Ада Даллас - Верт Уильямс

– Мне бы не следовало говорить тебе об этом, но это чистая правда. В следующий раз, когда мы увидимся, я расскажу тебе все подробно.

А потом это было в Новом Орлеане. Я и не думал, что мы встретимся. Нет, я, конечно, не забыл ее, но вовсе не думал увидеться с ней опять. Я рассматривал наше знакомство как одно из тех приключений, что порой выпадают по мановению волшебной палочки, но никакого продолжения не имеют. Спустя две недели, услышав ее голос по телефону, я узнал ее только тогда, когда она сказала:

– Я же обещала позвонить.

И я почувствовал, как меня охватило волнение.

– Хочешь повидаться?

Ее прямота могла бы показаться назойливой, если бы мне самому не хотелось с ней встретиться.

– Разумеется, – ответил я. – Приходи, выпьем по стаканчику.

Секунду она оставалась в нерешительности.

– Хорошо.

В тот вечер она действительно ни о чем ином, как посидеть вместе за стаканчиком виски, казалось, и не думала. Но мне всегда претила роль евнуха-исповедника, и я быстро уговорил ее передумать. По крайней мере мне так казалось. Ее отношения со мной, само собой разумеется, перестали быть профессиональными.

На той же неделе она пришла ко мне второй раз, а потом явилась на следующей. Не мешаю ли я ее работе, подумал я, но спросить не решился. Она сама объяснила. Оказалось, что она ездила в Мобил только на субботу и воскресенье или по особому вызову. Чем меньше объем работы, тем выше цена, сказала она, добавив, что именно таким путем ей удается платить за обучение в колледже.

– Когда с этой авантюрой будет покончено, а произойдет это в самом ближайшем времени, я не хочу, чтобы кто-нибудь, узнав про мои занятия, нанес мне удар под дых. Я хочу распрощаться с этим навсегда.

– Тебе нравится "Ньюкомб"?

– Ты хочешь знать, нравлюсь ли я "Ньюкомбу"? Нет, не нравлюсь. За эти четыре года я прошла через настоящий ад, но сумела кое-чего добиться и в июне уже получаю диплом, что редко случается в столь аристократическом учебном заведении.

Если бы ты только знал, как я их ненавижу! Ненавижу за то, что они меня презирают. А презирают меня не из-за того, что я проститутка, – да, да, будем говорить откровенно, я проститутка, – а из-за того, что я неблагородного происхождения. Вот что говорят, когда ты родом из Айриш-Чэннела. Про Чэннел все сразу становится понятным, как только слышишь, с каким акцентом там говорят. Не лучше, чем в Бруклине. Я-то давным-давно научилась говорить правильно и вовремя скорректировала и акцент, и туалеты, и даже домашний адрес. Но тем не менее один только факт, что я родилась и выросла в Айриш-Чэннеле, заставляет их плевать на меня. А факт этот нельзя ни уничтожить, ни скрыть.

Мои субботние и воскресные занятия скрыть нетрудно, хоть я и проделывала это неоднократно. Я ни разу – как бы это получше сказать? – не вступала в деловой контакт вне Мобила, где никто не знает моего настоящего имени, и всегда надеваю черный парик. Никогда не назначаю свидания – так мы обычно выражаемся – с теми, у кого на машине новоорлеанский номер. С тобой мы встретились только потому, что у тебя техасский номер. Как видишь, я совершила ошибку, – засмеялась она.

Я объяснил ей, что купил машину в Техасе.

– Нет, – продолжала она, – все это не из-за Мобила, все из-за Чэннела. Меня ни разу не пригласили в клуб, даже в тот, где собираются студентки, приехавшие из провинции, которых не принимает городское общество. Я понимала, что так должно быть, но была оскорблена. Я плакала. А разговаривают они так, будто меня вообще не существует. Не существует, и все. Вот почему мне хотелось бы распять на кресте всех этих аристократических сук и их присных вместе с колледжем Софи Ньюкомб. Потому что меня для них не существует. Можешь не спрашивать, как я это сделаю, я знаю, мне это никогда не удастся, но помечтать-то я имею право. Лучше налей мне еще.

Все это она рассказала мне, когда пришла на другой вечер. Призналась также, что ее настоящее имя Ада Мэлоун, а потом в отрывках поведала еще кое-что.

– Ты второй человек в моей жизни, который был добр со мной, не требуя ничего взамен, – сказала она, и я почувствовал неловкость, потому что считал себя единственным. – Первым был старый индеец-бакалейщик по фамилии Робишо. Если бы не он, бог знает что сталось бы со мной.

Мой отец, пьяница и бездельник, вынуждал мать, когда она была еще молодой, кормить и поить его, как он это называл, торгуя собственным телом. А когда она постарела для подобных занятий, нашел ей работу в мелкой лавчонке. Мама не позволила ему заставить работать и меня, поэтому я доучилась при ней до восьмого класса. Потом она умерла. Оказалось, что у нее было больное сердце, но она ни разу не обращалась к врачу, а просто в один прекрасный день взяла и умерла. Прямо за прилавком. Два часа ушло на то, чтобы протрезвить отца, прежде чем сообщить ему эту весть. Сутки он горевал, по дороге с кладбища остановился спросить, не возьмут ли меня на ее место. Ему ответили, нет, я слишком молода, поэтому он подыскал мне другое занятие, еще лучше, по его мнению: место в баре на Бурбон-стрит. Мне было всего тринадцать, но, накрашенная, я казалась много старше и вполне сходила за семнадцатилетнюю.

Ты, наверное, знаешь обязанности девушки из бара. Она должна составлять компанию посетителям, пить только безалкогольные напитки, следить, чтобы посетители побольше пили и тратили все свои деньги. А если у клиента больше денег, чем он способен истратить, то нужно подсунуть ему снотворное, а потом другие служащие, предварительно очистив его карманы, выбросят его на улицу. Вот чем я должна была заниматься в тринадцать лет.

– Недурно, – только и нашелся что вымолвить я.

– О да, – усмехнулась она. – О да.

И вот здесь-то, сказала она, и вмешался мистер Робишо. Его дочь была подружкой Ады, потому он и принял в ней участие. Он дал ей работу, которую она должна была выполнять после школы и которая позволяла ей продолжать учебу и даже покупать виски для отца. Но когда отец узнал, что она сменила свою сравнительно выгодную службу в баре на место, которое при особом прилежании позволяло ей продолжать учебу в школе, он страшно рассердился. Он избил ее и, взяв за руку, повел обратно в бар. Бар этот в числе многих других принадлежал одному из самых известных в городе гангстеров – Рикко Медине. Тогда мистер Робишо, хрупкий, лысый, пожилой человек, совершил поступок, которого, по мнению его знакомых, от него никак нельзя было ожидать. Он пошел в бар и забрал Аду к себе в лавку. А ее отцу даже пригрозил, что заявит в полицию, если тот принудит ее вернуться в бар. Двое подручных Медины нанесли мистеру Робишо визит, но он отказался следовать их совету. Удивительно, что на этот раз дело обошлось без обычных в таких случаях репрессий: не били стекол, не портили товаров. Ада продолжала работать в лавке, покупала отцу более дешевое виски, чем ему бы хотелось, а во время выпускного акта именно ей выпала честь произносить прощальную речь.

После окончания школы она нашла место секретарши в обувной фирме. Проработав там год, она заняла такую же должность в рекламном агентстве. Это был для нее решительный шаг. Тихо и скромно она приобщилась к новому миру. Иногда ее приглашали развлечь клиентов, что она делала с достаточным тактом. Она быстро поняла, что это может ей дать, и разработала определенный план. Как следует все разузнав и тщательно присмотревшись, она пристроилась в Мобиле. А потом поступила в "Ньюкомб".

– Проникнуть туда нетрудно, – сказала она. – Нужны большие деньги да аттестат. Трудно там выдержать.

Все, казалось, устроилось идеально, почти идеально. В течение недели она посещала занятия в колледже, а субботу и воскресенье посвящала зарабатыванию денег. Узнать об этом никто не мог, потому что занималась она этим за пределами Нового Орлеана.

– Должна признаться, что такое решение я приняла после долгих сомнений и далось оно мне с трудом. Я хочу сказать, что мне нелегко было стать проституткой. Но потом выяснилось, что это совсем не так страшно. Сделанный мною шаг оказался разумным и практичным, я получила возможность учиться. О, я знаю все возражения. Можно зарабатывать по-другому, можно по вечерам работать официанткой, а днем ходить на занятия или работать днем, а учиться по вечерам, но тогда понадобится целых десять лет. Я даже не колебалась. Я сразу выбрала такой путь. Мне часто, чаще, чем следовало, бывает довольно тошно, но мое занятие себя оправдывает.

– А тебя никогда... не тревожила совесть? – спросил я.

– Нет.

– Зачем же ты мне рассказала?

– Иногда хочется с кем-нибудь поделиться, а я тебе верю.

– Своим доверием ты налагаешь на меня слишком большую ответственность, – заметил я. – Не уверен, хочется ли мне быть удостоенным.

– Ты уже удостоен, – улыбнулась она.

Вот так я и встретил ее, эту Минерву, возникшую из чела Всемогущества: сто долларов за ночь, семьдесят пять, если вам повезет. (А мне повезло еще и тем, думал я тогда, что теперь уже не приходится платить, хотя потом в течение долгого времени я придерживался совершенно противоположного мнения. В конце же, в самом конце я опять было принялся считать себя счастливчиком, хотя и терзали меня сомнения насчет сущности счастья.)