Правда выше солнца (СИ) - Герасименко Анатолий

Незнакомец вздохнул.

– Это не спектакль, – сказал он. – Давай-ка для начала скажи, кто ты сам такой. Если помнишь.

–Я? – Акрион задумался. Почему-то вопрос оказался неожиданно сложным, будто его задали про кого-то другого.

– Ты. Вспоминай.

Акрион поморгал, размышляя. «Как это я не могу сказать, кто я такой? – напряжённо подумал он. – Очень даже могу! Хотя... А, собственно, кто же?»

Незнакомец хмыкнул. В тот же миг пришло спасительное озарение.

– Я – Акрион, сын актёра Киликия из Аргоса! – ликуя, произнёс Акрион. Поразмыслив, с неуверенностью прибавил: – И сам актёр...

Ветер улёгся, маслины устало затихли. Больше ничего вспомнить не удавалось.

– Ясно всё с тобой, – удручённо сказал незнакомец. – Знаешь, Акрион, сын Киликия, ступай-ка ты к дому. Я тебя провожу, чтоб не потерялся. Или чтобы ещё дел не наделал. Хотя, казалось бы, куда уж больше.

– А в чём вообще... – начал Акрион и вдруг почувствовал, как слабеют ноги. Луна покатилась по небу. Земля оказалась твёрдой, но по-матерински ласковой. «Ничем не хуже кровати», – сладко подумал Акрион и уютно свернулся калачиком, подложив под голову странно пахнувшую, липкую ладонь.

Кто-то сказал сердито: «Ну вот, теперь его тащи».

Акрион хотел возразить, что никого никуда тащить не надо, спать можно прямо здесь, здесь удобно, ветерок, маслины шелестят... Но тут всё пропало.

Какое-то время он пребывал в блаженном ничто, в блаженном нигде; в том краю, куда каждую ночь уводит смертных милостивый Гипнос, брат неумолимого Танатоса. Проще говоря, он спал.

А потом захлопали крылья.

Акрион услышал их не во сне, но из сна; поначалу не хотелось открывать глаза, однако звук не давал вернуться в дрёму, будил, тревожил. Акрион разлепил веки и тут же вскочил, пораженный, тем, что увидел. Он был совершенно уверен, что не спит, но то, что открылось взору, походило на самый настоящий кошмар.

Не было больше рощи и луны. Вокруг струилась мутная туманная хмарь, какая бывает в горах на рассвете осенней порой. Сизая пелена колыхалась перед глазами, застила взгляд, проникала в лёгкие, не давала вздохнуть. И в этом мертвящем тумане, не смолкая, слышались частые хлопки. Акрион сам не знал, почему был так уверен в природе этого звука, мерного, назойливого, тревожного. Но сомнений не оставалось: такой шум могли издавать только огромные крылья. Не птичьи, лёгкие, покрытые упругим оперением, а кожаные – мерзкие, лоснящиеся, как у летучей мыши, с ядовитыми когтями по краям.

Шум раздавался со всех сторон. Акрион озирался, не в силах сойти с места, переступая с ноги на ногу. Под ступнями хрустели чахлые растения с бледными, точно веки утопленника, цветами. Туман пах гарью и тленом, и делалось жутко оттого, что совсем рядом в этой белёсой пелене могло находиться что-то опасное, смертельное, с кожаными крыльями...

Они появились одновременно.

Три твари, три костистых оборванных силуэта. Прорвались сквозь туман, прыгнули, разрывая воздух скрюченными лапами. Акрион отпрянул, едва не упав. Ближайшая тварь ощерила собачью пасть, раскатисто рыкнула сквозь кривые зелёные клыки. Вздыбила дырявые крылья, махнула, хлопнула: раздался тот самый звук, оглушительный, сводящий с ума, и накатила тошнотворная вонь.

Акрион повернулся, готовый бежать. Но сзади поджидала вторая гадина, скалилась, поднявшись на задние лапы, бесстыже вывалив раздвоенный язык. Акрион поскользнулся на цветочном крошеве, бросился вбок. На его пути возникло третье чудище. Безволосое, с телом, усыпанным гроздьями чёрных наростов, оно завизжало, брызжа тухлой слюной, и Акрион зажал уши, чтобы не лопнул от этого визга череп, не вытекли глаза, не расплавился мозг...

Дёрнувшись всем телом, открыл глаза.

Над ним была крыша. Закопчённые стропила, на которых он знал каждый сучок и каждое пятно. Солома с выбившимися кое-где колосками. Балка, прогнувшаяся от времени и для надёжности подпёртая посередине столбом. Знакомая, родная крыша.

Он был дома. В своём маленьком андроне – мужской столовой, или гостиной, или зале собраний, в зависимости от того, сколько человек пришло сюда есть, пить, спорить и обсуждать новости. Привычно пахло дымом: должно быть, старый Такис уже разжёг очаг и пёк лепёшки для хозяина. «Знает, добряк, как я с утра лепёшки люблю, – подумал Акрион. – Ох, как есть-то хочется».

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Акрион провёл руками по шерстяному тонкому матрасу, постеленному на ложе, и с невыразимым облегчением вздохнул. Всё, что произошло, было, разумеется, сном. Страшным, загадочным, требующим вдумчивого толкования – но сном. «Сегодня же расскажу отцу, – подумал он. – И надо будет в храм сходить, принести жертву Аполлону, чтобы вразумил на толкование. А то, может, до Дельф прокачусь, оракула спрошу. Сон-то явно важный, такое не каждый день приснится...»

Конечно же, это был сон. Разве бывают наяву такие представления? Уже пять лет Акрион выступает в Дионисовом театре, и на его игру приходят смотреть тысячи людей – как до этого приходили на спектакли его отца, знаменитого Киликия. Никто не играет трагедий ночью, в царском дворце, да ещё без зрителей. И никому, конечно, в голову не придет бить другого актера мечом. Так и поранить недолго коллегу. Даже если меч, как положено, деревянный, а не железный.

Акриону вспомнились черные от крови терракотовые плитки пола и мертвец, лежащий подле кровати. «Жуть какая, – подумал он. – Всё в крови было...» Заранее усмехаясь от того, что сам себе не верит, он поднял руки к свету, лившемуся из окошка под крышей.

Ладони и предплечья до локтей покрывала красно-бурая корка.

Акрион вскочил с кровати, скинув матрас. Подбежал к окну, встал в пятно света, поднёс руки к яркому, весёлому лучу Аполлонова светила. Только сейчас он ощутил, как стягивает кожу засохшая кровь, почуял острый, смертельный запах.

– Боги, – сказал он. Голос был слабым, как у больного. – Боги...

Пальцы дрожали, в ушах стоял звон. Снаружи, со двора доносились звуки обычного, мирного утра: бренчала глиняная посуда, кашлял Такис, кудахтали куры.

– Что же это? – пробормотал Акрион, не отводя взгляд от перепачканных ладоней. – Как это?

– Не успел я, – раздался голос за его спиной.

Вскрикнув, Акрион обернулся. В тёмном углу, куда не падал свет из окошка, под нишей со статуэткой Мельпомены, сидел на гостевом ложе незнакомец, спасший Акриона из дворца во сне – если пережитый кошмар всё ещё мог считаться сном.

– Не успел, – повторил незнакомец. – Опоздал. Кто же знал, что так обернётся?

Он по-прежнему был закутан в странное одеяние: чёрные штаны и куртка вроде тех, что носят в горах на севере Тиррении, но не кожаные, а из какой-то плотной ткани, облегавшей тело, словно приклеенная. За плечами покоился круглый шлем без гребня и украшений.

– Кто ты? – спросил Акрион всё ещё непослушным, сиплым голосом. – Чего тебе нужно? И... И что со мной произошло?

Незнакомец поднялся с ложа, не торопясь вышел на середину андрона. Чёрное одеяние шуршало и негромко позвякивало на каждом шагу. Сейчас, при дневном свете Акриону наконец удалось рассмотреть его лицо: стали видны тёмные, глубоко посаженные глаза, крупный рот с усмешливо вздёрнутыми уголками. Недлинные волосы, откинутые назад, открывали высокий, с едва намеченными морщинами лоб. Выглядел человек в странной одежде примерно лет на тридцать и был на голову ниже рослого Акриона.

– Что ж, по порядку, – произнёс он. – Кто я? Мои имена – Ктарос, Стилбон, Кадмил, или Агорей, или Долий. В каждой местности зовут на свой лад. Сам путаюсь иногда.

– Гермес? – прошептал Акрион. – Вестник богов?

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

– Можно и так, – согласился тот. – Но вообще мне больше прочих имён нравится Кадмил. Тем более что твои предки обращались ко мне именно таким образом. Теперь позволь ответить на другой вопрос. Что произошло? Нечто скверное и, боюсь, непоправимое. Ты, Акрион, ночью убил Ликандра Пелонида, царя Эллады. Своего отца.

Сказав это, назвавшийся Кадмилом замолк и посмотрел в глаза Акриону.