Разорванный август - Чингиз Абдуллаев

– Что вы хотите? – спросил он.

– Нам нужно знать вашу позицию, – сказал Шенин. – Вы не только президент страны, но еще и Генеральный секретарь нашей партии. Мы собираемся на следующей неделе провести заседание секретариата, на котором еще раз выскажем свою позицию по поводу указа Ельцина. Мы просто не имеем права отмалчиваться.

– Хорошо, – сказал после недолгого молчания Горбачев, – проводите заседание Секретариата. Я вас поддержу. Но старайтесь не расшатывать ситуацию до двадцатого августа.

Оба собеседника снова переглянулись. Они хотели объяснить президенту, что сейчас нельзя уезжать, что он обязан остаться вместе с ними в Москве, чтобы решать все эти вопросы: противостоять Указу Ельцина о департизации, выводить страну вместе с Кабинетом министров из глубокого финансового кризиса и, наконец, взять обстановку под свой контроль и всю ответственность за ситуацию в стране на себя. Они еще многое хотели сказать, когда зазвонил телефон и Горбачев поднял трубку. Это был министр внутренних дел СССР Борис Карлович Пуго.

– В Вильнюсе беспорядки, Михаил Сергеевич, – сообщил он, – перед зданием ЦК многотысячные пикеты. Они считают, что коммунисты Литвы виноваты в том, что произошло в Медининкае.

– А Бурокявичюс почему молчит? – мрачно поинтересовался Горбачев.

Бурокявичус был первым секретарем Центрального комитета Компартии Литвы, которая образовалась сразу после раскола бывшей партийной организации, разделившись на сторонников независимости под руководством Бразаускаса и приверженцев единого государства под руководством Бурокявичюса.

– Он уже выступил и сказал, что это провокации фашиствующих элементов, – доложил Пуго.

– Правильно сказал, – одобрительно произнес Горбачев, – так и нужно выступать. Наступательно и с нужными фактами в качестве доказательств. Кто ведет расследование этих убийств?

– Литовская прокуратура создала специальную следственную бригаду, – ответил Пуго.

– Это плохо, – заметил Горбачев, – нужно, чтобы к расследованию подключилась и прокуратура Союза. И провести его следует максимально объективно, чтобы все об этом узнали.

Бакланов и Шенин снова переглянулись. Они уже знали, почему звонит Пуго и что происходит в столице Литвы.

– Они создали правительственную комиссию, – не унимался Пуго, – и хотят знать все детали случившейся трагедии.

– Это их право, – сухо сказал Горбачев. Он уже тяготился разговором с этим упрямым министром, который был так прямолинеен.

– Некоторые эксперты в нашем министерстве считают, что виновными в данном преступлении могут быть омоновцы, – продолжал Пуго. – В таком случае нам не избежать еще больших осложнений. Двое из расстрелянных пока живы, и один даже может давать показания.

– Я не понимаю, почему вы все это мне рассказываете, – разозлился Михаил Сергеевич, стараясь не смотреть в глаза сидевшим в его кабинете гостям. – Если ОМОН выходит из-под вашего контроля, то это проблемы министерства и его руководства, а не президента страны.

– Мы готовы провести свое собственное расследование, – подтвердил Пуго. – Я звонил Ландсбергису и сказал, что мы проведем самое тщательное расследование.

– Когда закончите, тогда мне и доложите. – Горбачев раздраженно бросил трубку.

Наступила пауза. Бакланов первым решился ее нарушить:

– Павлов считает, что только введением чрезвычайного экономического положения мы сможем выправить ситуацию.

– Павлов – перестраховщик, – поднял голову Горбачев, – все время суетится и ничего конкретного предложить не может. Не нужно больше на него ссылаться. В последнее время он ведет себя немного неадекватно.

Бакланов ничего не ответил. Он уже догадывался, что президент собирается сменить премьера. Тот был слишком независимым политиком.

– Нужно все продумать, – предложил Михаил Сергеевич, – а чрезвычайное положение вводить, только если это нужно для экономики страны. Но учтите, что мы уже семьдесят лет жили в чрезвычайном положении, и теперь нам нужно нормально развиваться.

– Указ Ельцина о департизации создал очень напряженную обстановку в партии и в стране, – решился на последнюю попытку Шенин. – И еще нужно добавить к этому очень сложную экономическую ситуацию и политический кризис. Необходимо принимать какие-то меры.

– Мы и готовим эти меры, – убежденно произнес Горбачев, – собираемся через несколько дней заключить Союзный договор и начать строить наши отношения на новой основе.

Шенин замолчал. Он понял, что все уговоры будут бесполезны. Горбачев твердо решил уехать, оставив разруливать ситуацию своим заместителям. Бакланов тоже подавленно молчал. Через минуту они вышли из кабинета президента.

Вечером Горбачев выступил по телевидению, уверяя граждан всего Союза, что подписание нового договора будет переломным пунктом в развитии единого государства.

К Эльдару в гости приехал Виктор Сергеев. Они договаривались о встрече заранее, чтобы увидеться где-нибудь в городе, но Сергеев решил приехать к нему домой. На часах было около девяти. Эльдар открыл дверь, впуская своего друга, и с удивлением обнаружил, что генерал пьян. Впервые за много месяцев их знакомства. Сергеев прошел на кухню, уселся на стул и посмотрел на Сафарова.

– Удивлен? – спросил он. – Не знаешь, почему я себя так веду?

– Нет, – ответил Эльдар, – сейчас каждый день что-то случается. Хочешь кофе?

– Не хочу. Если есть что-то выпить, можешь мне дать, а если нет, то иди к черту. Все вы, политики, одно дерьмо, – пробормотал Виктор.

Это было уже серьезным заявлением. Он никогда раньше не позволял себе подобных выпадов. Очевидно, случилось нечто ужасное.

– Что опять произошло? – спросил Эльдар, усаживаясь напротив. – Почему ты напился?

– Тише, – попросил Сергеев, поднося указательный палец у губам, – не кричи.

– А я и не кричу. Скажи, что случилось?

– Ты разве не знаешь, что случилось? – вопросом на вопрос ответил Виктор.

– Пока не знаю. Но если ты скажешь, буду знать.

– Наши командированные вернулись из Литвы, – прошептал Сергеев, – там сегодня траур. Разве ты не слышал?

– Слышал. Убили полицейских и таможенников в Медининкае. Только я не совсем понимаю, какое это имеет к тебе отношение?

– Самое прямое, – вздохнул Сергеев. – Их завели в вагончик и всех расстреляли. Убили выстрелами в голову. Расстреляли восемь человек. Восемь! – повторил он, словно пугаясь этой цифры.

– Я слышал об этом, но при чем тут ты? Это были твои знакомые или друзья?

– Это были все еще советские граждане, хотя они себя таковыми уже не считают. Но не в этом дело. Их убили не бандиты... Ты понимаешь, о чем я говорю. Там весь пол был в гильзах от автоматического оружия. Всех убивали точно выстрелами в голову. Это не бандиты, нет. Это наши...

– О чем ты говоришь? – изумился Эльдар. – Как наши?

– Наши, – повторил со значением генерал, горестно вздохнув. – Там ведь двое остались в живых, и один уже кое-что сумел рассказать. Только никому не говори его имя. Хотя можешь говорить, все равно все литовские газеты об этом напишут, а наши потом перепечатают. Томас Ширнас, – пробормотал он имя раненого таможенника, – он уже дал показания.

– Скажи вразумительно, что именно там произошло. – О трагедии в Медининкае знал уже весь мир. Там были расстреляны шесть полицейских и таможенников. Еще двое получили тяжелые ранения.

– Их расстреляли омоновцы, – выдохнул Сергеев. Он поднял глаза на Сафарова, и Эльдар понял, что его гость выпил не так уж и много. Его просто потрясла эта страшная трагедия.

– Это были омоновцы? – не поверил Сафаров. – Не может быть! Что ты говоришь?

– Может. Нам даже известны их имена. Только об этом сейчас нельзя никому говорить. Будь они все прокляты!

– Но почему?

– Эльдар, ты же сам все понимаешь, – опустил голову Сергеев, – не будь наивным ребенком. У нас началась самая настоящая гражданская война, которая идет уже несколько лет. Прибалты и некоторые другие хотят выйти из состава нашей большой и дружной страны, а мы их не отпускаем. Соответственно, есть те, кто выступает за них, и те, кто сражается за нас. Идет самая настоящая гражданская война, в которой не бывает ни правых, ни виноватых. Я ведь знаю, как там издевались над рижским ОМОНом, как ненавидят ОМОН в Вильнюсе. Все знаю. А они тоже не стальные. Решили таким образом заявить о себе. Вот и расстреляли таможенный пост вместе с полицейскими. Это все из-за вас, проклятых политиков, молодые ребята убивают друг друга. Это все из-за вас столько убитых. И не только в Литве. Разве у вас в Азербайджане убивают меньше? Я был в Нагорном Карабахе и видел все своими глазами. А сколько убили у вас в январе девяностого, когда в город вошли танки? Сто, двести, триста человек? Идет война, Эльдар, и мы сражаемся не за наши гуманные идеалы.

– Подожди, – перебил его Сафаров, – значит, это убийство было организовано омоновцами? Ты понимаешь, что говоришь? Это ведь ужасно. Тогда получается, что литовцы правы, когда обвиняют Центр в подстрекательстве...