На горящем самолете - Наталья Кравцова

– Тетя, – сказала она, – я ухожу в армию. Это для мамы. Там я написала, что меня посылают в школу пулеметчиков, где я должна обучать стрельбе тех, кто уходит на фронт. Пусть мама не волнуется...

– А где ты будешь на самом деле? – спросила тетя с тревогой.

– Я еще не знаю точно. Ничего не знаю. Напишу вам. А вы пока посылайте маме по письму раз в неделю. Можно и чаще...

– Хорошо, хорошо, девочка, ты только береги себя.

Тетя заплакала. Она плакала молча и сквозь слезы что-то шептала, но отговаривать Руфу не пыталась, зная, что это все равно не поможет: если девочка так решила, то ничто ее не остановит.

– Не плачьте, тетя. Я буду вам писать. Обязательно. Вот только Колю и Борьку...

– Не волнуйся. Я посмотрю за ними. Все будет хорошо...

Сборный пункт находился в здании академии имени Жуковского. Сюда в течение двух недель съезжались женщины-авиаторы из разных городов страны. Здесь собралась большая группа квалифицированных летчиц и техников, а также совсем еще не обученных девушек-комсомолок – студенток и работниц московских предприятий, которые впоследствии стали штурманами и вооруженцами.

Когда выдали военную форму, не обошлось без курьезов. Тоненькая казашка Хиваз Доспанова трижды обернула широкий скрипучий ремень вокруг талии. А у Дуси Пасько, которую очень беспокоил маленький рост, шинель влачилась по полу. Девушки утопали в гимнастерках, воротники болтались как хомуты, огромные кирзовые сапоги не держались на ногах.

И все же форма как-то сразу заставила всех подтянуться. Руфа быстро освоилась с ней. Когда-то, учась в стрелковой школе, она тоже носила форму, и ей это нравилось.

Понемногу девушки привыкали к новой, военной жизни. Подъем, зарядка на улице, завтрак, занятия... Все в строго определенное время, по расписанию.

По ночам душераздирающе выли сирены, предупреждая о воздушном налете. Тогда девушки в обязательном порядке шли в ближайшее метро «Динамо», в тоннель, чтобы там переждать налет.

Раскову Руфа видела в эти дни только мельком: она руководила формированием и была по горло занята хозяйственными и организационными делами. Но однажды Марина Михайловна собрала всех и рассказала о планах на будущее. Вся группа должна была ехать в город Энгельс в летную школу, чтобы там пройти ускоренными темпами курс теоретической и практической подготовки.

...Ранним осенним утром колонна девушек в серых шинелях тронулась в путь. На московских улицах, припорошенных свежим снегом, было пустынно. Только кое-где уже собирались очереди перед магазинами. До Казанского вокзала, где ждал товарный эшелон, который должен был увезти их из Москвы, шли долго.

Шагая по заснеженной мостовой, Руфа думала о том, что теперь все уже окончательно решилось: она будет воевать. И хотя сначала им предстояло ехать на восток, в тыл, а не на фронт, Руфе казалось, что именно в это осеннее утро 1941 года она едет на войну, прямо в бой.

Одно только угнетало: фронт неумолимо приближался к Москве, и как раз в это тяжелое время нужно было покидать ее... Город стоял притихший, настороженный, ощетинившись дулами зениток, прикрывшись белым покрывалом раннего снега, словно маскировочным халатом. Редкие прохожие останавливались, молча провожая взглядом колонну.

Внезапно из одной очереди выбежала женщина и пронзительным голосом крикнула:

– Девоньки! Воюйте там, как следует! Бейте его, проклятого! Бейте!

Высоко подняв руку, она погрозила кому-то кулаком, платок соскользнул с ее головы на плечи, ветер растрепал седые волосы. Она молча постояла на тротуаре, будто задумавшись о чем-то, потом медленно пошла к очереди.

Сердце у Руфы больно сжалось. Долго она не могла забыть этот надрывный крик...

Поезд отошел, когда уже вечерело. Руфа стояла у открытой двери теплушки, прислонившись к стенке, и смотрела в темнеющее небо, на живую сеть, сотканную из лучей прожекторов: в городе была объявлена воздушная тревога. Между лучами вспыхивали искорки зенитных разрывов. Кто-то тихо запел:

Дан приказ ему на запад,Ей – в другую сторону...

Стучали колеса вагонов. Москва постепенно отдалялась...

Летная школа. Здесь Руфа впервые увидела большой аэродром и на нем самолеты, самые разные: тяжелые четырехмоторные ТБ-4, похожие на стрекоз двукрылые Р-6 и У-2, низенькие СУ-2, серебристые СБ, учебные и боевые, истребители и бомбардировщики.

Вскоре после прибытия был окончательно утрясен состав групп, летной, штурманской и технической, созданных на время учебы. Руфу и ее университетских подруг перевели в штурманскую группу. Девушки обрадовались, так как это значило, что они будут летать.

Потекли дни. Ежедневно – по десять, двенадцать часов занятий. Руфа изучала навигацию, аэродинамику, бомбометание. Шли занятия по стрельбе из пулемета, пистолета, ну и, конечно, изучение уставов и строевая подготовка.

В штурманской группе часто вела занятия Марина Михайловна Раскова. Несмотря на свою загруженность другими делами, она находила для этого время. По тому, с какой увлеченностью рассказывала Раскова о полетах, о способах самолетовождения, можно было догадаться, как любит она свою профессию. Эту любовь она умела передать и «новобранцам».

Марина Михайловна казалась девушкам идеалом человека. Что-то было в этой женщине такое, что притягивало к ней, заставляло удивляться и восхищаться ею. Некоторая сдержанность в движениях и словах и вместе с тем кипучая энергия, скрытая где-то внутри и проявляющаяся во всем, что она делала, сочетались в ней с женским обаянием и большим мужеством.

Руфа смотрела, как Марина Михайловна ходит по классу и, не спеша, очень просто и понятно объясняет новый материал, как вспыхивают в ее глазах радостные огоньки, когда она замечает быстрые успехи своих учениц. Часто представляла она себе эту женщину во фронтовой обстановке, в трудных условиях, и воображала, как поступила бы Раскова в том или ином случае.

Прошла осень с дождями и ветрами, с непролазной грязью на дорогах. Незаметно наступила зима. Декабрь принес радостное известие о разгроме немцев под Москвой. Слушая по радио сообщение Совинформбюро, Руфа глотала слезы. Москва выстояла, враг потерпел поражение! Хотелось скорее на фронт, чтобы гнать гитлеровцев, гнать дальше с советской земли...

И вот наступил день, когда начались практические занятия штурманов, или, иначе говоря, тренировочные полеты.

Собираясь на аэродром, Руфа волновалась. Шутка ли – первый полет! Хотелось поскорее узнать, что это такое – быть в воздухе, летать.

На улице мороз холодил щеки. Сухой, рассыпчатый снег сверкал под солнечными лучами, поскрипывал под ногами, отмечая каждый шаг. Идти по белому полю было легко и весело.

Издали самолеты казались игрушечными. Возле них двигались маленькие фигурки людей, совсем одинаковые. У крайнего самолета носился с веселым лаем Дружок, значит, там были Надя и Катя: жизнерадостный пес очень привязался к Наде и всюду сопровождал ее. Вскоре Руфа услышала Катин голос:

– Гашева-а! Сюда!

Катя махала рукой, маленькая, похожая на шарик, в теплом меховом комбинезоне, шлеме и мохнатых унтах. Руфа сошла с протоптанной дорожки и направилась к самолету. Навстречу ей устремился Дружок.

– Наше звено летит первым, – сообщила Катя.

В звено входили они втроем, и Катя была назначена штурманом звена.

Светлобровая Надя с розовыми, словно накрашенными щеками и сияющими синими глазами уже приготовилась к полету.

– Я уже три раза садилась в кабину, а летчика все нет...

Вскоре пришла летчица. Спросила:

– Ну, кто первый?

– Комогорцева первая.

Надя забралась в кабину, помахала рукой... Минут через двадцать самолет сел. Вылезая, Надя рассказывала под шум мотора, работающего на малых оборотах:

– Как интересно! Сверху все-все видно... Мы и над городом пролетели! И над Волгой!

Руфа быстро влезла на крыло, уселась в кабине. Самолет порулил на старт, а через минуту он уже бежал по белому полю, разбрасывая снежную пыль. Бежал ровно и отделился от земли без толчка, почти незаметно. Руфа вдруг ощутила, что она – в воздухе, летит! От сознания того, что она, как птица, летит над землей, сильнее забилось сердце и захватило дух. Высота росла, и все меньше и меньше становились внизу дома, ангары, дороги.

Лететь было приятно. Ровно гудел мотор. Пропеллер, вращаясь, рисовал в воздухе прозрачный диск. За белой далью, словно приподнятая над землей, чуть темнела линия горизонта. При развороте одно крыло опускалось, зато второе взмывало вверх, в голубизну.

Когда Руфа смотрела на крыло, устремленное в небо, то ей казалось, что оно не движется. Плавные очертания серебристого крыла – и голубое небо...

Она была счастлива. Ей хотелось, чтобы полет все продолжался. Хотелось подольше побыть в этом новом для нее волшебном мире.