Лето в присутствии Ангела - Ольга Тартынская

«Он еще совсем мальчик, — подумала Лизавета Сергеевна. — Сколько ему, лет двадцать? Интересно, какого цвета его глаза?» Nikolas, как нарочно, не поднимал глаз на свою визави, и она обратилась к нему:

— Вы довольны своей комнатой, все ли вас устроило?

Он, наконец, взглянул на даму чуть раскосыми, серыми глазами:

— О да, конечно, благодарю вас, — и он снова склонился над блюдом.

— Маменька, а у Nikolas есть малороссийская сорочка с вышивкой! — не утерпела юная Аннет. Юноша улыбнулся ей ободряюще. Кажется, они уже подружились.

— Кстати, Николай Алексеевич, — продолжила свои попытки завести беседу хозяйка, — знакомо ли вам имя Гоголя-Яновского, он ведь ваш земляк? Читали вы что-нибудь из его сочинений?

— К сожалению, нет, но обязательно прочту.

— На каком факультете вы обучаетесь?

— На естественном, сударыня.

Татьяна Дмитриевна — надо отдать должное повару Львовых-слишком долго молчала, занятая кушаньями, тут она вступила в разговор:

— О, Nikolas — такой прагматик, абсолютный материалист! Бесполезно с ним говорить о чувствах и всяких таких неземных материях… Спаржа особенно хороша. Соусы бесподобны, Lise, надо мне на время взять твоего Федора, пусть научит готовить этого гусака Фрэнка!

После обеда дружная компания отправилась в нескольких экипажах в соседнюю деревню, где на зеленом холме возвышалась старинная белая однокупольная церковь. Там их ждал отец Владимир с притчем, который вот уже шестой год служил панихиду по усопшему генералу.

Дамы и барышни в шляпках, с легкими зонтиками, молодые люди без картузов прекратили гомон и, чинно крестясь, вошли в широкие дубовые ворота храма. Лизавета Сергеевна любила здешнюю купольную роспись, какую не встретишь в московских церквях: на небесно-голубом фоне плыли ангелы, сияли святые лики, а стены слепили белизной. Молодая женщина забыла обо всем, погрузившись в молитву. Вдруг что-то вывело ее из молитвенного состояния: она почувствовала взгляд и обернулась. У стены стоял Nikolas и пристально, со странным выражением наблюдал за ней. На немой вопрос Лизаветы Сергеевны он чуть помедлил и отвернулся. Что-то было в этом взгляде настораживающее, загадочное для Лизаветы Сергеевны, но она оставила разгадку на потом, отдавшись вновь тому, зачем пришла. Дети, утомившись к концу службы, перешептывались, девочки лукаво поглядывали на новичка, который замер у стены в раздумьях. Слушал ли он пение, молился ли, думал о своем? Лизавета Сергеевна еще дважды оборачивалась, ощущая на себе его пристальный, неулыбающийся взгляд.

Возвращались из церкви притихшие, легкий ветерок трепал ленты на шляпках, лес обступал их с обеих сторон проселочной дороги. Первой заговорила, как всегда, Татьяна Дмитриевна:

— Нет, когда-нибудь я уйду в монастырь! Я чувствую тягу к святой жизни. Но не сейчас, лет так… через двадцать.

Nikolas ехал в другом экипаже, и Лизавета Сергеевна забыла, что хотела разъяснить причину столь странных взглядов.

Дома их ожидали новые гости, соседи по имению Волковские с двумя дочерьми, Мими и Зизи. Лизавета Сергеевна недолюбливала это семейство, впрочем, в большей степени Наталью Львовну. С Волковским она давно дружила и как-то жалела его. Юрий Петрович частенько заглядывал к ним один, требовал «чего-нибудь крепенького» и засиживался допоздна, жалуясь на свою судьбу. Он был в свое время подающим надежды художником, много работал, жил за границей, в Италии, учился у лучших мастеров. В доме Лизаветы Сергеевны висело несколько картин Волковского, писанных малом, которые свидетельствовали о незаурядном таланте художника. Однако за последние годы им ничего не было создано, а досуг свой Волковский заполняет «чем-нибудь крепеньким». Женился он на хорошенькой девушке, которая быстро взяла над ним власть. Она хотела видеть в муже образец комильфо, внешней привлекательностью и светскими манерами он должен был искупить свою бедность. Волковский скучал в деревне, волочился напропалую, наведывался в девичью. Жена устраивала ему сцены. Волковский был хорош собой и добр, сочетание редкое, если прибавить к тому талант. Юрий Петрович давно уже сдался в плен очарования Лизаветы Сергеевны, называя ее святой. Она корила его за приверженность Бахусу и просила беречь себя, впрочем, совершенно бесполезно.

Волковский, одетый в светлое, сияющий голубыми глазами, поцеловал дамам ручки, пошутил с девицами. Гостям представили Мещерского.

— Юрий Петрович, а не пора ли вам написать мой портрет? — обратилась к Волковскому Татьяна Дмитриевна. — Вот тот портрет, с лизиными девочками, очень у вас хорош! Я хочу в образе Психеи!

— Хоть Афродитой, выступающей из пены, мадам, только я не пишу больше.

— Фи, какой вы индесса! — применила Татьяна Дмитриевна институтское словечко, рассмеявшись.

— Юрий Петрович уже лет пять рисует мой портрет, — капризно протянула Наталья Львовна и поджала хорошенькие губки.

— Ты слишком сложная натура, душенька, мне ее трудно постичь, — с нескрываемой иронией ответил Волковский. — Впрочем, я уже имел честь сообщить, что больше не пишу… Мой ангел, обратился он к Лизавете Сергеевне, — а нет ли чем освежиться? Пока доехали, жара-с!

Лизавета Сергеевна с укоризной посмотрела на него, но распорядилась принести в сад прохладительные напитки и крепкую клюквенную настойку.

Решили по случаю гостей, невзирая на печальную дату, устроить ужин с танцами под фортепиано. Все оживились: барышни побежали выбирать наряды, юноши готовили место в гостиной. Лизавета Сергеевна увела гостей в сад, сама отправилась хлопотать об ужине. Проходя мимо гостиной, она услышала звуки рояля и чей-то удивительно красивый баритон. Не утерпев, она приоткрыла дверь и увидела в открывшуюся щель довольно носатый профиль Nikolas, играющего на рояле и поющего что-то бравурное, кажется, из Моцарта. «Боже, какой голос!» — подумала Лизавета Сергеевна, всегда очень чуткая к любым проявлениям красоты.

Nikolas вдруг резко изменил темп и запел что-то проникновенное, нежное, играя бархатистыми нотами своего гибкого баритона, переходящего в басы. Этот магический голос о чем-то страстно молил, замирал, потом вновь рождался с новой силой и новой страстью… Лизавета Сергеевна, изумленная и потрясенная, незаметно для себя распахнула дверь и смотрела на юношу широко раскрытыми глазами. Мещерский почему-то был один, он не сразу заметил свою восторженную слушательницу, а, заметив, замолчал, скрывая улыбку в уголках тонких, но чувственных губ, и привстал с легким поклоном.

— У вас редкий голос, Николай Алексеевич, какое приятное открытие!

— Пустяки, — ответил Nikolas и пренебрежительно дернул плечом. — Я давно не занимался и все забыл. — Однако взгляд его явствовал, что к комплименту он не остался равнодушен.

— Отчего же вы остановились? Продолжайте, сделайте милость!

Однако в гостиную с шумом ворвались четырнадцатилетний сын Лизаветы Сергеевны, высокий, красивый мальчик, и два московских кузена шестнадцати лет. Это вторжение избавило Nikolas от ответа, он выразительно опустил крышку рояля.

За хлопотами и сборами приблизилось время ужина. Лизавета Сергеевна облачилась в шелковое пунцовое платье, которое ей было весьма к лицу, и присела перед туалетным столиком в своей одинокой, но уютной спальне, выбирая украшения. Колье с бриллиантами показалось ей чересчур напыщенным для домашнего вечера, да и устаревшим, жемчуг бедноват, а вот коралловые бусы и серьги, несмотря на их простоватость, подошли как нельзя лучше. Они еще более оттенили свежесть лица молодой вдовы, дали приятный розоватый отсвет, заменяющий румянец. Она предпочла простую прическу, забрав роскошные пепельные волосы вверх. Не хотелось звать горничную шнуровать платье, дама всячески оттягивала этот момент, чтобы подольше сохранить в себе…что? Лизавета Сергеевна спрашивала себя: почему ее и без того ясные глаза так необыкновенно засияли, а в сердце вдруг поселилась непонятная радость? Из зеркала на нее смотрело почти юное лицо, какое у нее бывает в минуты воодушевления и подъема. «Что с тобой, Лизанька? — спросила она свое отражение. — Уж не этот ли магический голос очаровал тебя и так взбунтовал все чувства? Впечатление, безусловно, сильное, но это всего лишь двадцатилетний мальчик». Усмехаясь над собой, Лизавета Сергеевна кликнула Палашу.

Когда она спустилась в гостиную, все уже собрались. Барышни розовой стайкой окружили Волковского, который по очереди вписывал в их альбомы какие-нибудь изящные пустяки и рисовал забавные карикатуры.

— Юрий Петрович, а мне, мне, пожалуйста! — приплясывала от нетерпения Аннет, похожая на бабочку в своем воздушном платьице. Маша и Нина весело смеялись, разглядывая карикатуры, и не хотели никому их показывать. Наталья Львовна с недовольной гримасой сидела за карточным столиком: ее не предупредили о вечеринке, поэтому она не принарядилась сообразно случаю, что и выводило даму из себя. Она окончательно расстроилась, когда увидела наряд Лизаветы Сергеевны. Татьяна Дмитриевна вышла к ужину в серо-жемчужном, очень открытом платье.