Пятьдесят лет в Российском императорском флоте - Генрих Цывинский

Гардемарин Г.Ф. Цывинский. 1875 г.

Само собою разумеется, что эта кампания в воспитательно-морском отношении не принесла нам ровно никакой пользы, и осенью, вернувшись в унылый, казенный Кронштадт, я с грустной завистью смотрел на собиравшиеся в дальнее плавание «Светлану» и «Крейсер», где находились мои счастливые товарищи и куда я не попал лишь по несчастной случайности — у меня не хватало из поведения каких-нибудь трех баллов… «С печальной думой на челе» я ехал на ваньке являться в 1-й экипаж, где предстояло всю зиму тянуть лямку ненавистной береговой службы…

Но тут неожиданно судьба мне помогла. Я встретил на улице мичмана Анатолия Константиновича Ивановского, плававшего в Либаве на таможенном крейсере «Чайка» (неболышая паровая яхта, плававшая в Либаве у прусской границы в течение круглого года для таможенной морской охраны). Он остановил меня и без всяких предисловий предложил мне занять на «Чайке» его место, оставшееся вакантным, так как он переведен на высшее по рангу судно «Страж», плававшее также круглый год в Либаве в Таможенном отряде. Я подпрыгнул от радости, поцеловал его, и повернув на телеграф, мы отправили командиру «Чайки» в Либаву телеграмму о моем желании плавать на этом крейсере. Через два дня была получена ответная телеграмма, и еще спустя неделю я получил предписание отправиться на место новой службы. В конце сентября я прибыл в Либаву, явился командиру «Чайки» капитану (штурманскому) Вас. Ден. С-ву.

Командир мой — разжиревший и обрюзглый циник — не утомлял себя частыми выходами в крейсерства, и потому я невольно вместе с Ивановским ударился в городскую клубную жизнь. Знакомился с семейными домами, посещал вечера и театры и, конечно, увлекался так, как подобает 20-летнему молодому человеку, не вкусившему до сих пор прелестей светской жизни. В ту эпоху яркого расцвета либерализма и освободительного движения я невольно подчинился общему течению и стал усиленно читать тогдашних любимцев — писателей Толстого, Достоевского, Добролюбова, Писарева, Спенсера, Бокля, Дарвина, Эскироса и других. Времени свободного было много, морскими плаваниями мы почти не занимались, поэтому весь этот год на «Чайке» не дал мне ровно никакой практики в морском деле. Лето было чудесное, курортной публики много, и я провел много приятных часов, фланируя в старом либавском парке.

В августе 1876 г. я был списан с «Чайки» и вызван в Кронштадт для держания там в штабе обычного экзамена на чин мичмана. И 30 августа (Александров день) весь наш выпуск был произведен в мичмана. Опять я почувствовал одиночество в Кронштадте и, из боязни береговой экипажной службы, записался добровольцем в Сербию, чтобы участвовать в освободительной войне, которую Сербия в то лето вела, подняв восстание против владычества Турции. Многие сухопутные и морские офицеры, увлеченные общим патриотизмом, бросали службу и уезжали в Сербию к генералу Черняеву — тогдашнему кумиру русского общества.

Ехать на свой счет я не мог, а русские добровольческие организации отказывали многим, не имевшим протекции, поэтому я остался в Кронштадте и начал готовиться к экзамену — в Морскую академию. Выдержав экзамены по предметам высшей математики, я поступил на механический факультет. В сентябре я переехал в Петербург, поселился с Николаем Юнгом (в 1905 г. убит при Цусиме) и стал добросовестно ходить в академию. Я охотно посещал академические лекции и с большим удовольствием слушал профессоров Коркина, Де-Колонга, Евневича и Тиме.

Усиленная агитация славянофильствующих газет («Новое время» и «Мир») о поддержке Сербии и освобождении всех балканских славян от турецкого ига постепенно захватывала все высшее русское общество, а за ним потянулся и весь военный мир. Уже с конца 1876 года началось сосредоточение нашей армии на юго-западе России; центром военного управления был Кишинев. Великий Князь Николай Николаевич старший был назначен главнокомандующим, и 12 апреля 1877 года Высочайшим манифестом была объявлена война с Турцией и наши войска перешли румынскую границу и двинулись к дунайским переправам.

Весною все военные академии (и наша морская) закрылись, и вся наша молодежь бросилась за протекциями, чтобы попасть или на Дунай, куда требовались морские офицеры для обслуживания и установки минного заграждения, или на эскадру, которая должна была идти в Средиземное море, чтобы оперировать против Дарданелл. Гвардейский экипаж в полном составе, со своим командиром Великим Князем Алексеем Алексеевичем, был отправлен на Дунай, для чего «Светлану» пришлось вернуть в Россию, 8-й флотский экипаж, квартировавший в Петербурге и потому нахолившийся в лучах адмиралтейского шпица, также почти весь попал на Дунай; а мы, грешные кронштадтские пасынки, не имея протекции, остались расписанными по судам «боевой эскадры», собиравшейся следовать в Средиземное море.

На эскадре висел флаг самого генерал-адмирала Великого Князя Константина Николаевича, а начальником его штаба был адмирал А.А. Попов (известный строитель круглых судов). Эскадра состояла из мониторов, башенных лодок, и самыми сильными морскими судами считались «Князь Пожарский» и броненосец «Кремль». В конце концов эскадра никуда не ушла и осенью обычно окончила кампанию, как в мирное время. Я остался опять на берегу… Но Бог меня миловал, и счастье опять мне помогло. Минный офицерский класс не только не закрылся вместе со всеми академиями, а, наоборот, открыл усиленный прием офицеров ввиду большого спроса специалистов этого дела на Дунае, где уже прогремели подвиги Дубасова и Шестакова, взорвавших турецкий монитор шестовыми минами.

Минным классом заведовал в то время капитан 2 ранга В. П. Верховский, известный своей необычайной энергией и проявивший большую инициативу при развитии минного вооружения в нашем флоте. Верховский, узнав, что я был в Академии, принял меня без экзамена, и с 1 октября (1877 г.) я начал опять учиться. Химия, физика, взрывчатые составы, электротехника, гидравлика и материальная часть минного вооружения были главными предметами преподавания в минном классе.

Академический курс помог мне разбираться лишь в теоретических предметах, здесь же большинство предметов было приурочено к определенной специальной технике, применяемой на живой практике. Там — наука, здесь — ремесло, но это ремесло требовало внимания и осмотрительности, так как мина являлась опасным оружием для самого себя при малейшей ошибке со стороны обращающегося с ней. Занятия в минном классе начинались в 9 часов утра и часто оканчивались в 9 часов вечера, с перерывом для обеда на 2 часа. Лекции читались профессорами университета, приезжавшими из Петербурга. Много было практических занятий в лаборатории по анализу и изготовлению взрывчатых составов и в физическом кабинете; практика, таким образом, шла вперемежку с теорией.

В апреле 1878 г. я выдержал выпускной экзамен, и в мае весь состав новых минных офицеров отправился на практику на судах Минного отряда под флагом адмирала К.П. Пилкина. Осенью по окончании кампании нас выпустили со званием минного офицера и расписали по судам Балтийского флота на штатные места судовых минных офицеров.

В это лето был заключен мир с Турцией. Тянулась канитель Берлинского Конгресса, на котором, благодаря Бисмарку и особенно лорду Дизраэли (лорду Биконсфильду), России пришлось лишиться всех плодов победы, и мы начали готовиться к новой войне с Англией. Не рискуя состязаться нашим ничтожным флотом с английским флотом, мы, убедившись на Дунае в силе минного оружия, построили одновременно около ста штук легких железных миноносок (по 25–45 тонн) и стали вооружать их шестовыми, буксирными и бросательными минами.

Вот для испытания этих приспособлений Верховский назначил меня минным офицером на 5 различных миноносках, приписанных к Минному отряду. Всю осень я ходил с командирами этих миноносок на испытания разного рода приспособлений для бросания или буксирования мин.

В один из пасмурных осенних дней 1878 г., когда я возился на минной пристани около миноносок, готовых выйти в море на испытание, ко мне подошел капитан 2 ранга И.М. Лавров, командир строящегося «Наездника», лично со мною не знакомый, и без всяких предисловий предложил мне должность минного офицера на «Наезднике», который был спущен в этом году и готовился к кругосветному плаванию в будущее лето. Так как Лавров видел меня первый раз, то я понял, что, вероятно, сам Верховский указал ему на меня. Я принял спокойно и поблагодарил его за это предложение, а сам был на седьмом небе от радости и в душе ликовал, что наконец и я попаду в кругосветное плавание, и даже не в качестве безличного гардемарина (как пошли мои товарищи), а в ответственной должности судового минного офицера и вахтенного начальника. Клипер «Наездник» считался в то время лучшим типом для дальних океанских плаваний, он имел высокий рангоут и большую парусность. Машина его строилась в Англии на заводе Пэна, поэтому ожидалось, что это будет лучший ходок из современных ему клиперов. Одним словом, и в этом случае меня Бог миловал и счастье помогло.