Ночное солнце - Герай Фазли

- Данилов? Сергей Маркович?

- Да, он... Вы видитесь? Связь не прервалась?

- С тех пор мы виделись всего один раз... Обещал зайти, но ушел и пропал.

- Жаль, очень жаль!..

Гюльназ, вздохнув, промолчала, как будто эти слова свидетельствовали о смерти Данилова.

Зина все поняла. Про себя она решила, что не отпустит Гюльназ, оставит у себя, подкормит как сумеет, уложит спать в одной из спокойных теплых комнат. А потом? Что будет потом, она и сама не знала.

Как бы опасаясь скрытого смысла вдруг наступившей тишины, Зина торопливо и бессвязно попыталась успокоить Гюльназ:

- Ничего не поделаешь, Гюлечка, война... В конце концов все прояснится, либо письмо напишет, либо сам явится.

- Мне тоже так кажется, что именно сегодня вечером я обязательно его увижу. - Гюльназ грустно улыбнулась, - Предчувствие у меня... Вот вернусь отсюда домой, а он сидит и меня дожидается...

- Ну и пусть дожидается, - капризно прервала ее Зина. - Сегодня вечером мы не намерены тебя отпускать. Поздно... Если любит, до утра подождет...

- Зина...

- Нет, об этом не может быть и речи.

Зина ласково взяла ее под руку. Вдруг Зина скрылась за занавеской в дальнем углу комнаты и быстро возвратилась. Гюльназ едва ее узнала. Перед ней стоял сержант: военная гимнастерка цвета хаки, широкий пояс, на вороте гимнастерки - темно-шоколадные сержантские знаки отличия. Видно, эти девушки в белых халатах, как и Зина, - бойцы. Просто халат скрывает военную форму.

- Ну, как? Идет мне? - поинтересовалась Зина, поправляя гимнастерку под широким поясом. - Похожа я на бойца?

- Еще бы! - Гюльназ с трудом разлепила губы. - Ты великолепна, Зиночка!..

- Ты думаешь, Гюля? Может, и ты поменяешь место работы...

- Наш госпиталь сгорел, сгорел сегодня...

- Тогда я попрошу нашего главврача взять тебя к нам на работу.

- А кто у вас главврач? - нетерпеливо поинтересовалась Гюльназ. Будто в ответ предполагала услышать фамилию доктора Салимы.

- Семен Никитич... хороший дядька. Тебе понравится... Ну, идем... Ты такая усталая... И, наверное, ничего не ела...

Почувствовав, как она бессильна перед магнитом этих слов, Гюльназ содрогнулась. Неужели она действительно может остаться здесь, заставив Искендера ждать?

Но, раздумывая об этом, она и не заметила, что идет за Зиной, как послушный ребенок.

Уже больше часа они сидели в маленькой чистой комнатке с двумя кроватями. На небольшом столике, придвинутом к самому окну, дымились две чашки кофе. Съев кусок хлеба, миску жирной солдатской каши, Гюльназ понемногу отходила, лицо ее порозовело. Можно ли было поверить в то, что сегодня она ела мясо, вкус рисовой каши до сих пор ощущала она на губах. А теперь еще и кофе. Не счастье ли это? От одной такой мысли можно было умереть.

... На ее нежном лице снова расцвела жизнь. Потухшие было глаза Гюльназ, нежно засветились. К лицу прилила кровь, безжизненные губы медленно окрашивались. Зина знала цену этого состояния, если бы она могла его продлить. Теперь у нее стало легче на душе.

Зина встала, сделала несколько неуверенных движений, вроде соображая, чем бы заняться, и снова присела рядом с Гюльназ. Поставила перед ней чашку с кофе.

- Пей горячим, Гюля...

Гюльназ в ее странных движениях, в ее голосе почувствовала какое-то непонятное беспокойство. "Может, у Зины дела и я ей мешаю?.."

- Зина, может, мне, я... - она не досказала "Пойти домой?", но тут же поняла бессмысленность этих слов и закончила: - Прилечь отдохнуть?.. А ты займись своими делами...

- Какие там у меня дела... Не беспокойся...

- Тогда объясни мне... почему ты какая-то грустная... что-то тебя огорчило?

- Все обычно, Гюля. Вот я думаю, как мне завтра уговорить главврача...

- Ты обо мне? Да ты не думай об этом, Зиночка!..

Но она видела, что с Зиной творится что-то неладное. Ее одолевают какие-то мысли, связанные с более серьезными вещами. Но у кого в Ленинграде сейчас нет горя. Кого оно здесь обошло? И она решила, что теперь настал ее черед утешать Зину.

- Зина...

- Да...

- Ты ничего не рассказала мне о своем Яше...

- А что рассказывать?

- Где он? Видитесь ли вы?

- Яша на том свете, Гюлечка... Как мы можем видеться?

Гюльназ показалось, что Зина шутит.

- Я серьезно спрашиваю, Зиночка... Неужели расстались?

- Да, расстались. С той минуты, как Яша ушел на тот свет, расстались навсегда!..

- Что с тобой, Зина? Почему ты такое говоришь?

- Я?

- Разве можно так говорить о любимом? "На том свете" что это за слова?

Зина как-то странно улыбнулась.

- Я правду говорю, Гюля... Яков сражался как настоящий герой и погиб как герой. Имя его в списках бессмертных. Ушел из этого мира безвременно, на том свете будет жить. Есть такие, что не живут и на этом. - Какая-то гримаса боли прошлась по ее лицу.

Наконец постигнув смысл этой гневной иронии, Гюльназ попыталась перевести разговор на другое:

- А о том герое память осталась?

Зина ее поняла, но ей тоже хотелось спросить: "А о твоем герое осталась ли память?" Но она не спросила... Вдруг передумала.

- Нет! Да разве бы я согласилась?

- Что с тобой, Зина, так говорить грешно...

- Гюлечка, уж не... а ну-ка встань.

- Зачем? Я и так скажу. Я беременна. На четвертом месяце...

Зина, как кукла со сломанной пружиной, опустилась на свою кровать.

- Что ты говоришь, Гюля?! Дорогая... Да разве ты не знаешь, что это означает?

- Знаю... Я все знаю...

Вконец обескураженная ее спокойным, уверенным голосом, Зина вскочила:

- Значит, ты все знаешь? Знаешь! - Она оглядела ее с ног до головы. Знаешь, что вес новорожденного не привышает шестьсот- семьсот граммов, бывает и меньше... Знаешь, что их кормят при помощи специальных аппаратов, зондом. Знаешь? Я уже не говорю о том, что будет с этими детьми, когда они вырастут. Ты хотя бы смотрелась в зеркало. О каком молоке может идти речь?

- Я все это знаю, Зиночка, дорогая... но знаю и то, что мой долг...

- Ты твердишь о каком-то долге, как те выдуманные герои в выдуманных книгах.

- Если они об этом говорят, тогда почему они выдуманные? Тогда они совсем настоящие.

Зина на мгновение задумалась, но сдаваться не собиралась.

- Так уж важно тебе именно здесь, в блокаде, выполнять свой долг материнства? Разве нельзя подождать?

- Значит, нельзя. У другого времени будут другие горести и заботы...

Неожиданно Зина схватила Гюльназ, заключила в объятья, прижала к своей груди и стала тихо, тихо убеждать:

- Гюлечка, милая... Тебе будет трудно... Очень трудно. Ты не представляешь, как будет трудно. Гюлечка, выбрось все из головы. Мы все сделаем, ты не пожалеешь, Гюлечка... Иначе нельзя, пойми ты...

- Нет, Зина. Нет... дорогая. Даже если соглашусь я, Искендер рассердится. Ведь он знает, что у нас будет ребенок, как я потом посмотрю ему в глаза?..

Теперь у Зины снова изменилось настроение. Теперь она уставилась в одну точку и почему-то молчала. Гюльназ показалось, что своим упрямством она обидела ее. Да, наверное, Зина права, рожать в таких условиях... Но на другое, она не могла согласиться, не имела права.

Время шло. Наконец, Зина подняла голову. Обе открыто посмотрели друг другу в глаза, обменялись улыбками. Будто что-то сказали друг другу, Гюльназ не выдержала первой, она бросилась к Зине.

- Ты такая хорошая, Зина... Я не могу на тебя наглядеться. Ты прости, что я не слушаю тебя, прости, что я такая упрямая. Мне, наверное, суждено родить здесь, в этом огне и пламени. Если даже во всем Ленинграде останусь я одна, все равно я должна родить ребенка.

И, как бы сожалея о том, что исчерпались силы и она не может высказать то, что накопилось у нее на сердце, Гюльназ, тяжело вздохнув, умолкла. Но глаза ее будто проникали в самую душу Зины и пытались досказать сказку о матери, которая осталась одна в осажденном городе. А Зина, в изумлении читая эту чудесную сказку в ее прекрасных, выразительных глазах, все думала о том, что заставляет Гюльназ так поступать, какая сила бушует в этом тщедушном теле? Гюльназ прочитала в ее глазах сожаление? Неверие? Но цветы жизни явственно отражаются на ее лице. И ей приятно слышать сказку, что рассказывает Гюльназ, слушать ее, не перебивая. И если она хочет, чтобы Гюльназ всегда рассказывала эту сказку, она должна молчать.

Прижав голову Гюльназ к своей груди, она прошептала:

- Говори еще, Гюля, говори! - а в душе дала клятву: никогда не откроет она тайну, что свернулась у нее в груди, словно ядовитая змея.

Ровно двадцать дней назад вот здесь, на этой пружинной кровати, где сидит сейчас Гюльназ, Искендер скончался у нее на руках.

23

Гюльназ обошла все, что можно было обойти. Пыталась узнать что-нибудь об Искендере. Где-то ее встречали заботливо и приветливо, отвечали на все вопросы, которые она задавала, то сурово и резко выражали недовольство тем, что она пустыми вопросами отнимает у людей время. Но результат всех ее попыток был один и тот же: никаких сведений об Искендере, он будто птицей улетел в небо. Гюльназ видела в этом лишь одно объяснение: Искендеру где-то трудно приходится. Он где-то в таком месте, что и написать не имеет возможности. Другой причины быть не могло. Эти "трудные обстоятельства" и были последней соломинкой для Гюльназ, за этим уже ничего не существовало. Самые страшные, но самые обычные для города разговоры о смерти к Искендеру не имели никакого отношения.