Венец славы: Рассказы - Джойс Оутс

Впрочем, гнетущее ощущение неистинности собственного существования, собственного образа жизни нередко настигает персонажей Оутс и в самой обыденной обстановке, когда ничего из ряда вон выходящего не происходит. Достаточно подчас мимолетного нарушения издавна заведенных ритуалов вроде получасового перерыва, нежданно выдавшегося в напряженном графике рабочего дня, или наспех выдвинутого ящика платяного шкафа… Так и случается с вполне «благополучным» по всем житейским параметрам Лоуренсом Прайором, человеком умным, порядочным, к тому же подвижником своей — едва ли не самой гуманной на свете — медицинской профессии, когда он, вдруг осознав пугающую непрочность духовных уз, связующих его с молодой и красивой женой, с наглухо замкнувшейся в своем «подростковом», заказанном для взрослых мире дочерью, с пациентами и друзьями, вдруг оказывается на грани самоубийства (новелла «Пятна крови»). «Не такой это город, где люди свободно улыбаются друг другу», — с сожалением одернет самого себя Лоуренс Прайор, преодолев соблазн улыбнуться незнакомой молодой женщине с ребенком на маленьком сквере. Грустный и многозначительный вывод успевшего пожить на свете человека. Впрочем, 16-летней Марше («Путешествие в Роузвуд»), воплощающей в этой книге самый, пожалуй, излюбленный писательницей разряд героинь — юных беглянок, рвущихся из-под неуютных крыш родительских ферм неведомо куда, навстречу «большому миру», — такой вывод показался бы явно недостаточным: глухой провинциальный Ремус, затерявшийся где-то на полпути между ее родным Брокфордом и Чикаго, встречает ее стеной враждебно непроницаемого молчания и… откровенной угрозой насилия со стороны дружелюбного на вид и разговорчивого парня, лет этак на десять старше ее. Тут уж не до улыбок… Но думается, еще страшнее то, что за «открытием» Ремуса, открытием, вошедшим в ее жизнь незаживающей травмой, следует возвращение к «великой пустоте» (так сама героиня обозначает будничную атмосферу своих шестнадцати лет) отчего дома, к чужим и не способным понять ее людям, которых лишь по недоразумению принято называть родными…

Одна картина глубокого американского неблагополучия сменяется другой; и вот уже размеренный, налаженный, внешне благоустроенный быт предстает словно взятым напрокат из арсенала «фильма ужасов»: столь неукротимо торжество над некоторыми из персонажей писательницы безликих, неотвратимых угроз, темных наваждений, слепых разрушительных инстинктов. Неуловимо меняются в таких рассказах, как «Убийство», «Показался враг», «Ночная сторона», стилистика, ритмика, образный строй прозы Оутс: она становится сбивчивой, прерывистой, обнаруживая новое — галлюцинативное — качество. Порою писательница как бы намеренно избегает ставить точки над «i», опуская существенные для понимания происходящего детали и обстоятельства, прихотливым взмахом пера намечая не четкую, последовательную линию, но скорее контур, пунктир индивидуальной судьбы.

Так в новелле «Убийство», где частное, интимное — сила притяжения-отталкивания, связующая героиню-повествовательницу Одри с ее отцом-конгрессменом, — оказывается своего рода лакмусовой бумажкой, призванной проявить общее, не обходящее стороной никого из американцев смутное ощущение всегда присутствующей опасности, связанной с большой политикой, но не только с нею. Читателю неведомо, кто могущественные противники уверенно смотрящего в объективы телекамер отца Одри (его «чуть не застрелили несколько месяцев назад», доверительно сообщает героиня) и каков проводимый им политический курс; но, информированный об «убийствах века», из шокирующего исключения с пугающей быстротой превратившихся чуть ли не в расхожую практику политической борьбы в современных США, он с легкостью разделит иррациональную, непостижимую убежденность Одри в том, что «пуля вонзится ему (отцу героини. — Н. П.) в сердце из угла заполненной людьми комнаты». И оутсовский пунктир судьбы, наполняясь плотью реального бытия, обретет достоверность типического образа действительности, устрашающей в своих повседневных приметах — таких, как безраздельно воцарившийся климат насилия.

Так и в новелле «Показался враг», где один из излюбленных приемов Оутс-повествовательницы (назовем его двойной оптикой) помогает нам постичь заурядный и ограниченный мирок Аннет, молодой преуспевающей американки среднебуржуазного круга, одновременно «изнутри» (в его смятении, вызванном «непредусмотренной» встречей с толпой бедняков и обездоленных) и «извне» (во всей неприглядности объективных, обусловленных воспитанием и средой его проявлений). Трудно уйти от мысли, что неутолимый голод Аннет — нечто большее, нежели просто выразительная метафора: это прямое и наиболее примитивное выражение никогда не покидающего ее «собственнического» рефлекса, рефлекса всегда «иметь возле себя красоту, владеть ею, окружать себя ею…». Перед нами еще один, тоже по-своему законченный контур человеческой судьбы, еще одна удручающая вариация отчуждения, достигающего абсолюта. Ибо моральной ценой подобного «сытого» благополучия может быть лишь «смерть в душе», по меткому определению французского философа и писателя Ж.-П. Сартра. «Путь к другому» Аннет и людям ее склада заказан окончательно и бесповоротно.

Между тем в системе образно-философского мышления Джойс Кэрол Оутс «путь к другому» есть одновременно и путь к истинному в себе.

Неразрывно связанный с самоотречением, этот путь для персонажей талантливой писательницы всегда тернист, всегда сопряжен с утратой наличного жизненного статуса. Победы на нем нечасты, но неизменно значимы и закономерны, знаменуя верность Оутс-художника высоким гуманистическим идеалам. Так, светом духовности, бескорыстия и взаимопонимания озарена лирическая прелюдия «Оттепель» — одно из редких в арсенале писательницы произведений, где тонко и поэтично воссозданная стихия любовного чувства не обессиливает, не разоружает, не превращает человека в безликую игрушку владеющей им страсти, но, напротив, выявляет в его натуре лучшее: преданность, доброту, готовность к самопожертвованию. Конечно, в этическом плане герои этой новеллы, супруги Эллен и Скотт, несравнимы, как несходен и характер стоящего перед каждым из них выбора (однажды уже «подарив» ему жизнь, она и теперь способна пожертвовать собой во имя счастья любимого человека; ему же выпадает на долю меньшее — победить искушение юношеской, расцветающей прелестью восемнадцатилетней Абигайл); важно, однако, что к искупительной жертве оказываются готовы оба.

Через горнило очистительных испытаний предстоит пройти в свой черед и героям других рассказов: молодому филологу Барри Сомерсу («Рождение трагедии»), талантливому физиологу и философу Перри Муру («Ночная сторона»), выгнанному «на заработки» неумолимым конвейером капиталистического рынка стареющему поэту Маррею Лихту («Венец славы»), И каждый из них, отягощенный собственными слабостями, сомнениями, комплексами, пройдет свой путь на Голгофу если и не выйдя победителем из неравного противоборства с косной, конформной, агрессивно ортодоксальной средой, то, во всяком случае, оставшись верным истинно человеческому в себе.

Не случайно тема беспощадной взыскующей совести, сплетаясь с темой бескомпромиссности подлинно научного интеллекта, оказывается эмоциональным лейтмотивом одного из наиболее сложных и противоречивых, но в то же время емких и многозначных произведений, написанных Оутс в 70-е годы, — новеллы-притчи «Ночная сторона».

Отчетливо философская по образному строю, стилизованная под дневниковые записи ученого из Гарварда Джарвиса Уильямса, повествующего о странной, парадоксальной судьбе своего друга и коллеги доктора Перри Мура, и могущая служить наглядным свидетельством того, сколь результативными явились для Оутс-прозаика уроки Э. По, Н. Готорна и других романтиков, эта новелла переносит нас в атмосферу напряженных научных дискуссий о природе человека и вселенной, развернувшихся в конце XIX столетия — в период, когда были созданы важнейшие работы основоположника философии американского прагматизма Уильяма Джеймса (1842–1910) — ученого, становящегося, заметим, одним из действующих лиц новеллы Оутс.

Перед нами, однако, не беллетризованная реконструкция этого драматического эпизода из истории философии и психологии в США, как может показаться на первый взгляд, и даже не одна из довольно многочисленных в современной американской прозе «историй с моралью», призванных продемонстрировать несостоятельность бескрылого рационализма, на протяжении десятилетий служившего мировоззренческой базой традиционной буржуазной этики. В центре внимания Оутс — феномен несравненно более значимый: трагедия яркой, одаренной индивидуальности, ощутившей тщету познания, отрешенного от гуманистического нравственного идеала, разительную неадекватность научного опыта, не одухотворенного опытом этическим. «Мы на пороге нового века, нового открытия вселенной… Это сравнимо лишь с бурями того периода, когда совершался переход от… Птолемея к Копернику», — размышляет Перри Мур. И в провидческих словах далеко опередившего свою эпоху героя трудно не уловить непосредственной апелляции к нашему времени — к веку Эйнштейна и Циолковского, веку управляемых термоядерных реакций и выхода человека в космос, невиданного научно-технического прогресса и столь же беспрецедентных социально-политических катаклизмов. Причем апелляции подчеркнуто морального свойства; не случайно многие страницы этой «готической» истории Джойс Кэрол Оутс непроизвольно приводят на память «Другую жизнь» Ю. Трифонова — произведение принципиально иного литературного и мировоззренческого ряда, но в не меньшей степени продиктованное страстной авторской озабоченностью чистотой духовного облика наших современников — участников и творцов научно-технической революции.