Крылатая сотня. Сборник рассказов - Олег Верещагин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Форпик пахнул так, как пахнет любое помещение, в котором долгое время заперты много людей — рвотой, мочой, потом, дерьмом. Бедой и страхом. Вот этим пахло сильнее всего — хотя беда и страх, казалось бы, не имеют запаха.
Имеют.
Мальчишке, который, скорчившись, сидел в клетушке в самом носу, сегодня исполнялось пятнадцать лет. Он помнил о своём дне рождения и сейчас, закрыв глаза, улыбался разбитыми губами, хотя это было очень больно — вспоминал своё четырнадцатилетие год назад. Тогда ещё не было войны…
Были и другие воспоминания — как четыре месяца назад ему повезло. Он не умер… и теперь проклинал тот день, когда не умер. Все эти четыре месяца ему хотелось выть и кусать руки при одной мысли о том, что могло бы случиться иначе — и он лежал бы мёртвый рядом с Витькой и сгоревшим "Ставриком" — и не было бы страданий, боли, тоски, а главное — ежедневного, ежесекундного унижения, худшего, чем любая боль.
Он жил только потому, что не хотел умереть пленным. А ещё… ещё где-то внутри капелькой света в чёрной ночи теплилась надежда. На что? Он не знал. Просто — надежда.
Он открыл глаза. Своего тела давно не ощущалось — шея, запястья и щиколотки были соединены в изуверский блок особой колодкой. Он не отдавал себе отчёта — почему не сломался давным-давно. Просто не сдался. И теперь хлебал полной мерой за всё разом. За то, что русский. За то, что сражался. За то, что упорный. И за то, что не желает скрывать своего презрения к тем, кто был полным хозяином над его телом.
— Коля, — услышал он своё имя. По имени его могли звать только свои. — Коля.
1. Имеются в виду подводные лодки, названные в честь адмиралов флота российского, погибших на своих постав во времена Первой Обороны Севастополя.
НАХИМОВ Павел Степанович (1802-55), российский флотоводец, адмирал. (1855). Сподвижник М. П. Лазарева. В Крымскую войну, командуя эскадрой, разгромил турецкий флот в Синопском сражении (1853). В 1854-55 один из руководителей героической обороны Севастополя. Смертельно ранен на Малаховом кургане. КОРНИЛОВ Владимир Алексеевич (1806 — 17 октября 1854, Севастополь), российский вице-адмирал (1852). С 1849 начальник штаба, с 1851 фактически командующий Черноморским флотом. В Крымскую войну один из руководителей героической обороны Севастополя. Смертельно ранен на Малаховом кургане. ИСТОМИН Владимир Иванович (1809-55), российский контр-адмирал (1853). Командир линейного корабля в Синопском сражении (1853). Руководил обороной Малахова кургана во время обороны Севастополя, убит в бою.
Он повернул голову, насколько мог. Скорчившаяся в клетке справа девчонка смотрела на него, прижавшись к прутьям. Её звали Динка, и они познакомились ещё в лагере — три месяца назад. С тех пор не расставались — им повезло.
— Ты живой? — прошептала Динка. Язык ворочался плохо, но он ответил:
— Умер им назло. Ты чего не спишь?
— С днём рожденья тебя, — просунув руку между прутьев, Динка коснулась его щеки.
— Чего? — опешил он.
— Ты говорил, что у тебя день рождения, — пальцы снова коснулись щеки. — Ну так я тебя поздравляю, Коль. Желаю счастья и всего-всего самого лучшего. И долго жизни. Вот… — она тихо вздохнула и негромко запела песенку Крокодила Гены. Про лужи и пешеходов.
Вокруг в клетках завозились. Кто-то в дальнем углу выругался по-абхазски и на ломаном русском заворчал:
— Савсэм ахрэнэли пад канэц… Ищо Новий Год отмэтилы бы…
Ему возразили:
— Да пусть празднуют… — а три или четыре мужских голоса и один женский поддержали:
— А я играю
На гармошке
У прохожих
На виду…
К сожаленью
День рожденья
Только раз
В году…
Допев песню, Динка повозилась в темноте и снова зашептала:
— А это тебе подарок… вот, галета… и вода у меня есть, я тебя напою… Задуть свечки на торте, или сам справишься?
— Как-нибудь, — ответил Колька. — Ломай галету пополам. Какой день рождения без гостей? Проходи, устраивайся…
— Я себе возьму половинку поменьше, — предупредила Динка, но мальчишка прервал её:
— Половинка больше или меньше не бывает… Только дай, если можно, сначала попить… У тебя что, пепси или кола?
— Лимонад по-тюремному. Держи.
Колька осторожно прихватил зубами — губами было больно — край миски с вонючей водой из опреснителя.
— Газ выдохся, — сообщил он, напившись, — а так ничего.
— Очень рада… Коль, ты меня возьми с собой.
— Куда? — удивился мальчишка.
— С собой, — повторила Динка. — Ты же всё равно побежишь, куда бы нас ни привезли…
…Двое офицеров — в форме штаба оккупационных сил — стояли в помещении над люком, ведущим в форпик. Омерзительная вонь поднималась оттуда, словно её выпирало поршнем.
— Входить туда я не рискую, — сказал один из них, первый лейтенант. — Ну их к… Там подбор — оторви и выбрось. В какую клетку не сунься — бандит. Откроешь — прыгнет, чтоб хоть укусить. Этапируем в Стамбул, а оттуда — куда турки захотят… — …нам уже не до этого, хотел добавить первый лейтенант, но промолчал и продолжал: — Неисправимые. Убийства, побеги, неподчинение… Но вон там — цветок ещё тот даже по меркам этой оранжереи. В носу.
— Вон в той клетке? — спросил капитан. — В колодке? Он ещё живой?
— Он? — изумился первый лейтенант. — Живее всех живых, знаете такие слова? Это Мэд Ники, срань его… Я приказал даже в клетке колодку не снимать, чтоб чего не вышло. Лет то ли пятнадцать, то ли четырнадцать, бывший лётчик у казаков…
— По-моему, от него один скелет остался, — недоверчиво сказал капитан.
— Я этого скелета боюсь, — признался первый лейтенант. И в ответ на удивлённый взгляд капитана сердито пояснил: — Серьёзно боюсь. Никогда никого не боялся, а этого щенка боюсь. Вот понимаешь, умом знаю: сейчас с него снимешь колодку — он не разогнётся, головой не сможет пошевелить, руки поднять… А всё равно. Он там ходит под себя, а я его боюсь. В глаза гляну — мороз по коже.
— Не такой уж он и страшный… — покачал головой капитан. Первый лейтенант покосился на него:
— Нда? А вот послушай… Его четыре месяца назад взяли на Кавказе. Взяли только потому, что он в бессознанке был, они с напарником полевой склад горючего своим мотопланом таранили, его взрывом отбросило и обожгло сильно. Сколько до этого он наших перебил — я не знаю, это его секрет и его гордость, про казачьих планеристов ты сам слышал… — капитан кивнул. — В первый же день охранник из турок решил малость с этим полутрупом побаловаться. Так полутруп подождал, пока этот долбанный муслим поближе подлезет и воткнул ему указательный палец в левый глаз. До упора. Поковырялся там, как в носу и вытащил обратно. Наш доблестный воин ногами подёргал и отошёл к гуриям. А этот мальчик палец о штанину вытер, на колени поднялся, штаны приспустил и надул трупу прямо в рот. Остальные охранники минут пять к щенку подойти боялись. Ну а там пошла карусель в Диснейленде. Куда его только не кидали! И били, били, били. Пос-то-ян-но. Я бы сдох. А его не то что поломать — его даже просто убить не удалось. Полежит сутки, кровью похаркает — и снова скалится во все зубы. Его специально по зубам хлестали — хоть бы один зашатался!
— Убить — чего проще, — заметил капитан. — Пулю в затылок…
— Да тут принцип, — возразил первый лейтенант. — Поломать его хотели, другим в назидание. Ха. Читали им какую-то лекцию эти дурачки из ООНовской комиссии. В подростковом бараке. Так этот щенок приладился пердеть. Лектор тезис выдаст, а он — "хрррясть!" Голливуд, комедия… Остальные и не хотят, а ржут. Его подловили, а он говорит: "Это из меня демократическая мудрость наружу прёт, переел, наверное…" Пробовали на него натравить прикормленных, были такие, хоть и мало. Ток он собрал вокруг себя таких же — им лидера не хватало — и ночью в блоке всех прикормленных задавили, как блох. Без писка — четверо руки-ноги прижимают, пятый за горло цап — и язык набок. Хобби у него — убегать. За эти четыре месяца он знаешь сколько раз убегал? Двенадцать раз. Почти каждую неделю. Последний раз сбежал неделю назад, перед отправкой, с одним дружком, украинцем. Поймали. Украинца забили, а этот отлежался… Знаешь, у него вшей нет. По-моему, они его просто боятся.
— Через приятелей на него воздействовать не пробовали? — уточнил капитан.
— Пробовали. Как-то начали одному его дружку при нём ноги сжигать. Ступни, потом — выше, выше… Дошли до паха — тот закричал. А этот ему говорит: "Молчи, что, больно так, что ли?" И тот замолчал. Ты представляешь? Так и умер — молча, а этот насвистывать начал… Его ведь убивали два раза. Не фигурально выражаясь, медицинский факт — сердце останавливалось. И что? Вот он, сидит, нашу жратву переводит и — готов поклясться! — опять о побеге думает! Не знаю, куда там его турки сплавят, но хлопот с ним буде-е-ет…
* * *