ДМБ - Иван Охлобыстин

А он, не гляди что в очках, злой видно. Орет:

– Не имеете права! Я с ним не поеду! У него желудок больной! Я буду ходатайствовать!

А я ему говорю:

– Не гони на мой желудок. Я в детстве подшипник переварил.

– Он еще и идиот! – взвизгнул длинный. Да так громко, что меня опять выворотило. На этот раз на полковника.

– В приемник! – загудел полковник. – В нагрузку к тормозу.

Ему докладывают:

– Нам так и не удалось выяснить, как тормоза зовут.

– Назовите пока в приписных Федей, у него морда толстая, ему подойдет! – махнул рукой начальник и пошел мундир застирывать.

Нас с тощим вывели из кабинета сначала в зал, потом в коридор, а потом уж в приемник. Там мы обнаружили сидящего у стены мордоворота. Хмурый такой, как бобр.

Я его спрашиваю:

– Тебя как, Федя, зовут?

Тут произошло чудо. Федя минуты три пожевал губами и дамским грудным голосом сказал:

– Меня зовут Анатолий Васильевич Пестемеев. Я слесарь-инструментальщик четвертого разряда.

– А чего ж ты им-то имя не называл? – поинтересовались мы.

Он глубоко задумался, да так глубоко, что мы надежду потеряли. Наконец, он опять пожевал и ответил:

– Че баловать!? Пусть документы ищут. Сами потеряли.

К вечеру нашли Федины документы у медбрата, а чуть позже за нами пришел покупатель-прапор. С огромной головой, и от него так воняло перегаром, что меня опять чуть не стошнило.

Новые друзья, щурясь от солнца, выходят из распределительного пункта, вслед за ними воровато выглядывает мятое лицо прапора.

Дикий прапор и Сирена.

– Товарищи призывники, – сказал прапор. – Надо понимать всю глубину наших глубин. Короче, поехали.

– Командир, – спросил очкарик. – А нам оружие дадут?

– Триста тридцать пять, – как-то качнувшись на месте, обещал прапор и вывел нас на влажный вечерний проспект.

Мимо шли гражданские люди, в своих нелепых заботах и переживаниях.

– Трезвые люди! – изумлялся Федя, изрядно одуревший за время своего сидения в приемнике.

– Женщины! – вторил ему тощий.

– Без бороды! – поддакивал я, трогая себя за колючий подбородок.

Всю дорогу прапор у нас клянчил деньги:

– Мужики, а у вас деньжат нэма? Треба сувенир командиру купить. Генералу. Циркуль для схем.

– Нэма, мужик, деньжат, – отвечал я.

– Не дам, у меня только для еды, – говорил Федя и почему-то щупал себя за массивный пах.

Наконец, у тощего, который оказался студентом института международных отношений и Владиком, средства нашлись . . .

– Заманал ты меня военный, – вздохнул он и выудил из кармана котлету пятидесятитысячных купюр и представился нам, – меня, однополчане, зовут Владислав, для вас – Владик. Я продал папин микроскоп.

– Папа микробы смотрел? – спросил Федя.

– Смотрел, курилка, – согласился Владик.

Мы пришли в ресторан на речном вокзале и сели за стол у самой эстрады. Тут же к нам подскочил вертлявый официант и замер над головами в ожидании солидного заказа.

– Что будем кушать, мальчики? – спросил у нас бывший студент.

– Я много, – тут же сориентировался Федя и добавил, – оливье и майонеза побольше. У нас в столовой хорошую оливье давали, много. Однажды я даже в обморок упал. Обкушался. Меня мастер домой нес.

– Какая отвратительная история, – брезгливо сморщился Владик и повернулся к официанту, – Мне рулечку жирненькую и винца молодого.

Официант быстро зачирикал карандашом в блокноте.

– Труа бутте де водка. Авек плизир, – отчего-то перешел на французский прапор.

Я взял шашлык.

Официант вильнул отвислым задом и удалился за заказом.

И началось.

Владик женщину-проктолога из Уфы заклеил и пошел танцевать, я пел со сцены «Сиреневый туман», Федя все оливье в ресторане сожрал.

– Мадмуазель, – кружась в танце, шептал Владик своей партнерше. – Вы прекрасны!

– Как Эдита Пьеха? – кокетливо уточняла та.

– Определенно! – восторженно вздыхал очкарик и просил. – Можно я вас мягко потрогаю за талию?

– Но талия гораздо выше, – смущалась докторша.

– Разве это сможет стать препятствием для наших флюидов? – не понимал Владик.

– Это не может, но вот тот мужчина с патлатой бородой за третьим столиком может, – объясняла блондинка.

– Почему? – негодовал наш влюбленный призывник.

– Потому что это мой муж – Григорий Савельевич Топоров – серебряный призер чемпионата Европы по метанию молота, – информировала она и любопытствовала, – а как вас зовут?

– Зовите меня просто – Элвис Пресли, поэт-песенник, – откликался расстроенный студент.

Пока мы ели, пели и танцевали, прапор опустошил бутылку столичной в одно лицо и сдал окончательно. Он поднялся из-за стола, вышел на мягких ногах в центр зала и с криком:

– Пропади все пропадом! – начал выделывать такие лихие фортеля ногами, что дважды его из салатов на ближнем столе вытаскивали. Кончилось это предсказуемым появлением военного патруля. Начальник патруля, майор по званию, отдал распоряжение двум морячкам и те, деловито заломив прапору руки, потащили его спиной к выходу.

– Негодяи! – орал, как резаный, прапор. За неимением лучшего плана я подошел к патрулю и сказал:

– Товарищи военные! В принципе, я не против, чтобы вы этого гидроцефала спеленали, но он меня и моих закадык в армию транспортирует на выполнение почетного героического задания. Если вы его все-таки заберете, то мы однозначно поменяем явки и разбежимся по району, как крысы. Решать вам.

Майор подумал и решил:

– Армии нужны солдаты. Без солдат в армии абсурд и коррупция. Счас урегулируем.

С присущей всем армейцам смекалкой, он подошел к нашему столу и налил два стакана водки. Один стакан офицер употребил сам, другой заставил выпить прапора. Тот выпил, издал гортанный выкрик и опал, как озимые. Майор удовлетворенно хмыкнул и, сопровождаемый морячками, удалился.

Пришлось нам самим на сопроводительные документы смотреть. Между карманным календарем с голой гражданкой и фантиком от соевой шоколадки «Балет» мы нашли свои военные билеты. По документам мы плыли на пароходе «Рихард Зорге» в город Икс, в часть со сложной цифрой, служить ракетчиками стратегического назначения.

– Федя, ты хотя бы понимаешь, что тебе доверят кнопку от атомной бомбы? – поздравлял Владик.

– От ядерного щита, дружище, – кивал я.

– Надо очень, – пожимал плечами невозмутимый слесарь-инструментальщик.

– А я бы бахнул, – сознался я.

– Юноши, а не хотите продажной любви? – на привокзальной площади предложила нам, возникшая неведомо откуда привокзальная синявка.

– Я тебе сейчас лицо обглодаю, – сообщил Федя.

Синявка отчего-то сразу прониклась и растворилась в толпе столь же стремительно, как и появилась.

Тут наш прапор пришел в себя, оглядел площадь безумным глазом и пытался от нас убежать с опереточным криком:

– От меня не убежишь!

Мы кинули ему в спину сумкой и поймали. Потом на вокзале он, как пес, захотел в туалет.

– Хочу пипи, – заявил он и остановился.

– Елки-палки, военный – тебя в спешке делали, твоя жизнь реклама – безопасного секса, – вздохнул Владик.

– Иди вон в кусты. – посоветовал я прапору.

– Офицеры в кустах не слабятся, – гордо возразил тот.

– Что нам тебе – баобаб искать? – рассердился студент.

– Давайте его в туалет на вокзале отведем, – предложил сердобольный Федя, – чего ему страдать? Пусть поссыкает.

Мы отвели прапора на вокзал в туалет. Он вошел туда и заперся в кабинке навсегда.

– Открывай, подонок! – полчаса кричали мы ему.

– Сарынь на кичку! – неслось из кабинки, после чего прапор обязательно спускал воду и дико хохотал.

– Прапор – глубоко невоспитанный тип! – сформулировал Владик.

– Определенно, – согласился Федя.

– Что там невоспитанный – дикий прапор! – поправил я.

Пришлось прапора через дырку под дверью, за ноги вытаскивать. Я его за левую туфлю тащил и отчего-то представлял, что, скорее всего в этот момент, на другом конце города, в моей съемной квартире, среди распоротых подушек дико тоскуют по мне братья Улугбек и Максуд.

Короче, еле прибыли к кораблю. Прапора нес на плече, как казак невесту, Бомба. Стюард не хотел нас пускать, ему не нравилось настроение прапора.

– Он не пассажир, а дрянь какая-то! – беспокоился моряк.

– Вы что такое говорите! – вмешался я и объяснил, – данный субъект – герой трех горячих точек, балтиец, с контузией на всю башку. У него к вечеру давление подскакивает до трехсот шестидесяти.

– Точно? – не поверил стюард.

– К гадалке не ходи, – заверили мы его в один голос.

– Ладно, заноси, – смягчился моряк, – но в коридор героя не отпускать. У меня ковры.

Уже в каюте мы еще попили пивка, положили прапора, где чемоданы, и договорились называться по военному, для азарту: я – Пулей, Владик – Штыком, Федя – Бомбой.