Спецслужбы первых лет СССР. 1923–1939: На пути к большому террору - Игорь Симбирцев

Официально датой окончания «Треста» считается 1927 год, когда один из работавших по этой программе чекистов по фамилии Опперпут (на Западе ранее работал под фамилией Селянинов, а в операции «Трест» под фамилией Стауниц) перешел на сторону белоэмигрантов. Он выдал всю подоплеку операции, объяснив сразу и гибель в СССР нескольких боевых групп, подтвердив подозрения Врангеля о чекистской ловушке под видом «Треста». После этого операция была свернута.

В советской литературе окончанию «Треста» придавали плановый характер, не отрицая при этом роковой роли предательства Опперпута: якобы операция себя уже исчерпала. Еще в феврале 1927 года на совещании руководства ГПУ у Менжинского разрабатывались планы прекращения «Треста», и тому было несколько очевидных причин. Во-первых, сама легенда МОЦР уже трещала по швам, слишком долго она без провалов и масштабно работала под носом у ГПУ, в руководстве РОВС и в английской разведке в нее уже не верили. Во-вторых, она перестала быть сдерживающим фактором для боевого крыла монархистов, Кутепов с конца 1926 года затеял независимую от МОЦР переброску новых боевых групп в Советский Союз и активизацию террора. Недаром последние вояжи «руководителей МОЦР» на Запад, Якушева в конце 1926 года и Потапова в начале 1927 года (его сопровождал под видом заговорщика сотрудник военной разведки РККА Зиновьев), преследовали цель заманить в СССР на погибель с «инспекторской поездкой» самого Кутепова по методу Рейли или Савинкова. Но более осторожный Кутепов от предложения выехать на тайную встречу с МОЦР в Ленинград отказался, встретившись с Потаповым и Зиновьевым в Финляндии. В-третьих, с приходом в Польше в 1926 году в результате военного переворота к власти маршала Пилсудского его разведка Дефензива, также работавшая с МОЦР, запросила на случай скорой советско-польской войны план мобилизации Красной армии. А получив от Якушева очередную «дезу», быстро ее раскусила, свернув контакты с МОЦР и посоветовав сделать то же и белоэмигрантам. Западные разведки ГПУ гораздо труднее было одурачить своим «Трестом», в отличие от русской эмиграции они легче перепроверяли поставляемую информацию по своим агентурным каналам в СССР. Поэтому французская и английская разведки достаточно быстро свернули свою работу с «Трестом», а к 1926 году их примеру последовали и финны с поляками – самые верные тогда союзники белой эмиграции.

Так что дни «Треста» были сочтены, хотя благосклонная к чекистам литература и лукавит, что «Трест» закрывали планово. Ведь даже на том совещании у Менжинского речь шла лишь о возможности прикрыть «Трест» в будущем и о развертывании на его плацдарме других комбинаций. А даже в случае закрытия «Треста» до того необходимо было перебросить мостик к новой большой операции, внедрить кого-то в собиравшуюся заняться исключительно террором против СССР организацию Кутепова. Там же, видимо, впервые обсуждали детально план ликвидации Кутепова за границей после закрытия легенды «Треста», как подозревали затем сами эмигранты, именно на разведку и посмотреть вблизи на будущую жертву выезжал в Хельсинки в начале 1927 года с Потаповым кадровый советский разведчик из Разведупра Зиновьев.

Добил же «Трест» внезапный для ГПУ побег из СССР его сотрудника Опперпута, и лишь после этого Менжинский лично доложил Сталину об окончании пятилетнего проекта «Треста». Тогда это на Лубянке посчитали неудачей и почти провалом. На время расследования измены Опперпута Артузова даже отстраняли от руководства контрразведывательным отделом ГПУ, хотя вскоре он был восстановлен и в декабре 1927 года на празднованиях десятилетия органов ЧК вместе с другими известными чекистами получил именной маузер, а чуть позднее и назначение главой внешней разведки ГПУ.

Опперпут бежал из Советского Союза через то же «окно» ГПУ на финской границе, оставив на конспиративной квартире ГПУ в Ленинграде «прощальное письмо» своим бывшим начальникам. С собой он увел, спасая от ареста, эмиссара кутеповской боевой организации Марию Захарченко, под влиянием обаяния и бесстрашия которой он и пересмотрел свои взгляды на чекистскую службу. Одновременно через польскую границу ушла предупрежденная Опперпутом группа мужа Захарченко Радковича. Именно выведя боевые кадры РОВС из-под удара, Опперпут заслужил доверие Кутепова к своим показаниям, ведь в эмиграции к его переходу отнеслись как к очередной чекистской провокации, сохраняя веру в существование в СССР подполья МОЦР. Польская разведка прямо назвала Опперпута подставой ГПУ, а начальник ее «советского» отдела Таликовский требовал у Кутепова передачи перебежчика Варшаве для ареста и допросов. Но быстрая ликвидация проваленной легенды «Треста» в СССР все поставила на места, подтвердив правоту перебежчика. Все входившие в МОЦР не по приказу ГПУ, а заманенные туда немедленно в Советском Союзе арестованы, а Якушев, Потапов, Ланговой и другие провокаторы «Треста» остались на свободе. Арестован и не успевший уйти из Союза эмиссар РОВС полковник Сусалов, его в конце 1927 года расстреляли в числе других 20 заложников ГПУ в ответ на убийство белоэмигрантами в Варшаве советского дипломата Войкова. Этот человек в молодости тоже имел чекистский опыт и был причастен к екатеринбургской бойне царской семьи в 1918 году, а после перехода в Наркомат иностранных дел даже своей смертью послужил ГПУ поводом к массовому расстрелу в 1927 году. И сейчас москвичи и гости столицы, проезжающие на метро мимо станции «Войковская», слышат его увековеченную советской властью фамилию, вряд ли в большинстве своем подробно зная об этих «заслугах» Войкова. Среди этих 20 расстрелянных были и арестованные ранее при тайных походах в СССР князь Долгорукий и полковник Эльвенгрен, так что практика расстрела заложников по спискам из времен «красного террора» Гражданской периодически возвращалась в арсенал ГПУ и в относительно мирных 20-х годах.

После поднявшейся в Европе волны возмущений по делу «расстрела двадцати» советский нарком юстиции Крыленко и замначальника ГПУ Ягода были вынуждены в газетах не слишком убедительно оправдываться, что права на такие ритуальные расстрелы заложников в СССР даются ГПУ в исключительных случаях. И что касается такая практика не только политических противников советской власти, что недавно в Ленинграде ГПУ также по упрощенной процедуре расстреляло членов уголовной банды «чубаровцев». Но все это уже мало что меняло в глазах остального мира, поражавшегося правом советской спецслужбы приносить жертвоприношения по спискам в стиле диких ацтеков или древних ассирийцев.

Тем более что в ответ на всплеск «белого террора» расстрелы ранее арестованных ГПУ фактически заложников (непосредственно к убийству Войкова в Варшаве и взрыву партклуба в Ленинграде на Мойке никакого отношения не имевших) прошли в разных уголках СССР. Именно тогда на Северном Кавказе тамошний глава ГПУ Ефим Евдокимов ввел впервые практику расстрела ранее арестованных «по альбому», когда в таком альбоме единым списком выносили обвинение группе лиц вместо индивидуально предъявленного каждому обвинения. А посланный с такой же миссией в Белорусскую ССР сотрудник ГПУ и родственник самого Дзержинского Роман Пилляр после проведенных там же расстрелов 1927 года (в ответ на убийство замначальника Белорусского ГПУ Опанского) недовольно писал в Москву на Лубянку: «Приговорил к расстрелу 29 человек, послал в ГПУ со специальным человеком протокол и дела, но товарища там продержали 5 дней, протокол проходил через тройку (Артузов, Дерибас, Фельдман), которая заставила докладывать дела по существу». Переводя недовольство племянника основателя ВЧК с чекистского на обычный язык: в Москве волокитили работу и без дела задержали его посланца, «заставили докладывать дела по существу», вместо утверждения расстрелов всех 29 обреченных единым списком. При этом из того же доклада Пилляра из Минска понятно, что из 29 человек все равно 28 расстреляли, заменили расстрел тюрьмой только одному белорусскому крестьянину из белого отряда Булак-Балаховича ввиду амнистии такой категории к 10-й годовщине Октября – и этим помилованием одного из 29 Пилляр тоже явно недоволен.

Опперпут же в Европе стал близок к Кутепову и призывал к началу новой террористической кампании внутри Советского Союза, к тому же обвинения в провокаторстве он мог смыть только кровью. Он предлагал Кутепову и его боевой группе даже отравить зерно на одном из направляемых из СССР в Европу судов с экспортным советским хлебом, отобранным у крестьян для финансирования сталинской промышленной индустриализации. Пишущие о чекистах тех лет и об операции «Трест» с восторженным придыханием авторы указывают на это предложение Опперпута как на признак жуткого падения белой эмиграции – даже ценой смерти европейских обывателей хотели сорвать поставки зерна из СССР. Крестьян, у которых выгребали для нужд советской промышленности и военной машины этот хлеб на экспорт, которые скоро станут жертвами страшного голода на селе 1930–1931 годов, любящим чекистов авторам не жалко. К тому же это предложение исходило от только что перебежавшего из рядов ГПУ Опперпута и скорее характеризует чекистский образ мысли, Кутепов же этим советом своего нового консультанта из беглых чекистов так и не воспользовался, да и вряд ли рассматривал его всерьез.