Правда выше солнца (СИ) - Герасименко Анатолий

Всё будет в порядке.

«Надо собраться, – подумал Кадмил, прибавляя ход. – У меня важная работа, а я перебираю всякий вздор. В кои-то веки дали полную свободу, есть возможность показать себя. Не отвлекайся! Ещё раз продумай детали!»

Деталей предвиделось немало. Он собирался долететь до Афин и приблизиться под покровом ночи к царскому дворцу. Приземлившись на выходящем во двор балконе, проникнуть внутрь и пробраться в покои Семелы. Найти улики, связывающие царицу с колдовством. А, если таковых не найдётся (что вполне возможно), подбросить что-нибудь из содержимого сумки: черепа и прочую мерзкую дрянь.

И наутро бедолагу Семелу можно будет обвинить в самых страшных злодействах. Чёрное колдовство, некромагия, жертвоприношения младенцев... Хотя нет, детского черепа им найти не удалось, значит, просто жертвоприношения. Человеческие. Ладно, уже неплохо. Кадмил, усмехаясь, представил, как поутру явится с небес к царю Ликандру и грозно потребует обличить непотребства супруги перед народами Эллады. Ликандр, небось, рад-радёшенек будет избавиться от надоевшей жены и публично отречётся от неё, а затем предаст поруганию и забвению всё, что с нею связано.

В том числе и алитею. Распроклятую, смерть на неё, алитею.

Солнце закатилось, по земле растекалась сумеречная синева. Лететь оставалось недолго. Кадмил постарался сосредоточиться на предстоящей работе и вспомнить побольше о царе и его несчастном семействе.

Всё-таки это была здравая мысль – поставить над эллинами всеобщего государя, разом положив конец межплеменным распрям. И Пелониды вот уже несколько поколений отлично справлялись с властью, которую даровал им сам Аполлон. Ликандр не был исключением. Богобоязненный, привыкший безоговорочно исполнять высшую волю, царь превосходно подходил для целей Локсия и Кадмила. Народ охотно следовал его указам: в сердцах эллинов жила та смесь уважения, страха и симпатии к царю, о которой мечтает любой властелин. Словом, Ликандр являл собой образец идеального правителя.

Но вот мужем и отцом он был далеко не идеальным. Кадмил не знал, что именно произошло с Фименией, однако после её странной неожиданной смерти взял царскую семью под скрытый надзор. Как оказалось – не зря.

У Ликандра оставалось ещё двое детей. Старшая дочь Эвника от первого брака (её мать умерла родами) и малютка-сын Акрион. Говорили, что Ликандр поначалу обрадовался рождению первенца, полюбил его, часто возился с ребёнком и повсюду брал с собой. Но однажды – Акриону тогда было восемь лет – царь страшно разгневался на него за что-то и велел казнить дитя на месте. Именно казнить: не выпороть, не запереть дома, не оставить без ужина. Лишить жизни. Собственного отпрыска. Каково? Семела, разумеется, такого допустить не могла. Она тайно передала сынишку на воспитание в хорошую семью. А, чтобы Акрион случайно себя не выдал, провела весьма серьёзный магический обряд, в результате чего начисто стёрла мальчику память.

В результате царский сын, не ведая горя, воспитывался у приёмных родителей. Кадмил приложил немало усилий, чтобы выяснить, кто именно усыновил юного Акриона: как-никак, Ликандр был не вечен, а смена династии – всегда дело хлопотное. Куда легче в случае безвременной гибели правителя предъявить народу чудесно найденного венценосного наследника, чем искать нового претендента на престол.

«Впрочем, – утешил себя Кадмил, – Ликандр ещё крепок и, если боги будут милостивы, проживёт не один десяток лет. А уж милости нам не занимать».

Убавив скорость, он принялся снижаться; ночное небо скрывало его от посторонних глаз. Пролетев над агорой и Ареопагом, Кадмил свернул к Царскому холму, где угловатой громадой белел дворец Пелонидов.

Размерами тот превосходил любое городское здание: два крыла, три этажа по десять локтей в высоту, да ещё башня – удивительное сооружение, в котором помещалась опочивальня Ликандра. Дворец не был, разумеется, сложен из сырцового кирпича, подобно всем городским домам – на стены царской резиденции пошёл лучший пентелийский мрамор. В тронном зале потолок подпирали колонны, стены выстилала мозаика, под огромной кухней был устроен погреб с ледником, куда круглый год привозили снег с горных вершин, и даже рабам полагались отдельные закутки для сна – чтобы не смущали лишний раз взор правителя.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Словом, здесь было довольно места, чтобы затеряться в тёмных углах и без лишнего шума исполнить задуманное.

Кадмил осторожно приземлился на дворцовом балконе – узком, в шаг шириной выступе, окружённом перилами. Предстояло то, что он не любил: стать невидимым. Кадмил частенько мечтал о том, чтобы учёные вроде Локсия поскорее изучили, как это работает, и придумали какую-нибудь магическую штуковину вроде того же лётного костюма. Тогда оказалась бы не нужна постоянная выматывающая концентрация, когда всё время думаешь, что ты невидим, невидим, невидим, воплощаешь в голове пространство, где находишься – но без себя, с точностью до мельчайшего предмета, будто стал прозрачным, будто тебя нет... И попробуй лишь на миг отвлечься – сразу откроешься, а по новой фокус уже не сработает. Всё это сложней, чем решать системы уравнений, которым учили в детстве жрецы на Парнисе. Уже через четверть часа пот льётся градом, а спустя полчаса и вовсе выдыхаешься.

Но оно, конечно, того стоит.

«Невидим, – упорно думал Кадмил. – Меня нет в этой маленькой комнате, где гуляет сквозняк, и на полу лежит пятно лунного света. Нет меня в коридоре, и лампа на стене освещает только пустые стены да сверчка под потолком. Меня нет на лестнице – впрочем, прислуга, смерть на неё, экономит факелы, и здесь такая темнота, что и так ничего не видно, без всяких магических ухищрений... Меня нет на площадке, перед входом в гинекей, где висит эта пузатая бронзовая лампа с едва тлеющим фитильком. Меня нет... Какой странный, гадкий запах: вроде бы горят благовония, но притом веет ещё и трупным душком. И где все рабы? Где стража? От кого я, собственно, прячусь?»

Он, не особо уже таясь, прошёл анфиладой пустых, еле-еле освещённых комнат. Запах благовоний и гниения становился всё сильнее, мерзко щекотал ноздри, собирал комок под языком.

А потом он услышал пение.

Кто-то пел низким женским голосом. Немудрящий мотив повторялся раз за разом, слов было не разобрать, но Кадмилу это и не требовалось. Пение невероятным образом заполняло весь дом, хотя было еле различимо. Звук казался одновременно далёким и близким, притягательным, как вздох наслаждения, и отталкивающим, как стариковский кашель. Воздух гудел, пронизанный чужой волей, темнота жарко пульсировала, волосы на затылке норовили встать дыбом, и по всем этим признакам Кадмил мог с уверенностью сказать, что во дворце творят магию.

По-прежнему не встретив никого на пути, он подкрался ко входу в опочивальню царицы. Заглянул внутрь. «Невидим, невидим...»

Посреди комнаты, спиной к нему стояла черноволосая женщина в коротком хитоне. Это была Семела. Распевая ту же литанию, она то поднимала к потолку, то прижимала к груди темный предмет странной формы. На полу чадили расставленные по кругу лампы. Масло, налитое в них, по-видимому, и было источником отвратительного запаха. «Добавила жир покойника, – догадался Кадмил. – И жабью кровь? А, нет, чернила каракатицы. Контроль на расстоянии? Зачем?»

В этот момент Семела в очередной раз воздела руки, и стало видно, что в ладонях у неё – грубо сшитая кукла. Фитиль в лампе затрещал, пламя на мгновение стало ярче, и блеснула железная полоска, зажатая в кукольном кулаке.

Кадмил шагнул обратно, во тьму коридора. Изо всех сил пытаясь ступать бесшумно, перекатываясь на внешних сторонах стоп, он дошёл до лестницы. Здесь самообладание подвело, и он побежал – вверх, в опочивальню царя, надеясь успеть и зная почти наверняка, что уже опоздал. Прыгая через несколько ступенек, преодолел крутые лестничные пролёты, вылетел на площадку верхнего этажа царской башни.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Услышал далёкий слабый хрип.

Не сдерживая шаг, проклиная жаркий костюм, Кадмил заспешил по коридору. На полу перед опочивальней Ликандра горела тусклым светом лампа. «Аполлон милосердный!» – произнёс кто-то глухим голосом. Кадмил добрался до опочивальни и застыл на пороге.