De Personae / О Личностях. Том I - Андрей Ильич Фурсов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Но, как известно, весь ужас утопий (к антиутопиям это тоже относится) состоит в том, что они сбываются. И даже порой задним числом. Нет, здесь я — даже не о тех душераздирающих картинах, когда, ничтоже сумняшеся, мнительные соотечественники без устали примеривали оруэлловское описание к реалиям советской эпохи, восклицая: «Как похоже!» — и отмечали 1984 г. с не меньшим пафосом, чем несколько позже — тысячелетие Крещения Руси. Но никому из этих наблюдательных людей, да, не исключено, и самому автору приведённого пассажа, не приходило в голову, что это — точнейшее воспроизведение задним числом того трансформационного процесса, который происходил внутри кафолической церкви в I-IV вв. н.э. (кафолической я буду называть христианскую церковь до её раскола на католицизм и православие). Я имею в виду шедшие тогда параллельно и конформно консолидацию христианской церкви и превращение христианства в государственную религию Римской империи, с одной стороны, и формирование христианского вероучения, увенчавшееся принятием Никео–Цареградского символа веры и канонизацией Нового Завета — с другой. Если обратиться к «другой» стороне, то прежде всего нужно отдать себе отчёт в масштабах перемен, происшедших в ареалах распространения христианства.
В Новый Завет — собрание почитаемых всеми христианами книг — входят, как известно, 27 произведений: четыре Евангелия (от Матфея, Марка, Луки и Иоанна), «Деяния апостолов», 21 послание апостолов. Завершает Новый Завет Откровение Иоанна Богослова. Однако писания Нового Завета были лишь незначительной частью обширной христианской литературы, создававшейся в I–III вв., т. е. до признания христианства официальной религией. Как отмечает известный историк раннего христианства И. Свенцицкая, «христианские писатели конца II–IV в. упоминают, цитируют, пересказывают различные Евангелия: от Петра, от Андрея, от Варфоломея, два Евангелия от Фомы, совершенно различные по содержанию, Евангелие от Марии. Во фрагменте письма богослова Климента Александрийского (около 200 г.) говорится, что имели хождение три Евангелия от Марка: каноническое (признанное), “подложное” (написанное неким проповедником по имени Карпократ) и тайное Евангелие (написанное якобы самим Марком для “избранных”). Некоторые Евангелия названы по тем христианским группам, среди которых они почитались (хотя, возможно, в их подлинных названиях также стояло имя какого–либо апостола), например, Евангелие евреев, Евангелие египтян». Епископ Лугудуна (совр. Лион) Ириней (первая половина II — начало III в.) в своём сочинении «Против ересей» с возмущением пишет, что последователи Валентина (крупнейший представитель религиозно–философского течения в христианстве — гностицизма) «дошли до такой степени дерзости, что своё недавнее сочинение назвали Евангелием Истины». Кроме Евангелий в произведениях христианских писателей упоминаются и другие, не вошедшие в Новый Завет книги, которые «почитались» разными христианскими группами как источники вероучения: Апокалипсис Петра, Апокалипсис Павла, деяния некоторых апостолов (Павла, Филиппа, Андрея), послания, «Пастырь» Гермы и др. Археологические раскопки XIX–XX вв. открыли фрагменты и целые сочинения, не признанные церковью»[7]. Куда подевалось всё это богатство? Оно было большей частью попросту уничтожено кафолической церковью ради превращения её в государственную и во имя необходимого для этого «изменения прошлого».
Одним из движущих стимулов этих ликвидационных мероприятий кафолической церкви было установление и утверждение (канонизация) нового — христианского — Священного Писания. Принятие канона господствующей церковью было ускорено признанием христианства римским государством при императоре Константине (307-337). «Чтобы разобраться в расхождениях христиан (а в этот период шла ожесточённая борьба между ортодоксальным течением и арианством — учением, отрицающим догмат о Троице), Константин потребовал, чтобы епископы предоставили ему копии священных книг. После длительных консультаций, уже после смерти Константина, на соборе в Лаодикее в 363 г. было принято решение разослать по всем христианским церквам списки канонических произведений. Согласно Лаодикейскому канону, в состав Нового Завета вошли 26 писаний — все, кроме Апокалипсиса Иоанна. В 367 г. в письме епископа Афанасия были названы уже все 27 писаний Нового Завета. Но этот список не был признан повсеместно: христиане многих сирийских общин не признали Откровения Иоанна… Окончательный список новозаветных книг был утверждён ортодоксальной церковью на Карфагенском соборе в 419 г.»[8]. Кафолическая церковь силами своих лучших умов два с половиной столетия занималась систематической фальсификацией своей ранней истории со всеми характерными аспектами такого изменения прошлого, отмеченными Оруэллом. Религия была очищена от компрометирующих связей, христианство — исторически и литературно выхолощено.
Закономерны и неизбежны вопросы: какое отношение имел Маркион к этой деструкции литературного наследия первоначального христианства? Какими принципами руководствовалась кафолическая церковь при отборе и отбраковке раннехристианских текстов и обращалась ли она в этой связи к идеям Маркиона? Почему, например, она не остановилась на одном Евангелии, как сделал в своём Каноне Маркион (об этом — ниже), а включила в Новый Завет целых четыре Благих Вести об Иисусе, во многом не согласных друг с другом? Или чем объяснить феномен, который я назвал бы «эффектом Иосифа Крывелёва» в честь крупного советского религиоведа, ныне покойного, который весьма рельефно его изобразил? Вот схематичная зарисовка данного красочного феномена: чем древнее датировка текста или документа, связанного с Новым Заветом, тем отчётливее Иисус Христос предстаёт как Бог, как жертвенный агнец, извечно, из столетия в столетие приносимый в жертву за наши грехи, как логос, как абстрактный, сверхъестественный символ, а не как человек из плоти и крови, имеющий конкретную историческую биографию. И, напротив, чем позже документ, тем больше содержится в нём подробностей земной биографии Иисуса — человека. Невозможно поверить, будто последующие поколения всё лучше и лучше вспоминали то, чего не знали предыдущие. Пусть в этой зарисовке не всё верно (самое позднее из канонических Евангелий — от Иоанна — является и самым абстрактным, умственным), но всё же — в чём тут дело?
Хочу сразу оговорить то, что моего героя, т. е. Маркиона из Синопа, очень мало волновала фактическая биография реального еврейского проповедника Иешуа ГаНоцри, т. е. Иисуса из Назарета. Но Маркион Маркионом, а проблема общеприемлемого для христиан разных национальностей письменного воссоздания истории жизни и земного служения Иисуса в середине II в. во весь рост встала перед совокупным христианством. Что до Маркиона, его отношение к Евангелиям и евангелистам, к апостолам вообще и к Павлу в частности в значительной мере было реактивным: Маркион тоже отреагировал на религиозную злобу времени. Без учёта всего с этим связанного не понять и «князя еретиков», его позиционирования в религиозных битвах столетия.
Помянутая
