Нации и национализм - Эрнест Геллнер

Применив это двойное противопоставление «культурное единство/культурная двойственность» к уже выстроенной нами четырехступенчатой типологии, мы получим восемь возможных ситуаций (см. рис. 2).

Обратите вначале внимание на то, что строки 1, 3, 5 и 7 относятся к ситуации, когда, несмотря на любые неравенства в отношении к власти или доступности образования, национализм не имеет силы из-за отсутствия (ex hypothesi) культурной дифференциации. Есть свидетельство, что классы, возникающие на ранней стадии развития индустриального общества (оставим в стороне более сглаженное, менее резкое расслоение, происходящее на более поздней стадии), не пребывают в состоянии перманентного и постоянно нарастающего конфликта, пока культурная дифференциация не вызовет вспышки, ведущей к размежеванию, к отделению себя от врага. Понятно, что большое число столкновений, имевших место, скажем, в 1848 году, были классовыми. Для Токвилля [1], относящегося к этим событиям с неодобрением, это было столь же очевидно, как и для Маркса, одобрявшего их. Однако не прекращаясь, они не становились бесконтрольными. С другой стороны, марксизм предпочитает считать этнические конфликты хорошо скрытыми классовыми и верит, что человечество выиграет, если маска будет сорвана: люди прозреют и, таким образом, избавятся от националистических предрассудков. Это представляется полным непониманием того, что такое эта маска, и того, что в действительности скрывается под ней. «Антисемитизм — это социализм дураков» — было когда-то такое выражение, хотя его и не вспоминали в дни суда над Сланским [2] или во время польской чистки 1968 года, когда социалистический режим содействовал разжиганию антисемитизма [3]. Рабочие якобы не имеют отечества, родной культуры, отличающей их от других рабочих, особенно иммигрантов, а также, как может показаться, и какого-либо цвета кожи. К сожалению, рабочих обычно не волнуют эти любопытные, захватывающие изъявления чувств, хотя вовсе не оттого, что им мало это внушают. В действительности этническая принадлежность вторгается в политическую сферу в образе «национализма», если культурная однородность или целостность (не бесклассовость) становятся необходимыми для экономической основы социальной жизни и, соответственно, когда классовые различия, связанные с культурой, делаются невыносимыми, в то время как этнически безразличные, постоянные классовые различия остаются вполне терпимыми.

В ~В

О ~O

1А А ранняя индустриализация без этнического ускорения

2А Б

О О национализм «габсбурского» [4] типа (направлен на восток и на юг)

3А Б зрелая однородная индустриализация

4А Б классический либеральный западный национализм

~О О

5А А декабристская [5] революционная, но не националистическая ситуация

6А Б национализм диаспоры [6]

~I ~I

7А А нетипичная донационалистическая ситуация

8А Б типичная донационалистическая ситуация

Рис. 2. Типология социальных ситуаций, стимулирующих национализм и препятствующих национализму

~ — означает отрицание, отсутствие. В — власть, О — доступность современного образования, А и Б обозначают названия отдельных культур. Каждая из пронумерованных строк представляет одну из возможных ситуаций; строка, содержащая А и Б, означает ситуацию, когда две культуры сосуществуют на одной территории; строка, где имеются А и А, означает культурную однородность на той же территории. Если А и Б находятся под О или В, тогда культурной группе, о которой идет речь, доступны образование или власть, если они находятся под ~О или ~ В, то они недоступны. Ситуация в любой группе обозначена ближайшими О и В над ним.

Строка 1 относится к классическому раннему индустриализму, когда и власть, и доступность образования сосредоточены в чьих-либо руках, но здесь лишенные прав не отличаются в культурном отношении от имеющих их, и, соответственно, это не имеет никаких или, во всяком случае, значимых последствий. Предсказанные марксизмом противоречия и катаклизмы не возникают. Строка 3 относится к позднему индустриализму с общедоступным образованием и отсутствием культурных различий; здесь еще меньше оснований предполагать конфликты, чем на строке 1. Мы еще должны обсудить важный и сложный вопрос: всегда ли в период развитого индустриализма рождается общая для всех культура, преодолевающая к этому времени языковые различия. Если у людей более или менее сходны понятия, то, возможно, не имеет значения, какими словами они выражены. При таком условии строка 3 могла бы характеризовать будущее всего человечества после наступления эпохи всеобщего индустриализма, если, разумеется, она когда-либо наступит. Этот вопрос будет обсужден позже.

Строка 5 также не создает ситуации появления националистических проблем и противоречий. Слабая в политическом отношении подгруппа имеет преимущества в области экономики и образования, но, будучи неотличимой от большинства, может незаметно плавать в общем бассейне как легендарный маоистский партизан [4], не привлекая вражеского внимания.

Строки 7 и 8 также не имеют отношения к националистической проблематике, но совсем по другой причине. В обоих случаях вопрос доступности новой, высокоразвитой культуры, являющейся предварительным условием изменения стиля жизни, и возможности воспользоваться его преимуществами вообще не возникает. Здесь она не доступна одним больше, чем другим. Именно этот момент является решающим для нашей теории: суть национализма — в приобщении, причастности, принадлежности именно к высокой письменной культуре, охватывающей население всей политической единицы и обязательно соответствующей тому типу разделения труда и способа производства, которые лежат в основе данного общества. В ситуациях строк 7 и 8 такой способ производства отсутствует; нет даже упоминания о нем или об отношении к нему. Не существует высокой культуры или, во всяком случае, такой, которая имеет тенденцию и возможности превратиться в культуру, единую для всего общества, и стать условием его успешного экономического функционирования. Строка 7 дважды исключается из националистического списка: первый раз — по причине, уже упомянутой, и еще раз — поскольку она также требует культурной дифференциации, которая могла бы повлечь за собой любые другие проблемы. Строка 8 более типична для сложных аграрных обществ, чем строка 7: правящий слой выделяется здесь при помощи определенной культуры, которая служит знаком различия, уменьшает неопределенность и, таким образом, напряженность. Строка 7 со своей культурной целостностью не типична для аграрного мира.

Отметим еще одну разницу между картиной, отраженной этой типологией, и той, которую обычно предлагает марксизм. Как уже указывалось, наша модель допускает возможность вертикального конфликта между различными горизонтальными слоями, но совершенно иную, чем предсказывал марксизм. Она предполагает конфликт только в тех случаях, когда «этнический» (культурный или какие-либо другие опознавательные знаки) заметны и подчеркивают различия в доступности образования и власти и более всего когда они тормозят свободное перемещение людей через произвольные границы социальной стратификации[27]. Она также предполагает возможный конфликт в процессе развития индустриализма скорее раньше, чем позже (с оговоркой, что без этнической и культурной дифференциации никакой опасный и острый конфликт вообще невозможен). Однако эти различия в прогнозах лучше рассматривать не сами по себе, а как следствия лежащих в их основе теорий.

В этом плане две точки зрения различаются по меньшей мере в двух аспектах. Один из них касается темы, которой уделяли очень много внимания критики марксизма: отношение к социальному расслоению, вызванному индустриализацией (или, пользуясь марксистской терминологией, капитализмом). Наша модель допускает возможность поляризации, отсутствие социальной целостности на ранней стадии индустриализма и последующее их сглаживание благодаря социальной мобильности, уменьшению социальной дистанции и смешению стилей жизни. Она отрицает огромные различия в отношении к собственности, но предполагает, что скрытые и явные последствия этого становятся гораздо менее существенными.

Значительно важнее сама природа поляризации, возможной в индустриальном обществе. Наша модель существенно отличается от марксистской тем, что в ней мы не касались вопроса управления и владения капиталом. Однородность культуры, доступность власти и образования — только эти элементы были включены в модель для того, чтобы мы могли представить себе восемь наших возможностей. Капитал, собственность и богатство мы вообще исключили, причем сознательно. Эти факторы, которым когда-то придавалось такое большое значение, были заменены другим, изначально обозначенным как доступность образования, предполагающим, как уже объяснялось ранее, возможность приобрести определенную сумму навыков, которые позволяют человеку успешно существовать в условиях так называемого индустриального разделения труда. Я считаю такой подход полностью оправданным. Дело в том, что эту точку зрения часто разделяют экономисты, придерживающиеся принципа laisser faire[28]. Население, находящееся за чертой бедности (например, работающие по найму китайские кули [5]), попав в благоприятные условия, начинает преуспевать, в то время как капитал, оказавшийся в руках людей, не способных им воспользоваться, не идет на пользу экономическому развитию. Значение понятий «капитал» и «капитализм» представляется преувеличенным.