Верните вора! - Андрей Белянин

А там уже всё было бы легко до смешного: случайный толчок, искренние извинения, заверение во взаимной дружбе, любви до гроба, приглашение погостить, если караван-сарай занят… и уйти, пятясь, мелкими шажками, стараясь, чтоб чужие таньга не слишком откровенно позванивали в кармане. Но тут ослик повернул левое ухо, затем правое, оглянулся, сделал круглые глаза и…

— Не понял?! — тихо выдохнул любитель чужих кошельков, когда осёл издал невероятный по мощи и долготе вопль щенячьего восторга, сбросил хозяина, встал на дыбы и кинулся на шею Оболенскому, как к родной маме.

Лев в мгновение ока был сбит с ног, потом бесчеловечно вылизан, обслюнявлен, затискан, обнюхан и расцелован до интимности с ног до головы!

— Мама-а! — взвыл он, отплёвываясь и протирая глаза. — Уберите психическую скотину!

— Воистину, это самый подлый, злобный и бесчестный ишак из всех созданных Аллахом, — со стоном подтвердил поднимающийся хозяин осла, взглянул на Льва и вдруг кинулся на него с неменьшим пылом: — Багдадский вор! О, как долго я тебя искал, свет моих очей!

Пытавшийся было встать Оболенский был вторично брошен наземь и прижат братской тушей крепкого дехканина. Ситуация резко выходила из-под контроля, вокруг начал быстро собираться любопытный народ.

— Что случилось, правоверные?

— Вор хотел ограбить честного мусульманина!

— Ва-ах, как только Аллах такое допускает?

— Но тот поймал его за нечестную руку! Смотрите, они борются, как муж и жена, соединённые по шариату?!

— Вай мэ, вроде не запрещено, раз Аллах допускает…

— Люди, туда же ещё и осёл лезет!

— А что, ослу с ними нельзя?!

— Вай дод, не знаю, Аллах иногда и не такое допускает…

— Ты что творишь, кретиноид?! — отплёвываясь, взвыл Лев, с трудом оторвав от себя целующегося незнакомца. — Отвянь, противный, я не такой!

— А то я не знаю, Лёва-джан… Дай обниму ещё раз, или у меня разольётся желчь от переизбытка чувств и тебе придётся вести меня в чайхану, в отдельный покой, где до самого вечера отпаивать красным вином в обход всех заветов Корана! Но всё равно мои щёки будут пылать от радости нашей встречи!

— Слезь с меня, Элтон Джон в голубой тюбетейке! Мне линять надо-о!!!

А хрен вам, не растущий в здешних широтах! Базарный народ Бухары уже завёлся. Слышались призывы к властям, но кольцо сочувствующих сжималось всё плотнее, изыскивая, как бы до прихода слуг закона излить хоть на кого-то праведный гнев истинных мусульман, по долгу веры знающих, как и чем наказывать бесстыжего вора. Тем более такого, всех доставшего, как наш московский герой и мой, если не забыли, друг…

— Стража, стража!

— В ухо не ори, да? Храни Аллах нашу стражу, когда её надо, то она вечно не тут… А что, правоверные, мы разве сами не справимся? Вора должно побивать камнями!

— Вай мэ, зачем так говоришь, вразуми тебя Всевышний?! Это блудницу пристало побивать камнями при четырёх свидетелях.

— Так взгляни на этого осла! Он целуется с ними обоими, как блудница! Мы все свидетели, хвала Аллаху, у нас есть повод их побить!

Отдадим должное длинным ушам непарнокопытного, ослик мигом сообразил, что дело пахнет керосином, и спешно сделал ноги. Он явно не хотел, чтоб его сочли блудницей. А вот когда народ уже не в шутку начал награждать Оболенского тумаками, опомнился уже и Насреддин:

— Люди, за что вы его бьёте?

— Он вор и украл у тебя кошелёк!

— А-а… э-э… всё это козни шайтана, ибо это не мой кошелёк! — невнятно замялся домулло. — Я его, как бы поточнее сказать, шёл, шёл и…

— Украл, — погромче буркнул Лев, пользуясь тем, что о нём на минутку забыли.

— Вай мэ, воистину, мусульмане, вот кто настоящий вор! — Недалёкие жители благородной Бухары охотно перекинулись в другую сторону. — Бей его!

Оболенский с трудом встал, отряхнулся и, морщась от боли во всех местах, тихо двинул было наутёк по-английски, как неизвестное доселе чувство развернуло его назад. Кажется, это называется совестью…

— Хамы! Холопы! Быдло! В смысле какого лешего вы его бьёте, раз я вор?!

— И вправду, мусульмане, ведь если они оба воры, зачем нам бить одного? Надо обоим воздать кизиловыми палками! Тащим их к кади! А может, прямо здесь воздадим?

Лев успел от души съездить по мордасам двоим самым резвым, но людей на базаре всегда больше одного, а потому законопослушная толпа радостно повязала и того и другого, сдав приятелей на руки наконец-то подоспевшей страже. Четвёрка мрачных, заспанных слуг бухарского эмира, грозно хмуря брови, толкнула нашу парочку и с почётом двинулась к дому кади — верховного судьи города, облечённого властью и правом разбираться в делах, казня и милуя по собственному усмотрению. Несколько шагов толпа даже сопровождала их, а потом врождённое восточное милосердие дало о себе знать, ибо каждому известна строгость законов для богатого и для бедного…

— Вай мэ, какой белокожий, голубоглазый, светловолосый, как жалко его — страшненький…

— Ну и что с того, что они воры, зато у них любовь! Аллах да смилуется над ними…

— Аллах-то смилуется, а вот кади не очень прислушивается к его мнению.

— Их казнят? Сейчас буду плакать.

— Ай, зачем казнят, дадут по спине тысячу ударов кизиловой палкой, и иди домой!

— Ну да, если хоть что-то от спины останется…

— Зачем мы так с ними, мусульмане, я же теперь уснуть не смогу?!

— Хорошо хоть осёл успел сбежать, не выдадим его, правоверные!

ГЛАВА ВТОРАЯ

Так взгляни ж на меня хоть один только раз…

Пока они шли через шумный базар, под проклятия и стоны сострадания, Ходжа изо всех сил старался опускать голову пониже, пряча лицо. Бывший же россиянин, наоборот, шёл с высоко задранным подбородком, всем видом показывая независимость и свободолюбивый нрав потомка благородного русского дворянства!

Пылающее солнце замерло в вышине, сияя на синем куполе неба, как всевидящее око Господа, озаряющее последний путь двух закоренелых преступников.

Ходжа ни на миг не сомневался, что кади узнает его, и тогда самое милостивое наказание для «возмутителя спокойствия» будет посажение на кол! Лев тоже не строил насчёт себя особых иллюзий, тем более что к судье его приводили уже трижды, но бездоказательно, и в последний раз кади пообещал обезглавить его по-любому, ибо надоел, блин! Поэтому, как только они перешли в узкий лабиринт улиц, направляясь к нужному кварталу, бдительный Насреддин быстро заметил соратнику:

— Лёва-джан, о свет очей моих, суперстар Багдада, любитель гаремов и посрамитель шайтанов, ты как это, вконец офигел, да? Ты что, совсем решил меня не узнавать?!

— Да я тебя, прощелыгу узкоглазого, в первый раз в жизни вижу, — вяло огрызнулся Оболенский, — и боюсь, что уже в последний…

— Я твой друг и брат, Ходжа Насреддин!!!

— Не болтать! — припугнул ближайший стражник, и эфенди словил древком копья по тюбетейке. Это быстро настроило его на более решительный лад.

— Ах ты, паршивый сын шакала, дитя гиены, помёт ехидны и отрыжка старого верблюда! Не узнаёт он меня, вай мэ?! Да на твоих глазах, низкий изменник, я обхитрю этих стражей и уйду на свободу! А если ты не вспомнишь искусство Багдадского вора, то, клянусь Всевышним, сегодня же твоя голова упадёт на «коврик крови»…

— Чё пристал? Я не знаю тебя, не знаю никакого Багдадского вора, я тихий жулик из Бухары и не…

— Я тебя предупредил, — коварно ощерился герой народных анекдотов, повернулся к самому старшему стражу и начал: — О великий воин и благородный господин, дозволено ли будет такому беспросветному грешнику, как я, до прихода к кади облегчить свою душу молитвой?

— Валяй, но покороче! — сурово кивнул бородой стражник.

Ходжа послушно опустился на колени и длинной скороговоркой зачастил:

— О Аллах Всемилостивейший и Всемогущественный! Прошу тебя, пусть зарытый мною клад в тысячу динаров, две тысячи дирхемов и три тысячи таньга найдёт достойный человек, который употребит пятую часть этих денег на молитвы о моей пропащей душе… Ну вот вроде и всё, пошли?

Оболенский был готов поклясться всем на свете, что это банальное разводилово он уже слышал и видел, но где и когда?! Память отгораживалась чёрной стеной забвения, плотной и неприступной, как Великая Китайская… Но этот странный незнакомец вёл себя как его старый друг, которых у него никогда не было, а тот ослик радовался ему, словно любимому хозяину! Хотя откуда бы у бедного вора деньги на домашний скот? И вообще, хотя всё происходящее выглядело необъяснимой мистификацией, но казалось, вот-вот, ещё миг, и загадка перестанет быть таковой, все детали мозаики встанут на свои места, а правда восторжествует! Однако пока-а…

— Я не знаю тебя, — устало вздохнув, сдался Лев.