Философия бунта - Эдуард Баталов

Выступая как источник социального протеста, она фиксируется в сознании студенчества и интеллигенции, правда в большинстве случаев в неадекватной форме. Двойственность, противоречивость бытия проявляется в расщепленности, разорванности сознания. Так, изменение социального положения вызывает протест против господствующих социальных отношений, против бюрократизации общественной жизни, роста антидемократических тенденций, сужающих «пространство» для проявления личной инициативы и т. д. Но этот протест у леворадикальной, не стоящей на позициях пролетариата интеллигенции выступает как стихийный, позитивно (программно и организационно) не оформленный. Эти характерные для значительной части «новых левых» признаки и определили такие общие современным непролетарским движениям протеста черты, как их антикапиталистический, леворадикальный характер, получающий в ряде случаев экстремистское проявление. «Одним из показателей сдвига влево является движение так называемых новых левых. Оно опирается главным образом на радикальные слои интеллигенции, молодежи, в основном студенческой. Движение это не отличается ни однородностью, ни идейной или организационной целостностью… Участники движения легко поддаются влиянию революционной фразы, им не хватает необходимой выдержки, способности трезво оценивать обстановку, часть их явно заражена антикоммунистическими предрассудками. Однако их общая антиимпериалистическая направленность очевидна. Упустить эту часть массового движения значило бы ослабить накал антиимпериалистической борьбы, затруднить создание единого фронта против монополистического капитала» [8].

Начавшись в большинстве стран с борьбы за достижение узкокорпоративных требований (реформа высшего образования и преобразование структуры университетов, право на активное участие в политической деятельности и т. п.) [В некоторых случаях внешним толчком к возникновению молодежных организаций и их активизации послужили проблемы, связанные с сексуально-возрастными особенностями. Так, Даниэль Кон-Бендит «стал вождем в своей среде с того момента, как выступил против министра по делам молодежи с требованием ликвидации в студенческих домах ограничений, затрудняющих сексуальные контакты» [9]], массовые движения протеста конца 60-х годов сумели довольно быстро перерасти узкогрупповые рамки и выставить социально-культурные и политические требования, многие из которых касались важных звеньев надстройки современного буржуазного общества. Протестующее студенчество и интеллигенция на собственной практике обнаружили невозможность разрешения групповых проблем в жестких рамках сложившейся в буржуазном обществе системы социально-политических институтов. Политическая практика 60-х годов подтвердила справедливость ленинского положения: достичь собственной свободы студенты могут путем борьбы «не за академическую (студенческую) только свободу, а за свободу всего народа, за политическую свободу» [10].

Отмечая антикапиталистический характер движений протеста, необходимо учитывать, что способ и формы критики капитализма «новыми левыми» во многом определялись тем обстоятельством, что подавляющее их большинство было занято в сфере производства, хранения и распространения информации, духовных ценностей, в сфере культуры. Поэтому сам капитализм конкретизировался в их сознании через призму тех явлений культуры, с которыми им приходилось сталкиваться, т. е. через призму процессов, связанных с характером культурной деятельности в условиях развитого капитализма. Своеобразие антикапитализма «новых левых» заключалось не в том, что они, как полагали некоторые леворадикальные идеологи, знаменовали собой появление «нового субъекта» революционного исторического творчества в лице студенческой молодежи и интеллигенции. В их выступлениях нашли противоречивое отражение выдвигаемые самим общественным развитием потребности в свободном, неотчуждаемом творчестве людей, в гармоничном их саморазвитии. Ориентация на эти потребности означает разрыв с теми ценностями современного капиталистического общества, которые рассматриваются идеологами буржуазии как цементирующая его сила (речь идет прежде всего о потребительском идеале, о так называемом престижном потреблении и т. д.). Идеологи буржуазии пытаются уверить, что, поскольку современное развитое капиталистическое общество способно предоставить трудящимся определенную сумму благ, которые еще не так давно входили в систему престижного потребления «верхних слоев», то тем самым оно выбивает из-под ног эксплуатируемых почву для «бунта» и устраняет основания для массового недовольства, сделав последнее уделом «одиночек-неудачников». Молчаливо предполагается при этом, что процесс дегуманизации личности в условиях капиталистической эксплуатации (не отрицаемый и некоторыми из этих идеологов), превращения ее в некоторое «подобие флюса», отчуждение от власти и от «высокой культуры», если и будут вызывать какое-то недовольство и отдельные выступления, все же не смогут послужить достаточным основанием для революционного взрыва и превратиться в такие потребности, невозможность удовлетворения которых в условиях современного капитализма поднимет против него трудящиеся массы.

Однако массовые антиимпериалистические, антимонополистические выступления последних лет показали, что не только голод, материальная нужда, но и голод духовный, отчужденность от власти, от свободного творчества, сведение всей человеческой деятельности к безудержному накопительству и «потребительской гонке» становятся внутренней движущей силой протеста. Антигуманизм, бюрократизм и потребительский фетишизм – без этих и других характеристик немыслимо современное капиталистическое общество, и борьба против них объективно способствует подрыву господствующих в этом обществе механизмов диктатуры буржуазии. Под этим углом зрения следует понимать критику «новыми левыми» политики империалистической агрессии, технократии, всевластия военно-промышленного комплекса, эрзац-коллективизма в рамках социальной интеграции и т. д. Исходя из этого следует расценивать и их разрыв с господствующими стандартами и нормами официальной культуры, ориентацию на создание нового комплекса ценностей, установок, так называемой «контркультуры» [11], и связанные с этим требования формирования «нового человека», наделенного «новой чувственностью», обладающего «новой структурой инстинктов», формирования «новой экзистенциальной среды», которая была бы для человека не чуждым ему объектом, а сферой его неотчуждаемого спонтанного самоосуществления, среды, в условиях которой техника перестала бы выполнять свою репрессивно-дегуманизирующую функцию.

Правда, от «новых левых» не часто можно услышать, что они выступают против капитализма. Мишень своей критики они склонны определять более абстрактно: «общество угнетения», «корпоративное общество», «антигуманное общество», «бюрократизированное общество», «потребительское общество», «технократическое общество».

Выдвигая требования формирования «нового человека», с новыми потребностями, интересами, мотивами поведения, требования гуманистического использования техники, «новые левые» ассоциируют их не столько с социализмом, сколько с абстрактным «свободным» обществом. В этом обнаруживается их политическая слабость, неспособность подняться до понимания капитализма как сложной общественной структуры, зиждящейся на определенном, исторически сложившемся экономическом базисе, до понимания действительных путей преобразования его в социалистическое общество. Отсюда и протест против сковывающих творческую деятельность человека рамок выливается большей частью в отрицание всяких объективированных социальных норм, традиций, связей, без опоры на которые невозможно никакое творчество, в противопоставление в конечном счете индивида обществу. И «новый человек» оказывается в этих условиях лишь схемой, далекой от того, чтобы воплощать реальные тенденции исторического развития.

«Новых левых» нередко упрекают в абстрактно-гуманистической, романтической критике индустриальной цивилизации [Молодежь восстала, «как и романтики XIX столетия, против общества, которое, как она считает, стало чрезмерно регламентированным, непомерно систематизированным и индустриализованным. Как и ее предшественники, она поднялась против рационализма, возлагая на него вину за уничтожение всего стихийного, и призывала вместо этого к беспрепятственному выражению эмоций» («Time», 19. XII. 1969).]. Им предрекают судьбу битников, выступивших в послевоенной Европе с критикой начавшего уже тогда складываться «общества потребления» [Битники (или «разбитое поколение») представляли собой группу «внутри поколения людей, родившихся в 20-е годы, росших в обстановке экономического кризиса, принимавших участие во второй мировой войне или бывших ее свидетелями и испытавших всю меру разочарования, которое принес послевоенный период» (Т. Л. Морозова. Образ молодого американца в литературе США. М., 1969, стр. 6). Определенная часть битников, несомненно, искренне отвергала господствовавшие в капиталистическом обществе ценности, но их протест – против войн, против частной собственности и потребительского фетишизма – имел пассивную форму морального «отказа», перерастая порою в принципиальный отказ от благ промышленной цивилизации и проповедь эскапизма, отшельничества, бродяжничества.]. В этом сравнении есть своя логика, ибо в плане критики современной буржуазной цивилизации битники были прямыми предшественниками не только хиппи, усвоивших их чисто внешние аксессуары, но и «новых левых». Однако есть между ними и определенная разница. Движение битников носило в целом узкокультурнический характер, оно не имело массовой базы и не предлагало иной альтернативы, кроме «ухода из общества» (что сегодня проповедуют хиппи). Движения протеста 60-х годов, будучи в основе своей «культурническими», несут вместе с тем очевидную политическую нагрузку. Они имеют более широкую массовую базу и характеризуются отчетливо выраженным активизмом. Это нашло отражение и в такой черте массовых движений протеста 60-х годов как радикализм, принявший отчетливо выраженную «левую» окраску. Леворадикальный настрой массовых участников движения протеста определил и методологию их критики капиталистического общества, и формы их социального действия.