Философия бунта - Эдуард Баталов

«Мы не пытаемся отрицать различий между поколениями, – подчеркивалось на пленуме ЦК ФКП в октябре 1969 г. – Эти различия вызваны изменениями, которые происходят в экономической и социальной базе, и тем, каким образом осознаются быстрота и масштаб этих изменений и какие реакции они вызывают. Поэтому не следует недооценивать эти явления: им следует отвести надлежащее место в нынешней социальной и политической роли молодежи. Однако для того, чтобы правильно оценить их, нужно напомнить, что молодежь, несмотря на свою бесспорную специфичность, не существует независимо от классов и социальных слоев, что она не образует общественный класс и что она не является стихийно революционной».

В условиях общества, разделенного на антагонистические классы и основанного на принципе конкуренции, научно-техническая революция создает известную основу для взаимонепонимания поколений, увеличения существующей между ними дистанции. Возрастание потока информации, удвоение объема знаний каждые десять – пятнадцать лет приводит к тому, что новое поколение воспитывается на новом знании. Прогрессирующее сокращение временного разрыва между научным открытием и внедрением его в массовое производство, формирующее культуру быта, означает, что «вещный мир», на котором воспитываются поколения, меняется теперь очень быстро. Времена, когда собравшиеся под отцовской крышей несколько поколений окружали одни и те же вещи, когда отцы и дети учились по одним и тем же учебникам, разделяли общие потребительские идеалы, канули в прошлое – по крайней мере в развитых странах, – и теперь каждое поколение имеет свой собственный «вещный мир», подчас очень непохожий на тот, в котором жили предшествующие поколения, свои знания, что затрудняет общение и преемственность поколений. Проблема, следовательно, заключается в том, как сделать поколения более «коммуникабельными», как обеспечить «наведение мостов» между их «культурами», «языками». Но решение этого вопроса имеет самую прямую связь с характером господствующих в капиталистическом обществе отношений. Наличие социальных антагонизмов, внутренняя разорванность каждого из поколений, оценка индивида с точки зрения выполняемой им функции в механизме социальной интеграции – все эти факторы затрудняют «наведение мостов» между поколениями в условиях современного капиталистического общества. Результатом этого оказывается попытка молодежи противопоставить свой «язык», свою «культуру» языку и культуре, господствующим в буржуазном обществе, утвердить свою собственную «субкультуру». И дело здесь совсем не в том, что молодежь, особенно ее леворадикальная часть, ополчилась, как полагают некоторые, ни с того ни с сего против «матушки культуры», а в том, что в условиях «общества массового потребления» новое поколение зачастую не в состоянии утвердить себя иначе – именно в качестве нового поколения – как путем разрыва с предшествующей культурой – разрыва, не лишенного трагизма, поскольку критика предшествующей культуры легко может перерастать (и перерастает) в отрицание культуры вообще, критика классовой (капиталистической) культуры – в отрицание внутренне противоречивой, классово неоднородной культуры капиталистического общества, т. е. приобретать нигилистический характер. Однако это трагизм самого поколения, не видящего иного пути к утверждению собственного социального бытия, как через отрицание всеобщего социального бытия. Это трагизм современного капиталистического общества.

Но если «конфликт поколений» в обществе носит социально обусловленный характер, то исследование этого «конфликта» может способствовать выявлению комплекса причин леворадикального бунта и социальной природы его участников лишь при условии, что сам он будет объяснен в свете происходящих в буржуазном обществе на современной стадии его развития процессов, сказывающихся на социальном положении интеллигенции и студенчества.

То обстоятельство, что основную массу современных «новых левых» составляет именно студенческая молодежь и интеллигенция, причем в значительной части – выходцы из так называемых городских «средних слоев», дает, как нам представляется, ключ к пониманию и социальной природы, и причин массовых непролетарских движений протеста.

«…Расширение масштабов всемирного революционно-освободительного процесса и вовлечение в него все более широких, в том числе непролетарских, слоев населения…» [4] – одно из характерных проявлений общего кризиса капитализма в нашу эпоху. С точки зрения этого процесса и следует рассматривать современный левый радикализм, развивающийся за пределами международного коммунистического движения. Движение «новых левых» – это не дань моде, не вакханалия «золотой молодежи», это конкретное проявление сложного процесса приобщения непролетарской массы (т. е. прежде всего выходцев из «средних слоев») к всемирному революционно-освободительному движению, возглавляемому рабочим классом.

В современном капиталистическом обществе объективное положение интеллигенции и студенчества в условиях научно-технической революции претерпело изменения, влияющие на их социальную функцию и роль. Это, кстати сказать, не ускользнуло и от взора леворадикальных идеологов, прежде всего Г. Маркузе. Но Маркузе, пытаясь найти связь между требованием университетских реформ и выходом студентов «на улицы, в трущобы, в массы» во внутренних законах самой теории, во «внутренней динамике» научного знания, образования, якобы самого по себе враждебного всяким формам подавления, оставляет в стороне вопрос о социальной функции знания (науки) в развитом капиталистическом обществе, о социальном положении его носителей.

Если еще несколько десятилетий назад выходцы из буржуазных (и мелкобуржуазных) слоев, как правило, наследовали не только «дело», но и социальный статус отцов, то сегодня «классовые гарантии» молодого поколения становятся крайне зыбкими, что находит выражение в его сознании.

Интеллигенция капиталистического общества, ранее в массе своей не вовлеченная в процесс непосредственного производства прибавочной стоимости, могла еще до недавнего времени чувствовать себя достаточно «свободной», либо потому, что обладала привилегией на господство (т. е. входила или имела возможность войти в ряды господствующего класса), либо потому, что обладала привилегией не быть непосредственным объектом господства и манипулирования. Теперь в значительной своей части она утрачивает свое некогда «свободное» и «привилегированное» положение, превращается в наемных тружеников, все больше приближается по своему положению к рабочему классу, что толкает ее на выступления против господствующих в обществе порядков.

Эту тенденцию в изменении социального статуса интеллигенции по мере развития капитализма отмечал еще В. И. Ленин: интеллигенция «занимает своеобразное положение среди других классов, примыкая отчасти к буржуазии по своим связям, воззрениям и проч., отчасти к наемным рабочим, по мере того, как капитализм все более и более отнимает самостоятельное положение у интеллигента, превращает его в зависимого наемника, грозит понизить его жизненный уровень» [5].

Аналогичная картина характеризует и положение студенчества. Студент, вышедший из буржуазной среды, как будущий интеллигент, лишается в своей массе твердых гарантий сохранения привилегированного социального положения, какие были обеспечены ему еще несколько десятилетий назад. «Как и рабочий, – пишет Жорж Коньо, – он является на рынок рабочей силы и должен заключить контракт с капиталистом. Он должен стать крохотным винтиком в механизме капиталистического государства, превратиться в труженика, получающего заработную плату. Если ему и повезет и он найдет работу, то, например, студенту, получившему диплом социолога, будет поручена лишь предпринимательская газета на предприятии, предпринимательское руководство досугом, предпринимательская организация спорта и т. д. Сегодняшний студент является прообразом работника умственного труда, который будет рабом системы прибылей. Интеллигент при таком положении чувствует себя таким же эксплуатируемым, как и рабочий… Молодой интеллигент сталкивается со скупым на работу мальтузианским обществом, которое неспособно включить в свою тесную структуру потенциальную рабочую силу нового поколения, которое не может ни предоставить этому поколению работы, ни поставить перед ним высокие исторические цели, ни обеспечить ему перспективы какого бы то ни было рода» [6].

Такая ситуация вызывает конфликт между прежним (предопределенным буржуазным и мелкобуржуазным происхождением) социальным статусом значительной части студенчества и связанными с ним ожиданиями (формирующимися по стереотипам, по-прежнему официально подкрепляемыми школой) и ожидающей его реальной перспективой пролетаризации, которая вызывает его резкое недовольство. [В так называемой «Сорбоннской хартии» мы читаем: «Раньше мы представляли собой ничтожную горстку будущих привилегированных лиц, неизбежно интегрируемых обществом. Теперь мы являем слишком большое «меньшинство», не интегрируемое, но сохраняющее статус прежнего «меньшинства». Таково противоречие, с которым столкнулись мы, дети буржуа. Мы больше не уверены в своем будущем положении руководителей. Таков единственный источник нашей революционности… Отныне мы – трудящиеся, как и все остальные. Мы – капитал общества, а не его будущие руководители» [7]]