Иллирия - Мария Соловьева

Господин Гако ничего не сказал мне по поводу окна, явно даже не предполагая, что мне может прийти в голову мысль его открыть - и совершенно зря. Я сразу же оценила близость ветвей ореха и решила, что нельзя исключать вероятность, при которой мне пригодится это раскидистое старое дерево. Несмотря на то, что внешне я казалась не темпераментнее снулой камбалы, кое-какие материнские черты не из числа самых достойных я все же унаследовала, хоть мне пока и не предоставлялось повода их проявить.

Комната моя была небольшой, пыльной, но довольно уютной - помимо окна, из которого можно было наблюдать за диковинной кипучей жизнью большого города, там находился старый удобный стол, усеянный чернильными пятнами, кушетка и кровать весьма старомодного грубого вида под линялым синим балдахином. Расписная дешевая ширма скрывала вход в крошечную туалетную комнатушку, где на вбитом в стену гвозде сиял медный таз, а в небольшом комоде находились прочие умывальные принадлежности. По первому же звону колокольчика появлялась служанка и выполняла все мои скромные требования. Завтрак, обед и ужин также подавали мне в комнату. Подобная щедрость свидетельствовала лишь об одном: семья Эттани создала все условия, чтобы я лишний раз не показывалась на глаза. С первой же минуты мне дали понять, что наиболее разумным для меня будет сидеть в выделенном мне уголке тихо и не напоминать о своем огорчительном существовании. Я не могла сказать, что это каким-либо образом входило в противоречие с моими собственными пожеланиями - если так можно было назвать тягу забиться в темный угол и там тихо ждать своей смерти.

Однако следовало изобразить некий интерес к жизни, чтобы не вызвать беспокойство у господина Гако своими упадочными настроениями, и я кротко попросила принести мне ниток для вышивания. Моя просьба была удовлетворена. Помимо ниток служанка вручила мне и потрепанную книжицу, источающую запах благовоний - "Житие святых" или что-то в том же духе. От нее-то я и перейду к крайне важной части моего рассказа, ибо вопрос веры в Иллирии занимал главенствующее место.

...Если в Западных землях государством правила магия, В Северных - суровые воинственные короли, в Восточных - отродье богомерзких созданий с Пустошей, то Южные земли были уделом служителей веры, почти оттеснивших от власти знатных господ и раздробивших своими усобицами некогда единое королевство. Наш бедный король давно уж пребывал в изгнании, а его многочисленные преемники вели спор за право на трон - порядком облезлый - заручаясь тайной поддержкой то одного, то другого кардинала. В пылу борьбы они не заметили, как трон этот, равно как и корона Южных земель, потеряли свое значение - править стала тиара.

Иллирия находилась во власти великого понтифика, избираемого кардиналами. Власть его провозглашалась безграничной, однако на самом деле безграничны были возможности семьи, сумевшей добиться места понтифика для своего ставленника. И последние несколько десятков лет такой семьей были могущественнейшие Брана, о чьих кровавых преступлениях шепотом судачили даже в самых отдаленных уголках Южных земель.

Гако Эттани ненавидел Брана и поддерживал семью Альмасио, единственных, кто открыто выступал против партии понтифика, пользуясь давним уважением, которое питали горожане к этой фамилии. Долгие годы Альмасио копили силы и деньги, чтобы оттеснить своих давних врагов от власти, и в тот момент, когда я прибыла в Иллирию, переломный момент виделся осведомленным людям необычайно близким, заставляя их с азартной тревогой проверять, не заржавели ли копья, алебарды и шпаги за время худого мира. Мне, конечно же, о том известно еще не было. Да и о вражде Брана с Альмасио в моей родной Венте знали лишь в общих чертах, справедливо полагая, что провинциалам негоже судить о столичных делах.

...Несколько дней я тихонько вышивала цветочный орнамент да посматривала в окно, время от времени ощущая к своему удивлению неожиданные приступы интереса к бурному течению городской жизни. Жизнь на улице кипела, словно густая похлебка изо всех известных видов круп: я наблюдала, как лениво гоняются стражники за шустрыми бродягами; как танцовщицы собирают толпы зевак, пока их подельники потрошат кошельки бедняг, увлекшихся наблюдениями за выглядывающими из-под пестрых юбок быстрыми смуглыми ножками...Ругались торговки, спешащие на рынок, осыпали ударами плеток безвинных прохожих слуги знатных господ... И в какой-то момент я вдруг ощутила острое желание очутиться там, среди пестрой шумной толпы, подставить бледное лицо жгучему солнцу - все же преклонные двадцать шесть лет для женщины еще далеко не то время, когда кровь в жилах становится прохладной и прозрачной, точно святая вода.

Поэтому, не скрою, я обрадовалась, когда в мою комнату вошел Гако Эттани и сообщил, что завтра мне надлежит присоединиться к прочим членам семьи, собирающимся на торжественное богослужение в честь одного из главных осенних праздников - именин святой Иллирии, покровительницы города. Церемонию проводил сам понтифик, и, несмотря на ненависть, которую питал к нему Гако, пропустить ее считалось верхом неприличия. В день святой Иллирии храмы обычно посещали семьями, причем присутствовать полагалось всем - от мала до велика. Событие это имело не столь религиозный, сколь светский характер; впрочем, в Иллирии одно от другого было порой неотличимо, как это случается, когда власть оказывается в руках духовенства.

Не успел Гако удалиться из моей комнаты, как в нее ворвалась его жена, приходившаяся мне, разумеется, мачехой. То была дородная женщина, смуглая и темноволосая, как большинство иллириек. Ее звали Фоттиной. Мое присутствие ее заметно смущало, так что она избрала обычную для таких ситуаций тактику - принялась грубо меня одергивать и демонстрировать недовольство любыми моими действиями.

- Покажи свои платья, Гоэдиль! - первым делом приказала она.

Я достала свои немудреные пожитки. Все платья мои были траурными - из серого недорогого полотна, украшенного неказистой черной тесьмой. Из своих наблюдений за прохожими я успела вынести знание, что богатые иллирийки всех возрастов предпочитают одежды приглушенных тонов, но из дорогого шелка. Чем моложе была женщина, тем более светлые и чистые цвета ей полагалось носить. Платье должно было напоминать слегка увядший цветок со множеством поникших лепестков. Мои же наряды могли напомнить разве что ворох мешков, и было совершенно ясно, что госпоже Эттани они пришлись не по нраву. Я была значительно ниже ростом, нежели Флорэн Эттани, и значительно худее, нежели Фоттина, так что поиски подходящего мне наряда затянулись, а госпожа Эттани вскоре прилегла на кушетку и жалобно стонала, то и дело прося служанку сбрызнуть ей лицо розовой водой.

-Это невыносимо, решительно невыносимо! - восклицала она, обращаясь к кому-то незримо присутствующему в комнате. - Где я найду платье, подходящее для столь несуразной фигуры?! У этой Гоэдиль узкие плечи и тонкие руки, но совершенно нет талии! Почему она не появилась пять лет назад, когда пояса носили под грудью? Тогда бы ее можно было прилично одеть, да и вообще, к сегодняшнему дню мы бы уже забыли о ее существовании!..

После череды утомительных и унизительных примерок, сопровождаемых язвительными комментариями госпожи Эттани, которые неизменно встречались хихиканьем служанок, мне было выделено бледно-желтое платье с шитым серебром поясом. Оно не слишком хорошо оттеняло мою бледную кожу, давно не видевшую солнца, но, приходилось признать, выглядела в нем я куда лучше, чем в своих старых платьях. Мне показалось, что я стала похожа на первый весенний нарцисс, который слишком рано зацвел и стал жертвой заморозков, покрывшись инеем. Даже волосы мои серебрились, точно в них появилась седина. Но, конечно же, выбор этот был откровенно неудачным - такой цвет могла позволить себе только совсем юная девушка, и Фоттина не могла об этом не подумать.

- Госпожа Эттани, - первый раз я обратилась к мачехе. - Я все же вдова. Мне нужно прикрыть волосы накидкой, да и тон платья не подходит к моему положению.

Фоттина задумалась. Выходило, что они с мужем еще не обсуждали, как собираются меня представлять в обществе - в тот единственный раз, когда я вышла на люди после прибытия в Иллирию, все происходило весьма сбивчиво и сумбурно, меня представляли как дочь Гако, не уточняя деталей. Вновь я ощутила щемящую боль в сердце - возможно, Эттани придет в голову скрыть, что я была замужем, чтобы избежать возможных пересудов о скандале, с которым я была изгнана из семьи мужа! Даже память о Лессе у меня могли отобрать и сделать запретной...

- Госпожа Эттани, - умоляюще сказала я. - Старая дева вызовет больше насмешек, чем вдова. Вдовы выходят повторно замуж, старые девы коротают свой век одиноко. Мужчины презирают женщин, достигших моего возраста и не бывших в браке. Что может быть смешнее далеко не юной девицы?..