Беглянка (сборник) - Элис Манро

– Не увиливай, Карла.

Взяв свою кружку, Карла пошла в ванную и оттуда крикнула:

– Пора нам в прачечную съездить. Полотенца хоть и сухие, а плесенью пахнут.

Выходя из душа, она думала: уж не поджидает ли он под дверью? Нет, вернулся за компьютер. Она оделась как для выезда в город: ее не покидала надежда, что стоит им только отсюда выбраться, поехать в прачечную-автомат, взять в кафе капучино на вынос – и разговор, глядишь, пойдет по-другому, хоть какая-то разрядка наступит.

– Ты мне зубы не заговаривай, Карла.

Бодрой походкой она вошла в гостиную и обняла его сзади за шею. И тут же волной накатила тоска – не иначе как под душем разморило до слез; она склонилась над ним, обмякла и расплакалась.

Он убрал руки с клавиатуры, но остался сидеть.

– Ты только на меня не злись, – выговорила она.

– Я не злюсь. Просто я терпеть не могу, когда ты так себя ведешь, вот и все.

– Я так себя веду потому, что ты злишься.

– Не вали с больной головы на здоровую. Ты меня душишь. Ступай, ужин готовь.

Этим она и занялась. Теперь стало ясно, что назначенный на пять часов ученик не придет. Карла набрала из ящика картошки и принялась чистить, но слезы застили глаза. Она вытерла лицо бумажным полотенцем, оторвала от рулона новое и вышла с ним на дождь. В конюшню идти не хотелось – без Флоры там стало скучно. Карла побрела по тропе к роще. Лошади были на другом выпасе. Сгрудившись у забора, они не сводили с нее глаз. Всем, кроме Лиззи, которая дурачилась и фыркала, хватало ума понять, что хозяйкины мысли заняты другим.

Началось все с некролога в городской газете: скончался мистер Джеймисон. Вечером в новостях показали его портрет. До поры до времени Джеймисоны были для Кларка с Карлой просто нелюдимыми соседями. Жена преподавала ботанику в каком-то колледже за сорок миль от дома и много времени проводила в дороге. Муж был поэтом.

Это знали все. Но муж, похоже, не чурался никакой работы. Для поэта, да еще такого престарелого – лет на двадцать старше миссис Джеймисон, – он был крепким и деловитым. Усовершенствовал дренажную систему на своем участке, расчистил и выложил камнями желоб. Вскопал, засеял и обнес изгородью грядки, проложил в лесу тропинки, сделал в доме ремонт. Дом этот, странного вида, треугольный, мистер Джеймисон давным-давно построил своими руками, с помощью кого-то из друзей, на фундаменте старой фермы. Люди поговаривали, что эта парочка хиппует, притом что мистер Джеймисон и перед свадьбой был для этого староват. Ходили слухи, будто они у себя в лесу выращивают марихуану, продают, а денежки складывают в стеклянные банки, укупоривают и в землю зарывают. Кларку рассказали об этом в городе. Но он сказал, что это фигня.

– Кабы так, кто-нибудь давно прибрал бы к рукам эти склянки. Уж нашел бы способ вытянуть из старика, где они зарыты.

Только из некролога Кларк с Карлой узнали, что за пять лет до смерти Леон Джеймисон стал лауреатом какой-то крупной премии. По литературе. Об этом никто никогда не заикался. Как видно, людям проще было поверить в зарытые склянки с деньгами за дурь, чем в доходы от сочинения стихов.

Вскоре после этого Кларк сказал:

– А ведь можно было бы денег стрясти.

Карла сразу поняла, о чем речь, но обратила это в шутку.

– Что уж теперь, – сказала она. – С покойника много ли возьмешь?

– Зачем с покойника? Вдова заплатит.

– Она в Грецию уехала.

– Не насовсем же.

– Она ничего не знала, – более рассудительно сказала Карла.

– А я и не говорю, что знала.

– Она до сих пор ни сном ни духом.

– Это мы легко исправим.

Карла взмолилась:

– Нет, нет.

А Кларк продолжил, будто она смолчала:

– Скажем, что в суд подадим. Люди за такие дела сплошь и рядом деньги отсуживают.

– Да как ты отсудишь? На мертвеца в суд не подать.

– Пригрозим газетчикам рассказать. Про великого поэта. Газеты такую наживку быстро заглотят. Нам только чуток надавить – вдова тут же сломается.

– Фантазируешь, – сказала Карла. – Это курам на смех.

– Нет, – бросил Кларк. – Вовсе нет.

Карла сказала, что не желает больше об этом говорить, и он ответил «ладно».

Однако же назавтра завел этот разговор снова, а потом еще и еще. У него частенько возникали завиральные идеи, на грани преступного умысла. Он загорался ими все больше и больше, а потом – неизвестно почему – резко умолкал. Хоть бы и от этой затеи отказался, как от прочих. Если бы не беспрестанные дожди, если бы на дворе стояло ясное лето, его идея, возможно, отправилась бы вслед за остальными. Но этого не произошло, и весь последний месяц он заводил все ту же песню, как будто дело наклевывалось самое простое и вместе с тем серьезное. Вопрос был лишь в одном: сколько затребовать. Если слишком мало, эта мадам от них отмахнется, решит, что они блефуют. Если слишком много – разозлится и заартачится.

Карла больше не говорила «курам на смех». Вместо этого она стала ему внушать, что ничего из такой затеи не выйдет. Убеждала, например, что от поэтов другого ждать не приходится, а значит, никому и в голову не придет откупаться, чтобы все было шито-крыто.

Он возражал: все получится, если с умом подойти. Карла должна разрыдаться и выложить миссис Джеймисон все начистоту. А там и Кларк подключится – сделает вид, будто для него это новость, будто он только что узнал. Расшумится, пригрозит рассказать всему свету. Повернет дело так, что миссис Джеймисон сама денег предложит.

– Тебе травму нанесли. Оскорбили, унизили, а значит, я тоже травмирован и оскорблен – ты ведь мне жена. Это дело принципа.

Снова и снова он твердил ей одно и то же; она пыталась противиться, но он стоял на своем.

– Обещай мне, – повторял он. – Обещай.

А все из-за ее намеков – теперь она не могла взять свои слова обратно.

Он, между прочим, мною интересуется…

Кто, старикашка?

Иногда зовет в комнату, когда ее дома нет…

Так-так.

Когда она за покупками уезжает, а его сиделка еще не пришла…

Счастливое озарение, которое сразу его взбудоражило.

И что ты тогда делаешь? Заходишь?

Она изобразила стыдливость.

Бывает.

Он зовет тебя к себе в комнату? Да? Карла? Ну, и что дальше?

Я захожу посмотреть, что ему нужно.

И что же ему нужно?

Вопросы и ответы произносились шепотом, хоть и без свидетелей, даже на небывалом островке супружеской постели. Сказка на ночь, в которой все мелочи были важны и всякий раз добавлялись заново, а для вящей убедительности – с неохотой, стыдливостью, смешками, ой как стыдно, ой как стыдно. И ведь не только он старался, а потом радовался. Она тоже. Старалась его распалить и ублажить, да и себя заодно. И радовалась, когда у нее получалось.

Причем в каком-то уголке сознания все это было правдой: она явственно видела похотливого старикашку и бугор у него под простыней; даром что дед был прикован к постели и почти лишился речи, зато преуспел в жестах и без труда объяснял свои желания, подталкивал и подтягивал ее, куда хотел, требуя всяких ухищрений и ласк. (Ее отказы подразумевались сами собой, но, как ни странно, слегка разочаровывали Кларка.)

Временами перед ней возникал образ, который срочно приходилось отгонять, чтобы он не испортил все остальное. Ей смутно вспоминалось невыдуманное, едва различимое под простыней тело, напичканное лекарствами и с каждым днем угасающее на взятой напрокат больничной койке; оно мелькнуло перед ней лишь пару раз, когда миссис Джеймисон или приходящая сиделка по недосмотру оставили дверь нараспашку. Карла никогда не видела его вблизи.

По правде говоря, к Джеймисонам она ходила с содроганием, только ради заработка, и сочувствовала миссис Джеймисон, которая, похоже, была настолько измотана и выбита из колеи, что бродила, как сомнамбула. Раз-другой Карла не выдержала и состроила дурацкую гримасу, чтобы только разрядить обстановку. Точно так же она поступала в тех случаях, когда неуклюжему, скованному новичку случалось опозориться от ужаса на уроке верховой езды. Когда-то она пробовала использовать тот же прием и против затяжной хандры Кларка. Но теперь такие номера с ним не проходили. А вот байка про мистера Джеймисона срабатывала безотказно.

У Карлы не получалось обойти стороной все лужи на тропинке, чтобы не угодить при этом в мокрую высокую траву на обочине, где к тому же разрослась и недавно зацвела дикая морковь. Но в воздухе было тепло, и Карла не замерзла, хотя и вымокла до нитки, словно от собственного пота или от слез, которые бежали по лицу вместе со струйками дождя. Рыдания постепенно утихли. Вытереть нос было нечем – бумажное полотенце давно размокло, – но она наклонилась вперед и с силой высморкалась в лужу.

Подняв голову, Карла сумела издать протяжный, переливчатый свист, которым подзывала (как, между прочим, и Кларк) Флору. Выждала пару минут, потом стала звать Флору по имени. Раз за разом: свист – кличка, свист – кличка.