Детектив&Рождество - Устинова Татьяна

Когда Вероника утомилась и, умерив словесный поток, начала зевать, Анита отпустила ее в комнатку для слуг, а сама отправилась в спальню. В юности жизнь не баловала ее, поэтому она часто переодевалась ко сну без посторонней помощи, и вообще снобистские замашки большей частью не были ей свойственны. Вот и теперь она самостоятельно расстелила постель и сняла с себя домашнюю одежду – просторный распашной капот, очень удобный, без тугого пояса на талии и с застежкой спереди, которая как раз и позволяла обходиться без услуг горничной. Анита полюбила это одеяние сразу же, как только переехала в Россию. Алекс иногда подтрунивал над ней, замечал, что она выглядит как гоголевская помещица, но Анита не обижалась. Во-первых, он в своем шлафроке тоже напоминал Манилова из иллюстраций к «Мертвым душам», а во-вторых, Анита считала, что коли уж сменила жительство, то и выглядеть должна как представительница страны, в которой обосновалась.

Оставшись в льняной сорочке, доходившей до щиколоток, с кружевами по подолу и буфами на рукавах, она юркнула под одеяло, утонув в мягчайшей пуховой перине. Шаль пристроила на прикроватном столике – к этому ее приучил Алекс. В деревенских домах, особенно зимой, так делали все – чтобы на случай пожара было чем прикрыться, выбегая во двор.

Не спалось. Анита ворочалась с боку на бок, комкала подушку и никак не могла устроиться поудобнее на кровати, оказавшейся слишком просторной для нее одной. Сказывалось отсутствие Алекса, а еще будоражили вновь нахлынувшие беспокойные думы.

Часы в столовой пробили два. Анита слышала их мерные удары, в которых ни с того ни с сего ей почудилось нечто погребальное. А когда затихли последние отзвуки тяжкого бомканья, до ее слуха донеслось не то поскрипывание, не то поскуливание, а может, и то, и другое одновременно.

Она приподнялась на локте и навострила уши. Определенно, за окном кто-то копошился, но оно было занавешено батистовой шторой, и к тому же стояла непроглядная темень. С сильно бьющимся сердцем Анита дотянулась до столика, ощупью нашла на нем спичечницу, вынула из нее деревянную палочку с нашлепкой из белого фосфора и чиркнула ею о наждачную бумагу. Фосфор мгновенно воспламенился, разбрызгивая искры и распространяя в спальне удушливую вонь. Анита поскорее поднесла спичку к свече.

Заоконные звуки не прекращались. Когда фитиль разгорелся, Анита набросила на плечи шаль, сунула босые ступни в сафьяновые туфельки и со свечой в слегка подрагивавшей руке сделала шаг к окну. Желтые кляксы прыгали по стенам и потолку, ложились на занавеску. Всхлипнули доски пола, Анита остановилась, а поскуливание за окном сделалось громче, и из невнятицы вдруг вылепилось слово:

– Пусти-и-и!

Оно было произнесено с такой надрывной интонацией, что внутри у Аниты все сжалось. Она сделала еще шаг и, приблизившись к окну, отдернула штору.

Dios mio![1] Из-за стекла на нее глянуло иссиня-белое лицо с безумными глазами, смерзшимися стрелками ресниц и оправой из длинных свалявшихся волос. В качестве колоритного дополнения к портрету – клочковатая борода и оскаленные зубы. Ни дать, ни взять вурдалак, вышедший на охоту.

Разом припомнились недавние рассказы Вероники о воскресших мертвецах и их святочных похождениях. Будь Анита подвержена суеверным страхам, заголосила бы благим матом и хлопнулась в обморок. Однако она не страдала предрасположенностью к панике, а общение с Алексом сделало ее закоренелой материалисткой.

Преодолев оторопь, она внимательнее вгляделась в лик незнакомца.

– Пусти-и! – вновь просочилось сквозь раму.

Нет, не похож он на вурдалака. Скорее бродяга, которого нелегкая занесла к черту на кулички. Замерз, посинел…

Анита, как была, в комнатных туфлях и шали, наброшенной поверх ночной рубашки, вышла в сени. Залязгала засовом. Он был увесист, управиться с ним свободной рукой (второй держала свечу) было непросто.

На шум выбежала Вероника – она спала, не раздеваясь, лишь на голову повязывала чепец.

– Куда вы, Анна Сергевна? Вон же ведерко за поленницей…

– Дура! Там человек на холоде. Открывай!

– Какой человек? Откуда?

Вероника растерялась, но, привыкшая к повиновению, приказ выполнила.

Вдвоем они вышли из дома. Стужа моментально проникла под тонкие облачения, обожгла кожу, заставив ее покрыться мурашками. Хотя, сказать по правде, Веронику знобило еще раньше.

– Анна Сергевна, вернемтесь! – умоляла она. – Случись чего – как я Алексею Петровичу в глаза смотреть буду?

– Да помолчи ты! – огрызнулась Анита и завернула за угол, в палисадник, куда выходили окна спальни.

Незнакомец в полотняной рубахе и обтрепанных штанах, больше годящихся для ранней осени, нежели для глубокой зимы, стоял, погрузив ноги в сугроб и навалившись на стену.

– Эй! – окликнула его Анита. – Ты кто?

По виду он не соответствовал выходцу из светского общества, поэтому она пренебрегла этикетом и не стала обращаться к нему на «вы».

Услыхав ее голос, он повернул патлатую голову, попытался ответить, но окончательно потерял силы и сполз в снег, царапая ногтями бревна, из которых была сложена усадьба.

– Покойник! – выкрикнула Вероника заполошно. – Истинный крест, из гроба выпростался… Анна Сергевна, бежим отсель, пока он кровушки нашей не отведал!

– Да где ему… – Анита оттолкнула служанку, норовившую вцепиться в нее, и подошла к упавшему чужаку. – Он еле дышит. Помоги!

Отведя свечу в сторону, чтобы не задуло, она попробовала приподнять неподвижное тело пришлого. В том, что он именно пришлый, сомнений не возникало – Анита знала все немногочисленное население Медведевки: девяносто восемь душ мужеского полу и сто пять женского. Этого человека она никогда не встречала.

Вероника подошла на полусогнутых, ее колотило.

– Надо ли, Анна Сергевна? – усомнилась жалобно, но было одарена таким жгучим взором, что посчитала за благо прекратить препирательства.

Кое-как доволокли неизвестного до сеней, втолкнули в дверной проем. Его лохмы, спаянные серебристым инеем, с костяным стуком разметались по настилу.

– Долдонит чего-то… – прошептала Вероника, всматриваясь в его физиономию с шевелящимися губами. – Ой, не к добру мы его в дом-то!

– Брось глупости болтать! Он бредит. – Анита потрогала чело найденыша. – Жара нет. Переохлаждение… Неси этот… diablo, все время забываю… samogon.

– Пошто? – В Веронике проснулась рачительная экономка. – Ежели этот антихрист без памяти, то он и глотнуть не сможет.

– Снаружи разотрем. Неси, говорю!

Вероника, ворча по поводу зряшного перевода ценного продукта, удалилась на кухню и принесла четверть свекольного первача. Она немного успокоилась – видно, поверила, что подобранный в палисаднике мужик не послан с того света. Но ее симпатий к нему это не усилило.

Следуя повелению Аниты, она стащила с незнакомца рубище и растерла его впалую грудь мутной, словно смешанной с мелом, жидкостью. Процедура подействовала – он открыл глаза, шало оглядел окружающее.

– Ты кто? – повторила Анита заданный ранее вопрос.

Он облизнул обветренные губы и уставился на бутыль, к горлышку которой Вероника то и дело прикладывала тряпочку. Поднял пятерню, потыкал пальцем себе в рот.

– Ишь ты! Очухался, ирод. Внутрь просит.

– Дай, – распорядилась Анита. – Только чуть-чуть.

Мужик припал к бутыли, с наслаждением потянул в себя ее содержимое.

– Хватит! – Вероника отпихнула его и отодвинула четверть подальше. Возвысила голос: – Тебя как звать?

– Ак-к-ки… – выговорил он через силу.

– Аким?

Он кивнул.

– Откуда взялся?

– Из В-волок-ка…

Волоком называлось соседнее село. Три версты через лес. Летом – променад, оздоровительная прогулка, но зимой…

– Да ты герой! – Анита промолвила это без иронии. – Куда шел? И зачем?

Назвавшийся Акимом с готовностью ворохнул языком, чтобы дать пояснения, но издал лишь нечленораздельное «угм», после чего закатил зенки и грянулся затылком об пол.