Гамбит Бубновой Дамы - Василий Звягинцев

Мужчины молча сидели у камина и не отрываясь смотрели на огонь, совсем слабый, догорающий, лишь кое-где пробивающийся из-под толстого слоя золы и пепла, и только девушка с любопытством осматривала обширный зал, в котором они оказались. Как это удивительно – не в музее за толстыми спектрогласовыми витринами, а наяву, в живой реальности видеть такие редкости: старинное оружие, стоящее в открытых деревянных шкафах и развешанное по стенам, толстые бумажные книги на полках, черно-белые двухмерные фотопейзажи на блестящих листах картона, восковые свечи в фигурных подставках из черного и желтого металлов. И запахи – настоящего живого дерева, смолы, ружейной смазки, каких-то растений и еще чего-то незнакомого, но необыкновенно волнующего своей непонятностью и причастностью к давно ушедшей жизни. Затянутые морозным утром оконные стекла, шкуры животных на полу, тяжелая деревянная мебель… В музеях и гипновизорах все это воспринимается совсем иначе, оттого, наверное, что выключено из потока подлинной жизни, утратило свои функции, слишком стилизовано. А здесь старину видишь вблизи, можешь коснуться рукой, уловить самые тонкие запахи… Запахи ушедших веков особенно волновали. Она остановилась перед зеркалом в резной золоченой раме, присмотрелась. Там, в зазеркалье, молодая и, без жеманства нужно признать, красивая девушка показалась ей в таком изысканном интерьере тоже новой, неузнаваемой, не от мира сего…

В глубине зеркала раскрылась широкая дверь, и в холл вошел их спаситель, туземец Андрей Новиков. Девушка смотрела на него с изумлением и непонятной ей самой радостью. Теперь он выглядел совсем иначе, вполне цивилизованно, даже элегантно: борода и усы подстрижены, волосы аккуратно причесаны, одет просто – узкие синие брюки, отстроченные цветной ниткой, желтовато-зеленая рубашка с открытым воротом, хотя и отличающиеся по покрою от того, что носили ее современники, но тем не менее не делающие его похожим на персонажей исторических фильмов.

Быстрыми пружинистыми шагами он пересек холл, сел рядом с космонавтами, но и чуть в отдалении, подбросил дров в камин, отчего в нем сразу заиграло яркое пламя, взял с каминной полки длинную прямую трубку, зажег ее от мерцающей головни, окутался облаком сизого, сладко пахнущего дыма, и, только проделав эти разнообразные, но настолько вытекающие друг из друга операции, что казались они одной фигурой сложного ритуального действия, – только после этого Новиков откинулся на спинку кресла и широко улыбнулся:

– Итак, дорогие гости и потомки, позвольте теперь уже официально поздравить вас с прибытием на планету Валгалла, форт Росс, где я имею честь и одновременно удовольствие вас принимать. Эрго – прошу чувствовать себя и держаться, как дома у мамы. Я вам уже представлялся, теперь хотел бы знать и ваши имена, а также и подробности о печальных обстоятельствах, сделавших нашу встречу возможной…

Его речь, половина слов в которой опять была непонятна, да еще и произнесенная в быстром темпе, вызвала у гостей некоторое замешательство. Кибернетик, уловив основное и пока игнорируя нюансы, указал на девушку – «Альба Нильсен», назвал себя – «Борис Корнеев», а штурман представился сам – «Герард Айер».

– Отлично, – еще раз улыбнулся Новиков. – Программа «Интеркосмос» по-прежнему в действии. Вы – капитан, уважаемый соотечественник?

– Нет, наш капитан погиб вместе с кораблем и остальным экипажем.

И Корнеев вкратце, подбирая слова того ряда, который наверняка должен был быть понятен Новикову, обрисовал ситуацию.

Помолчали. Потом Новиков нарушил тишину:

– Примите искренние соболезнования. Вечная память, как говорится… Но – живым надо жить. Вы понимаете, что я сгораю от нетерпения узнать, как вы там у себя теперь живете, послушать, что новенького на свете, здесь-то у нас – глушь, и вообще… Однако как ни сильно у меня желание поговорить со свежими людьми, все должно быть по протоколу. А он гласит, что соловья баснями не кормят. Поэтому подчинимся неизбежному. Не знаю, в моде ли у вас стиль ретро, но другого предложить все равно не могу. И выдам вам его по полной программе. Даму мы эксплуатировать, разумеется, не будем, а товарищей мужчин прошу мне помочь. Для скорости. Сначала у нас будет легкий ужин, а там… сами увидите.

Длинный дубовый стол в холле Новиков застелил белой и блестящей льняной скатертью, накрахмаленной до металлической жесткости, уставил ее серебряными, стеклянными, фарфоровыми и глиняными стаканами, бокалами, чарками. Тарелками, салатницами, соусницами, братинами и многими другими предметами сервировки праздничного стола времен чуть ли не феодальных, причем подробно называл их и комментировал назначение каждого появляющегося прибора. Потом он повел мужчин на кухню, а Альба осталась на время одна. Она даже обрадовалась этому, потому что вдруг поймала себя на странной и неожиданной мысли, что Новиков – человек, умерший за два века до ее рождения, давно распавшийся на атомы под своей могильной плитой и тем не менее живой, – показался ей гораздо более интересным как личность (и как мужчина тоже), чем многие ее знакомые и по Земле, и по кораблю.

«Впрочем, почему же умерший? – подумала она. – Раз он сейчас здесь, с нами? Он жив, и мы живы, и живем в одном времени, а его ровесники и современники, что лежат (лежали?) в могилах на Земле, чьи памятники она видела, иногда бывая на старых кладбищах, – какое они имеют отношение к этому? А ее интерес к нему – не вызван ли он просто-напросто тем, что уже больше года она не видела ни одного нового человека? Или дело совсем в другом?»

Мужчины возвратились из кухни с подносами, и на столе стали появляться тарелки и блюда с тонко нарезанными пластинками розового сала, ветчиной, колбасами разных сортов, маринованными угрями, шпротами, трепангами, мидиями со специями, всякого рода сырами, в глубоких мисках алели соленые помидоры, переложенные чесноком и брусничным листом, влажно поблескивали зеленые пупырчатые соленые огурчики вперемешку со стручками горького перца, еще там была икра, черная и красная, нежный балык, креветки и крабы, а в завершение появился круглый ржаной хлеб, распространяющий умопомрачительный запах, и блюдо с горой золотистых, истекающих жиром, зажаренных целиком маленьких птиц.

Альба смотрела на это великолепие, это буйство и разгул красок и запахов с изумлением и чуть ли не страхом, а Новиков – возбужденный, какой-то яростно-веселый, – завершая сервировку, выставил на стол цилиндрические, круглые, квадратные и витые посудины с плещущимися в них неведомыми напитками. На этикетках девушка видела золотые медали, цветные ленты, гербы, рыцарские щиты, геральдических львов, орлов и единорогов, читала выведенные причудливыми русскими и латинскими буквами названия: «Боржоми», «Малага», «Камю», «Фанта», «Чинзано», «Пепси», «Клико», «Московский квас».

Все это не могло восприниматься иначе, как сон, посетивший космонавтов после сотен дней питания корабельной синтетикой, не поддающейся никакой густивации. Да и на Земле редко кому приходилось видеть подобный стол…

– Ну что, братцы, прошу! Чем богаты… На скорую руку, конечно, но думаю – понравится. Все – высшего качества. Из собственных запасов. Как известная Елена Молоховец писала в своей кулинарной книге: «Если к вам пришли гости, а у вас ничего нет, пошлите человека в погреб…» Ну и так далее.

Оказалось, ко всему прочему, что предок владел еще и легендарным искусством застольной беседы. Он поднимал бокалы, произносил цветистые речи, смысл которых в общем-то ускользал от космонавтов, но говорилось в них нечто лестное каждому из гостей в отдельности и всем вместе. Попутно Новиков пророчествовал и изрекал заклинания. Звучало это таинственно и увлекательно и восходило прямо к временам Византии. Люди двадцать третьего века, тем более космонавты, к гастрономическим вопросам относятся достаточно сдержанно. Но под массированным давлением Новикова, которое подкреплялось голодом, зрительно-обонятельными эффектами и обычным любопытством, наелись так, как не ели, может быть, никогда в жизни. Утомленные, осоловевшие от сытости и тепла, звездоплаватели уже начали терять нить реальности. А Новиков был бодр и свеж. Только раскраснелся слегка и говорил еще громче.

– Ребята, бросьте грустить… Все понимаю, конечно, но что сделаешь? Я же говорю – вечная память! А разве у вас не умирают больше? И вы не представляете, что чувствуют люди, когда после боя взводом приходится пить водку, отпущенную на батальон! Я тоже не представляю. И не дай нам бог…

– Скажи, Андрей, – нетвердым голосом перебил его штурман, мучающийся неразрешимой загадкой. – Как это может быть – пробой в прошлое? В будущее – это ясно, а в прошлое? Теория не допускает…

Новиков вдруг напрягся. Посмотрел на Герарда очень внимательно, перевел глаза на Корнеева, на Альбу.