Таинство - Клайв Баркер

— Ничего-ничего, — сказала она. — Я не сержусь. Просто удивилась. Я не видела у тебя этой книги.

— Я сунул ее под куртку.

— И где ты ее нашел?

Шервуд рассказал о столе, чернилах и ручках, и, пока он говорил, Фрэнни взяла книгу у него из рук и подошла к окну. От книги исходил странный запах. Фрэнни поднесла ее к носу — не слишком близко — и втянула этот запах. Пахло холодным огнем от углей, оставленных под дождем. Это насторожило Фрэнни — теперь она опасалась открывать книгу, но не могла не сделать этого, зная, откуда эта книга взялась. Она зацепила большим пальцем обложку и приподняла. На первой странице был круг, нарисованный черными или темно-коричневыми чернилами. Ни фамилии автора. Ни названия. Одно это кольцо, идеально ровное.

— Это его книга? — спросила она Шервуда.

— Наверно.

— Кто-нибудь знает, что ты ее взял?

— Нет, не думаю.

Хотя бы это радовало. Фрэнни перевернула страницу. То, что она увидела, было настолько же сложно, насколько проста была предыдущая страница: строчки текста одна за другой, крохотные слова так прижаты друг к другу, что кажется, сливаются в одно. Фрэнни перевернула страницу. Та же картина — слева и справа. То же самое и на следующих двух, и на двух следующих, и на двух следующих. Она присмотрелась к тексту — можно ли понять, что там написано, — но слова были не английские. Еще более странным ей показалось то, что буквы были явно не из алфавита — изящные, замысловатые значки, выписанные так тщательно, словно их выводила рука безумца.

— Что это значит? — спросил Шервуд, заглядывая через плечо сестры.

— Не знаю. Ничего подобного я в жизни не видела.

— Думаешь, это какой-то рассказ?

— Вряд ли. Это не печатный текст, как в обычных книгах.

Она лизнула палец и ткнула в значки. Палец испачкался.

— Он это сам написал, — сказала она.

— Джекоб? — выдохнул Шервуд.

— Да.

Фрэнни перевернула еще несколько страниц, и наконец на глаза ей попалась картинка. Это было изображение насекомого — какого-то жука, как ей показалось, и, как и значки на предыдущих страницах, он был скрупулезно заштрихован. Каждая деталь головы, лапок, радужных крылышек — в тусклом свете они казались реальными, словно прикоснись она к этому жуку, и он с жужжанием поднимется с бумаги.

— Я знаю, что не должен был брать эту книгу, — сказал Шервуд, — но теперь я не хочу ее возвращать, потому что не хочу увидеть его снова.

— Тебе и не придется ее отдавать, — успокоила его Фрэнни.

— Ты обещаешь?

— Обещаю. Тебе нечего бояться, Шер. Здесь мы в безопасности: мама и папа нас охраняют.

Шервуд просунул руку ей под локоть. Фрэнни чувствовала, как дрожь проходит по его худенькому тельцу.

— Но ведь они не всегда тут будут? — сказал он пугающе невыразительно, словно об этой самой ужасной из всех возможностей можно было сказать только так — голосом, лишенным всяких эмоций.

— Да, не всегда.

— И что тогда случится с нами?

— Я буду заботиться о тебе.

— Обещаешь?

— Обещаю. Ну а теперь тебе пора возвращаться в кровать.

Фрэнни взяла брата за руку, и они вдвоем на цыпочках прошли по лестничной площадке до его комнаты, Там она уложила Шервуда в постель и сказала, чтобы он не думал о книге, или о Суде, или о том, что случилось вчера вечером, а просто попытался уснуть. Исполнив свой долг, она вернулась к себе, закрыла дверь, задвинула штору и положила книгу в шкаф под свитера. У дверцы шкафа не было замка, а если б и был, она бы обязательно повернула ключ. Потом Фрэнни улеглась в холодную постель и зажгла прикроватную лампу — на тот случай, если жук из книги поползет по полу, чтобы найти ее еще до рассвета. А после событий вчерашнего вечера такое вполне могло случиться.

IV

Уилл съел суп, как послушный пациент, а после того, как Адель измерила ему температуру, собрала все на поднос и удалилась, быстро встал и оделся. Дождливый день уже начал клониться к вечеру, но Уилл был полон решимости не откладывать поход на завтра.

В гостиной работал телевизор, до него донесся спокойный, ровный голос ведущего, а потом, когда мать переключилась на другой канал, — смех и аплодисменты. Этот шум был очень кстати, он заглушал скрип ступенек, когда Уилл спускался в холл. Там, пока он надевал шарф, куртку, перчатки и ботинки, его едва не засекли: отец из кабинета крикнул Адели, что уже устал ждать чай. Может, она отправилась на поле срывать чайные листочки, черт побери? Адель не ответила, и отец понесся на кухню, чтобы выяснить, что происходит. Но Хьюго не заметил сына в сумерках холла, и, пока он выговаривал Адели за медлительность, Уилл приоткрыл дверь ровно настолько, чтобы протиснуться через узкую щель, — он опасался, что приток холодного воздуха известит всех о его уходе, — выскользнул наружу и отправился в свое вечернее путешествие.

Роза не стала скрывать радость, когда выяснилось, что книга исчезла. Она сгорела во время пожара, и говорить было не о чем.

— Значит, ты потерял один из своих драгоценных дневников, — сказала она. — Может, теперь станешь проявлять больше сочувствия, когда я буду тосковать по детям.

— Это вещи несравнимые, — сказал Стип, продолжая разгребать пепел.

Стол превратился в обугленные доски, ручки и кисти — в прах, коробочка с акварельными красками стала неузнаваемой, чернила выкипели. Сумка, в которой лежали дневники, не попала в огонь, так что погибло не все. Но последний отчет о восемнадцати годах непосильных трудов исчез. И попытка Розы приравнять эту утрату к тому, что испытывала она, когда он пресекал убожеское существование очередного ее выродка, оскорбила Джекоба до глубины души.

— Это труд моей жизни, — заметил он ей.

— Тогда прискорбно. Он делает книги! Прискорбно. — Она наклонилась к Стипу. — Для кого, по-твоему, ты их делаешь? Не для меня. Меня они не интересуют. Ни капельки не интересуют.

— Ты знаешь, почему я их делаю, — мрачно сказал Джекоб. — Чтобы свидетельствовать. Когда придет Господь и потребует, чтобы мы в мельчайших подробностях рассказали Ему о том, что сделано, у нас должен быть отчет. Со всеми подробностями. Только тогда мы будем… Господи Иисусе! Да с какой стати я тебе все это объясняю?

— Ты можешь произнести это слово. Ну, давай же, произнеси его. Скажи: «Прощены». Именно это ты не уставал повторять: «Мы будем прощены». — Она подошла ближе. — Но ты больше в это не веришь? — Роза обхватила его лицо ладонями и добавила неожиданно смиренно: — Будь честным, любовь моя.

— Я по-прежнему… по-прежнему верю, что наши жизни не бесцельны, — ответил Джекоб. — Я должен в это верить.