков нервничает. А когда обнаружили и боеприпасы – целый «арсенал» ружейных и пистолетных патронов, в большом количестве, заряженные в основном пулей и крупной картечью, он и вовсе разволновался.

– Или покажите документы, или я вызываю наряд милиции.

Но документы, наконец, найдены, все успокоились, напряжение спало.

– Что же это вы, Георгий Александрович, к осаде, что ли, готовились?

– А как вы думали, в нашем «медвежьем» углу ко всему надо быть готовым. Времена неспокойные, а пока до вас, охранников, достучишься…

– Что верно, то верно. А это как же, у вас что, в каждой комнате по телевизору, да еще вон два незадействованных. Откуда столько аппаратуры?

– А вы проработали бы более сорока лет на Крайнем Севере, тоже наверное приобрели бы. Последние десять лет мы там работали в три семьи, деньги не копили, хватит, в 91-м потеряли все накопленное. Копили всю жизнь, а потеряли в один день, по одному Указу.

– Да это понятно. Но все же…

– Что все же? Подозрительно?

– Да так, как-то…

– Мы загрузили в контейнер все, что имели, не оставили на Севере ничего, здесь то уже не купить, не на что, денег-то нет.

– А вот это мы как раз и посмотрим.

– Смотрите. Вот оно, что должно было хотя ба насторожить! Ничуть, ничто не дрогнуло и в этот раз. Хотя, куда уж прозрачнее?

Ищут деньги, и не просто деньги, а «большие» деньги. Ну, это уже не просто «донос», это чья-то «наводка».

Составили акт, забрали текущие бухгалтерские документы, впоследствии так и не пригодившиеся следствию, но потерянные для Компании навечно, уехали.

– Вы позвоните мне в пятницу, Георгий Александрович, – сказал на прощание Катков. Обыск был в среду.

Ни ордера на обыск, ни постановлений прокурора на правомерность действий оперативников так Катков мне и не показал.

В городе развесили афиши. Премьера состоялась на большой сцене городского Драмтеатра, в воскресение, перед началом дневного спектакля. Зал был полон, родителей музыкантов пригласили по специальным пригласительным билетам. Мы с братом были двое в оркестре, поэтому маме дали два билета и она пришла со своей подругой Тоней, спасавшей нас от голода, да думаю и спасшей нас от смерти.

Все было чинно в театре, торжественно и непривычно. Мы как-то притихли, немного нервничали, Семен Прокопьевич улыбался, успокаивал нас – играть, как на репетиции! Наконец кто-то выступил, нас объявили, Семен Прокопьевич поднял дирижерскую палочку, прозвучала вступительная барабанная дробь, оркестр слаженно начал и зазвучала Мелодия. Концерт, первый в нашей жизни оркестровый концерт, начался.

Успех был полный. В зале много военных, много и детей.

Где-то бушевала война, каждый день приносил страдания, смерть, люди боялись почтальонов, боялись получить «похоронку», а здесь, в театре, на общегородской сцене, дети в большом настоящем духовом оркестре играют для людей, для зрителей красивые музыкальные мелодии, играют вполне профессионально, мелодии звучат слаженно, красиво.

Ясно, что для Города наш концерт не был рядовым мероприятием. Лица людей в зале светлели, нажитые постоянным горем морщины разгладились, глаза повлажнели, впервые не от горя, впервые за эти долгие, трудные годы – от восторга, от радости! Вот она жизнь, продолжается, никакая война нам не страшна, если и в это тяжелейшее время, эти пацаны, старшему из которых одиннадцать лет, а младшему, трудно поверить, нет еще и семи – на настоящих музыкальных инструментах и на настоящей театральной сцене играют такие мелодии!

Закончился концерт. Нам аплодировали стоя. Потом выступил кто-то из руководителей города, тепло нас поздравил, Семена Прокопьевича обнял, пожелал нам удачи и успехов, хотел обнять и меня, самого младшего, но я сидел на специально сооруженном возвышении, сходить с него не захотел, да и стеснялся очень.

Затем нам вручили какие-то подарки, занавес в очередной и уже последний раз закрылся, мы перешли в оркестровую яму, чтобы сыграть еще раз, теперь в антракте спектакля.

После этого концерта о нас заговорили. Мы стали «нарасхват». В городе уже невозможно было проводить какое-то общественное мероприятие, торжество, праздничный банкет без детского оркестра. В праздники мы давали несколько концертов в день и заканчивали свои концерты иногда далеко заполночь.

Нас задаривали, мы уносили иногда с торжеств и банкетов целые сумки всяких сладостей и еды – конфеты, пирожное, куски масла, разные печенья, булочки.

За концерты оркестру платили деньги, по договоренности. Семен Прокопьевич тратил их на нас и на оркестр. Он нас одевал, поил и кормил, закупал для оркестра новые инструменты.

– Я уже старик, – говорил он, – все что у меня есть, это вы! Помню свою огромную радость, когда перед началом зимы Семен Прокопьевич купил мне валенки. Зимы в Кургане жестокие, морозы достигали пятидесяти градусов и валенки мне были ох как кстати – ходить зимой мне было совершенно не в чем, валенки в семье полагались только школьникам – Саше и Нине. Давал нам Семен Прокопьевич понемногу денег и для передачи родителям – в войну это тоже было неплохим подспорьем семье. В общем, все, что мы зарабатывали, оставалось и делилось в оркестре, который давно уже стал одной дружной семьей.

На аренду помещений мы не тратились – зимой занимались в квартире Семена Прокопьевича, а летом – на обширном подворье этого же дома, бывшего когда-то постоялым двором. Подворье большое, с огромными постоянно закрытыми амбарами, с широкими навесами и деревянными эстакадами перед дверями этих амбаров. Вот на этих эстакадах, как на сцене, мы и проводили свои репетиции.