Таинство - Клайв Баркер

Так вот… Что я говорила? Я говорила, что мне нужно пригласить Нейла попить пивка и сказать ему, что ничего у нас не получится, а потом придется сматываться в Сан-Франциско и приводить себя в порядок, потому что благодаря тебе, мой милый, я в таком раздрае, в каком за всю мою треклятую жизнь еще не была.

Она перешла на шепот.

— И знаешь почему? Мы об этом с тобой никогда не говорили, и если бы ты сейчас открыл глаза, то я бы ничего такого не сказала, потому как без толку. Но, Уилл, я тебя люблю. Я очень тебя люблю, и по большей части меня все устраивает, потому что мы работаем вместе, и мне кажется, ты тоже любишь меня на свой манер. Ну конечно, будь у меня выбор, я бы предпочла иной манер, но выбора у меня нет, и потому я беру что дают. И это все, что получаешь ты. А если ты сейчас меня слышишь, то должен знать, приятель, что, когда ты придешь в себя, я буду отрицать к чертям собачьим каждое сказанное сейчас слово, понял? Каждое слово. — Она поднялась, чувствуя, как к глазам подступают слезы. — Черт бы тебя драл, Уилл. Тебе только и нужно, что открыть глаза. А это не так уж трудно. Еще столько всего нужно увидеть, Уилл. Тут такой чертовский холод, но все залито ярким, чистым светом — тебе понравится. Только открой глаза.

Она смотрела и ждала, словно силой мысли могла вернуть его к жизни. Но он не шелохнулся, только грудь поднималась и опускалась.

— Хорошо. Я понимаю намеки. Я пошла. Перед отъездом еще зайду к тебе. — Она наклонилась и легонько коснулась губами его лба. — Слушай, что я тебе скажу, Уилл. Где бы ты сейчас ни находился, там гораздо хуже, чем здесь. Возвращайся и посмотри на меня, посмотри на мир. Договорились? Нам тебя не хватает.

II

На следующее утро после происшествия в Суде Уилл проснулся в жутком состоянии: у него болело все — от ног до головы. Он попытался встать с кровати, но его ноги будто вспомнили, что было накануне вечером, и он упал на пол, издав такой крик (скорее удивления, чем боли), что мать прибежала к нему в комнату и нашла его распростертым на полу. Зубы Уилла выбивали дробь. Ему поставили диагноз — грипп — и вернули в кровать, где стали пичкать аспирином и омлетами.

Ночью пошел дождь со снегом, хлеставший в окно большую часть дня. Уилл хотел выйти на улицу. Его жар, думал он, превратит этот ледяной ливень в пар, когда тот еще не успеет долететь до него. Он вернулся бы в Суд, как один из библейских детей — тот, что, сожженный в печи, вернулся живым;[7] над ним поднимался бы пар, и он явился бы туда, где Джекоб и Роза держали свой странный совет. И он прошел бы голым, да, голым, через живую изгородь; исцарапанный, ободранный, подошел бы к двери, где его должен ждать Джекоб, чтобы научить мудрости; и Роза тоже будет ждать его, чтобы сказать, какой он необыкновенный парень. Да, он отправится в Суд, в сердце их тайного мира, где всё — любовь и огонь, огонь и любовь.

Если только сумеет подняться с кровати. Но тело не слушалось. Максимум, на что он был способен, это дойти до туалета, но одной рукой приходилось держаться за раковину, а другой — за член (который казался таким сморщенным, словно стыдился самого себя), чтобы не упасть — так у него кружилась голова. После ланча пришел доктор. Это была женщина с тихим голосом, коротко стриженными седыми волосами (хотя по возрасту ей еще не полагалось седых волос) и ласковой улыбкой. Она сказала, что все будет хорошо, только пока нельзя вставать и нужно принимать лекарство, которое она выпишет. Потом доктор заверила мать, что через неделю-другую он будет в полном порядке.

«Через неделю?» — подумал Уилл.

Он не может ждать целую неделю — ему нужно вернуться к Джекобу и Розе. Как только доктор и мать ушли, он поднялся и с трудом подошел к окну. Снег с дождем переходил просто в снег, он начал оседать на вершинах холмов. Уилл видел, как от его дыхания запотевает холодное стекло и снова проясняется, и решил набраться сил, черт побери, одной силой воли.

Начал он немедленно, не сходя с места: «Я буду сильным. Я буду сильным. Я буду…»

Он остановился на полуслове, услышав внизу, в холле, голос отца, а потом его шаги по лестнице. Уилл двинулся назад к кровати и успел забраться под одеяло, прежде чем распахнулась дверь и вошел отец. Лицо у него было мрачнее неба за окном.

— Итак, — сказал он без всякого вступления, — я хочу получить от тебя объяснение, мой друг, и лжи я не потерплю. Мне нужна правда.

Уилл ничего не ответил.

— Ты знаешь, почему я рано вернулся домой? — спросил отец. — Ну?

— Нет.

— Меня нашел мистер Каннингхэм. Этот чертов псих заявился посреди дня. Он разыскал меня — это его слова: разыскал меня, — потому что его сын в ужасном состоянии. Он все время плачет из-за того, что ты втянул его в какую-то гадость. — Хьюго подошел к кровати Уилла. — И теперь я хочу узнать, какие дурацкие истории ты втемяшил в башку этому придурку. И не надо качать головой, молодой человек, сейчас ты говоришь не со своей матерью. Мне нужны ответы — и правдивые ответы, ты меня слышишь?

— Шервуд… не совсем того… — сказал Уилл.

— Это что должно означать? — спросил, брызгая слюной, Хьюго.

— Он не имеет понятия, о чем говорит.

— Меня не интересует этот маленький засранец. Я просто не хочу, чтобы его отец разыскивал меня и обвинял в том, что я вырастил полного идиота. Именно так он назвал тебя. Идиотом! И возможно, он прав. У тебя что — ума совсем нету?

Уилл чувствовал, как слезы наворачиваются на глаза.

— Шервуд — мой друг, — пролепетал он.

— Ты говорил, что он не совсем того.

— Да.

— И что же тогда у нас получается? Если он твой друг, то кто тогда ты? У тебя что — совсем мозгов нет? Вы что там удумали?

— Мы просто гуляли, и он… испугался… вот и все.

— У тебя какие-то странные представления о забавах — внушать мальчишке всякие глупости. — Отец покачал головой. — Где ты этого набрался?

Он задал этот вопрос напоследок, уже не надеясь на ответ, хотя Уиллу и хотелось ответить. Его так и подмывало сказать: «Я ничего не выдумывал, ты, старый слепец. Ты не знаешь того, что знаю я, не видишь того, что вижу я, ничего не понимаешь из того…»

Но Уилл, конечно, не осмелился это произнести. Он просто закрыл глаза и позволил отцу обливать его презрением, пока тот не остыл.

Потом к нему поднялась мать с таблетками.

— Я слышала, отец говорил с тобой, — сказала она. — Знаешь, он иногда бывает грубее, чем хотел бы.

— Я знаю.

— Он говорит всякие слова…

— Я знаю, что он говорит и чего хочет, — ответил Уилл. — Он хочет, чтобы мертвым был я, а живым — Натаниэль. И ты тоже.